«Иду в монастырь!» Как часто мы слышали такую фразу. Пойти в монастырь помолиться. За своих близких и родных, за себя – это одно дело. А иное, когда идут молиться за других. За всех русских православных.

Как сказал Канышев Александр Сергеевич, проделавший путь на коленях от Дивеева в Троицко-Сергиевскую лавру, что было бы хорошо, если вынуть из сердец людских всё грязное да положить туда всё чистое.

Всё чистое, что это такое? Конечно, любовь к ближнему, доброту, отзывчивость, помощь страждущему, сострадание, не греховность, не воровство, не упрёки, кротость, смирение. Иначе на землю русскую придёт мор, глад, океаны в небо взберутся и начнут поливать дождём солёным. Горы падут. Огнь обрушится. И земля разверезнется своей пучиной, проглатывая людей одного за другим.

Что есть такое ковид? Предупреждение людям или назидание? На самом деле – ковид это спасение душ их. Это их новая песнь послушания: «Очнитесь, золотые мои, опомнитесь, очиститесь от грязи телесной, от жадности, от помыслов нечистых, от гнева, стяжайте добро, идите в объятья ангела небесного, умаслитесь в доброте в чести. Таким образом, вы сохраните род людской, сами себя убережёте, детей своих. Если нет возможности пойти в церковь. Молитесь дома неустанно…»

Можно ли переделать людей? Пересотворить их внутреннюю божественную суть, очистить до блеска? Этим и занимается ковид наш – очищением от «грехов еси».

Ковид – загадочная болезнь, скорее, это некое подобие потустороннего существования, изнанка бытия. Людям показывается то, что они никогда бы не увидели за пределами себя. Ковид – это выход в космос без страховки.

Заметьте, что в открытом космосе тоже нечем дышать. Нет запахов, вкуса, нет привычных нам ощущений. Есть только громадный провал в нечто неведомое.

Люди в красной зоне, люди за красной зоной.

Люди – пленники сами себя.

Вакцинируйся – этим спасёшь не только себя, но и ближних.

Соверши подвиг вакцинирования! Перетерпи боль от укола, не пей спиртное три дня. Это и есть подвиг во имя ближних.

…Обними меня, мальчик мой, сокол, сизарь!

Как из нас вынимали исконное, наше!

Как из нас продавали его в стынь и хмарь

за печеньки, за доллары, пару кругляшек,

за борзых, за гнедых. По борделям – Марусь,

пусть танцуют. И спайсы (ещё до запрета) –

молодёжи! Ты где, моя дивная Русь?

Ты страна или всё-таки чувство? О, где ты?

Я – на гору, всё выше. Горят города

там, в груди моей! Пеплы святые. И топи.

Нас продали давно. Как рабов навсегда.

Нас изъяли. Мы ропщем – бессловно, безрото,

безуспешно. И нас не услышит никто.

Бог отчаялся нас создавать. Рынки, банки,

магазины, дворцы, мюзиклы, шапито

поглотят нас. Съедят. Разотрут в решето.

Как создать непредавших? Жестянки, болванки

кто от прошлого трижды отрёкся, а кто

по четвёртому кругу уже открестился!

Я твой крест не предам! Этот свиток и список.

По утрам у меня в серебре все ладони,

пахнут ладаном пальцы, левкоем, сандалом.

Не читаю – а стоны вдыхаю! Моё ли?

Мирославово? Иларионово? Тонем

всей землёй. «О погибели» слово – финалом

прозвучало! Нас предали. Сдали. Украли.

Нас давно прикупили поштучно и оптом.

За леса. За алмазы. За нефть. Наши дали.

Наши шири. Равнины. Союз наш затоптан,

алой кровью пропитанный, скормлен Европам.

Сокровенное вынуто. Но я пытаюсь,

да и многие тоже в разъятых пустотах,

находить острый край. И показывать палец,

мол, идите болотом!

Ни пяди, ни йоты

не сдадим. Но мы сдали, отъяли, отдали.

Вот уже добрались к нам до кухонь и спален.

А я крест всё несу и несу на Голгофу.

Моё сердце изломано. Кружатся ветры.

Из Китая нам амфетамины и морфий,

ибо ночи у нас безответны.

Напоследок обнимемся всё же! И кофе

по глотку отопьём из одной с тобой чашки

(эх, за Русь, за святое, за лучшее наше!)

и одну с тобой выкурим мы сигарету!

Конечно, вакцинирование – это не таинство соборования, это не крещение и не венчание. Но это есмь то, что человек совершает не только ради себя.

Но ради друзи своя, иные своя, братья своя, дети своя. Ради земли своей Божьей. Ради небес Широких, ради спасения душ наших.

Люди – они недоверчивы подчас, думают, что у них иммунитеты крепкие, что барьеры есть, что устоять можно, что избежать. Вот другие не попались, а я-то не попаду, я же иной, спортом занимаюсь, бегом, гантелями.

Или думают: вакцинируюсь и начнётся что-то неведомое. Галлюцинации там разные, будет казаться, что всё сон. Что я — есмь сон. И что я снюсь сам себе.

Страхов у людей многое-множество.

И это понятно. Поэтому идут и покупают сертификаты за любые деньги. А мошенники и рады стараться подзаработать на неумении людей жертвовать собой. И ради чего, думает человек,  я буду приносить себя в дар этой вакцине? Пусть другие себя приносят. Я не буду. Пусть иные идут в храм. А мне на что?

Откуда пошло недоверие людей к власти, к медицине, ко всему, что исходит из уст новостных каналов? И виноват ли человек сам по себе?

Скажу, что нам слишком много врали.

Нас разводили на ваучеры.

Все, кому не лень.

Разводили на деньги нас Мавроди, Властелины колец, сообщества недостроенных зданий, скупщики краденного, передельщики собственности. Кругом отъёмы, отжимы, отъятия! А жизнь-то одна. И человек думает: «А вдруг вакцинация – это опасно? Что будет со мной? Вдруг нарушится во мне что-то? Начнёт разрушаться личность. Вдруг я перестану быть таким, как прежде?»

Нет не физическом уровне. А на моральном. Всяко бывает…

Но давайте по порядку. Рубеж две тысячи девятнадцатого и двадцатого года. Рынок в  Ухане, затем Милан. И далее, далее Африка, Америка.

После всего Россия. Отчего такой путь ковида? Зигзагом.

***

Аннушка

разлила не масло, а колбу с кобриным ядом.

Яд был украшен цветами розовыми, что слоны.

Сердце у кобры билось миной, градом, снарядом.

Не подходи. Будет больно всем от взрывной волны.

 

Аннушка или Мейла, Ниу, а, может, Роу,

нежная, как орхидея, сливовая, что нефрит.

Но отчего-то из сумочки, может, была не здорова,

выронила и разбила колбу она между плит.

 

Аннушка. Кобра. И масло жёлтое с нежным ядом.

Змеи – любимое лакомство в янтарной, халвовой листве

для азиатских народов. Змеи – приправа к салатам.

Змеи большие и жирные грелись в упругой траве.

Их капюшончики – аспидны.

И так узорчато пёстрые.

Красное, полосатое брюхо белым-бело.

Есть бы лягушек во Франции, жаб на далёком острове,

ящериц в тихой заводи. Словно разбито стекло

в антимиры и Солярисы.

Сам виноват. Не жалуйся.

 

Где-то в лаборатории мыши, микстуры, колбочки,

здесь бы сдавать анализы – царской лягухи кровь.

Сверху похоже на дерево, а изнутри нисколечко.

Змей, скорпион, рептилия – в пекле любых катастроф.

Вот и роняй свою голову прямо в ладони безмолвные,

лучше бы ел ты морковь!

Щи из капусты бы квашенной в праздник пшеничных хлебов.

 

Но здесь по рельсам, по лужицам, по небольшим полушариям

кобриный яд! В каждой капельке вмёрзла людей нелюбовь.

От нелюбви столько сделано тварями и не тварями,

лучше уж пулю куда-нибудь в лоб или левую бровь.

 

Аннушка, Мейла ли, Роу ли

нежная, как орхидея, сливовая, что нефрит.

Вот и ругай её злобно: Дура, овца ты, корова.

Голову нежно на плечи: с плеч голова отлетит

в речку Янцзы или Ханшуй,

в цвет ядовитый раскрашен

каждый в аду общепит.

 

Просто всё! Пушки и танки, с боеголовкой ракета

дорого стоят в монетах: доллары, евро, пиньинь,

драхмы и гривны. Дешевле мясо змеи с винегретом.

И твоя песенка спета. Вон-ан, прощайте, аминь!

 

Войны…О, сколько их. Разных. Эбола или ЭбОла.

Сколько пропели нам соло или Шопеновский марш.

Но как в недетской сказке

кобра глядит из-под пола,

кровь стынет в жилочках аж!

 

В мёртвом кольце мир наш хрупкий,

где-то сидит проститутка

или же сам проститут

и продаётся. Иначе – голым ходи! – не дадут!

Далее – ужасающие кадры полиэтиленовых пакетов, куда помещены умершие люди. Их косточки, гниющие мышцы, закрытые от ужаса гроба.

Но отчего кто-то избегнул? Отчего все рядом умерли, а он жив? В чём его предназначение?

Оставшегося, здесь на земле?

Вот несколько версий – спасти иных. Даже грешных. Чтобы отмолить грехи их. Убийц и воров. Они-то, зачем остались? В чём промысел? В чём отгадка?

Отгадка в нас – оставшихся! Ибо мы не просто так люди. Не просто так человеки. Не просто так видим солнце, небо, детей, маму! А во имя их.

Канышеву Сергею Александровичу видение было – Богородица позвала его в путь на коленях грехи отмаливать людские, она и благословила. Просто человек – Канышев С. А., просто идущий от Дивеева 9 с половиной месяцев до Троице-Сергиевского монастыря 400 километров. Я взяла калькулятор и подсчитала, что шёл он на коленях по дорогам и просёлкам 285 дней, то есть по полтора километра в день. На коленях! Спал в палатке. Молился. Питался тем, что подадут. Тележку с крестом и со иконою толкал впереди себя. Странник-Христа ради, мученик за людей, отмолитель грехов наших! Нет, не юродивый, юродивый – это иное тоже не менее почётное деяние, но иное, тихое…

***

Не оглядывайся. Иди. Иди. На коленях.

Как очарованный странник двадцать первого века.

Позади километр. Впереди

восемьсот, тем не менее

на коленях, как будто юродивый, старец, калека.

Позволяй себе мучиться. Спать, где попало, плащ бросив

на медвяные травы, лежать в этих травах, есть мало.

Ты оставь мне грехи. Нынче мне всё есть храм, всё есть просинь!

Я вхожу в этот свет, я вхожу в эту тьму, что ломала.

Я могу, словно нищенка также стоять возле «Sрar»- а,

и не видеть зазорного в ней ничего, встану рядом:

— На, монеты блестящие. Их я тебе добывала.

О, как многие люди теперь попрошайкой донатят,

кто на хлеб, кто на воду, профессор на книгу, доклады.

Так вкушай эту осень – она, что псалом из Псалтыри,

как «блажен, чьи грехи» в отмоленьи оставлены в мире,

и не помнит отмоленный грех, ибо ладан.

Обо что не запнёшься – о камень, дощечку ли, надолб –

всё мне пух, всё мне мох, все мне ладно и складно.

 

Вот стою в общем хоре – старуха, младенец, певица,

для меня хороши даже те, кто собою гордится.

Ибо всё – есть сиянье. Ибо в общем мы времени жили,

из того, где Высоцкий из сил рвался, из сухожилий.

Из того, где был Галич, я плачу слезами тех Плачей,

до сих пор поколенье, как лес мой, во всю искорячен.

У Шекспира война, как игра, чтоб терпеть пораженье

и одиннадцатая есть заповедь, что Моисеева,

хагакурэ в листе, что сокрытое после сожжения,

так посей меня заново, ибо зерно для посева – я.

 

Двух смертей не бывать, так на третьей давай остановимся,

горло жгут мне слова, как костёр изначально осенний мой,

ибо осень считаю я с первой петли от Есенина,

добавляющей боли петли от Марины особенно.

Потому – на коленях!

На этих шершавых и слабеньких,

и, конечно, по-женски,

конечно, конечно по-бабьи я

очарованным странником,

стареньким, слабеньким, маленьким.

Маяковским навыворот, чтобы остались уста одни…

 

А теперь о подвигах ради Христа. Может, они не так масштабны, а скорее единоличны. По своей скромности, может, не так известны. Но они на одной высоте с иными подвигами. Ибо у подвигов нет меры и нет аршина. Например, скромная девушка Анна Калоян, которая родилась в семье курдов-езидов, но приняла православие. Возлюбила Христа велико! (Для справки езиды – очень закрытые люди, их около полумиллиона человек, они поклоняются солнцу, их птица – павлин пышнохвостый, их язык езидитский. Курды – это древняя нация, выходцы из Вавилона…) Не буду углубляться в суть конфликта курдов и турков. Это давний спор. Это такие фантомные боли, что страшно!

Анна Калоян погибла от рук своих родителей, которые забили дочку до смерти, не пуская её в христианский храм. Они перебили ей руки и ноги, требуя отречься от веры Христовой.

Ещё один подвиг – воина-мученика Евгения Родионова, который попал в плен во время Чеченской войны. Но не отрёкся от веры православной, был зверски замучен бандитами.

Много думаю о других людях, принявших смерть во время войны. Ибо они спасали людей от фашизма. Фашизм – это звериная суть диявола, вырвавшаяся из глубин преисподней. Если люди умирая, произносили – за родину! То это и есть мученичество за веру. Ибо вера в родину – тоже суть православия. В Посланиях Апостола Павла можно найти наставление -заботиться о своих и в сумме о своем доме. Под словом “дом” подразумевалось гой еси, государство, Родина. В таком контексте это слово упоминается в разных местах Библии. К подвигам за родину – принятие мученической смерти воины-мученики приравнены, как  стяжатели за веру, ибо защита дома – это тоже защита себя и веры своей, где иконки хранятся, где ладаном пахнет…

Тебя, моя родина, Грузия ждёт. Православный

весь мир стосковался. Одесса ждёт и Николаев.

Россия разорвана, выдрана, купол и корни державы.

О, как бы я пела, как глотку бы в небо вставляла.

Так жизнь за тебя отдавали, удобрив костями

и кровью полив шар земной, всю плакучую землю.

Пётр Багратион – князь грузинский, шотландец де Толли,

ужели не сможешь препятствовать игу и зелью,

тебя затопившему, ребра подмявшему, в горло

вставляющее тебе нож и во спину ракеты?

Внедряйся опять, моя родина, в жаркие горны,

чистейшая горлица, птица-голубка планеты.

Хрустальные звезды разбили твои, оси вырвав.

Гляди: Севастополь дождался весны твоей русской.

И плачет Болгария там, на холме: «Где же миро,

ой, люди, как жили мы добре до этой утруски!»

Бандитской, кровавой расправы над маткой-Россией,

над маточным млеко её да над звездной стезёю.

Прибалтика – глупая! Девушкою некрасивой,

как о женихе умирает, брюхатая, в поле с козою.

И биполярным страдает расстройством, распавшись на атом,

в Европу стремящийся мир, что в ворота стучится,

он, как изнасилованный профашистским солдатом,

ну, ладно бы в лоно, а то в грудь и в мозг, и в ключицы.

Есть люди, сражающиеся за нас, за тебя, о, родная –

бескрайность Российская, ты, как модель запасная

всех подвигов, всех восхождений и в космос рождений.

Я трогаю памятник – буквы твои! На колени

встаю перед каждой травинкой растущей, поющей,

всходящей из прадедов, кости оставивших в глине

и в сече кровавой. Я, словно Георгий на суше,

умом не понять и не смерить аршином отныне.

Глубин и высот! Посмотри ты на глобус – как он тянет руки

ко всем нам, заждавшийся, к Бресту, Камчатке, Кронштадту!

Ко всем заблудившимся, к брату, сестре и не брату,

в конвульсиях шар земной, близок к инсульту-инфаркту.

…Блокируй счета им, бессовестным, нагло богатым.

Какие вам деньги? Остались нулей только звуки!

————————-

Ах, небрат мой, нематушка и несупруг наречённый!

Отреченье вокруг и отъятие, что не причём мы.

А я гибну за вас, ибо нету роднее небратьев,

в ваши все необъятья и в гвозди всех ваших распятий,

в настоящее сердце вколочены все, сколько есть. А я Матерь

всех недеток, недочек, не малых сынов…Хватит, Хватит!

Возвернитесь обратно в мой дом, на мою Атлантиду.

Ибо сердце рвала пред другими веками во имя

для сшивания швов и взрызания в ваши молитвы.

Почему, почему мне не с вами, точнее не с ними?

 

Ибо знаки одни на ладонях, запястье, на коже,

и болиды мне спину сжигали такие же тоже.

Выскребали нутро мне, ожоги так были похожи,

что аллее, краснее и царских они бирюзовей,

о, нет, я не одна в Ярославином плаче и зове

мной любимого Игоря. Или же он нам некнязь?

Да и царь нам нецарь, что убит был в Ипатьевском доме?

Да и боль нам неболь. Да и кровная связь нам несвязь?

Только рот мой вопит о такой невозможной, весомой

небывалой любви! Что её невозможно проклясть.

И её невозможно ни вычеркнуть, ни сфотошопить,

ни накрыть, н заткнуть, ни убить. Лишь по паре в Потопе

брат и брат,

мать и мать, дочь и дочь, сын и сын.

Сыне мой! На колени мой блудный сыночек,

не покинувший дом, не покинувший мир, что един!

Потерявшийся в этом единстве из множества, Отче,

всей галактики! Всех её пряных, тугих сердцевин.

И руин, покалеченных звёзд и ослепших,

ниспадающих в бездну, горячих, что угли, комет,

разбудивших всех ангелов, странников, конных и пеших

в обезумевшей родине нашей от впадин до брешей.

Мы-то думали, в лоб мы целуем, а сами в затылок – кастет!

И ломаем ей пальцы, о тонкие, в музыке пальцы!

Или, впрочем, непальцы, неруки её, нехребет.

Кто мы после всего? Дикарищи да неандертальцы.

О, прости меня, Сыне!

Но нет мне прощения.

Нет.

 

Как всё-таки найти это прощение. Хотя бы от одного человека? От двух? От тысячи? Ведь смолчавший, не заступившийся – он тоже антиваксер, как вину свою искупить пред людьми праведными? Вспомните Казнь 21 египетского христианина, Кровь мучеников, пролитую ради нас. Кровь простых рабочих, что приехали на заработки в Ливию, их казнили за то, что они НЕ отреклись от веры своей, были жестоко умерщвлены на берегу моря палачами – палачи в черном с закрытыми лицами…

А теперь вернёмся к одинокому страннику, бредущему на коленях  до Троице-Сергиевой Лавры. Инда бредет он себе и бредёт. Ради нас. И молится и поёт молитвы свои.

Впереди тележки — Распятие и икона Господа Вседержителя. Только скрип слышится. О чём шепчут уста Александра Сергеевича? О чём слабая молитва его, полушёпот? Разве услышишь за воем машин, мчащихся с грузами, за шумом колёс, за криками автострады:

— Уйди. Освободи дорогу! Эх…

И бивали его хулиганы, и смеялись над ним, и дивились, и плечами пожимали, и думали – уж больно грешен, видно, сам, что так мается! Спомогали ему – кто хлебом, кто едой, кто молока давал. Кто рядом вставал да молился. А это как раз 95-96 года, разгул неверия и обмана. Наплыв в нашу страну сектантов, воров, злоумышленников, откровенных разбойников и расхитителей. Сколько людей совратили! Обобрали! Отняли денег!

…Поют-поскрипывают смешные детские, самодельные колёсики, шуршат брезентовые наколенники на разбитых в болячки и в кровь коленях этого странного прямо скажу безбожного двадцатого столетия русского человека! Как нас от церкви отлучали! Силком отнимали! Детей не разрешали крестить. А мы крестили. С комсомола выгоняли. Премии лишали,  выговоры делали в личном деле.

Ха! В личном деле!

И до сих пор наши личные данные не защищены! То и дело номера телефонов сливаются бандюгам. То и дело личные кабинеты вскрываются. Деньги воруются. А вот молитва защищает. Как это работает? Да очень просто: Богу молитва наша слышится через все преграды, через шумы дорог, крики шоу, теле-радио, сквозь стены кирпичные и бетонные.

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

Это именно тот миг, когда Нерон на плечо

вскидывает скрипку, глядя на город горящий.

Я сегодня совсем думать не могу ни о чём,

кроме, как о страстной пятнице. Как Его стащат

 

со креста. Что хрустнут суставы беспомощно так,

как у слепой старухи, у моей немыслимой бабки.

Мне очень жаль, что не сносят барак,

как обещали власти лет десять, не так ли?

 

Мне очень жаль, что не изменится ничего.

Также лгут, предают, газ-нефть качают, качают –

бездонные недра. А ему-то, Господи, ему каково

быть преданным, Иудой целованным, отчаянным?

 

Мало, видимо, крикнуть:

— Люди! Люблю вас! Люблю вас!

Мало, видимо, жизнь отдать!

Глухие, босые…

Только Мария ползком, обливаясь слезами, давясь:

— Сыне, что они сделали! Сыне!

 

Ничего нету горше, чем эта страстная пятница.

Не могу даже ужинать: ни хлеб, ни огурец, ни картоха,

всё мне кажется пресное, как невнятица,

всё мне кажется горькое, всё мне  плохо.

Ни статья, ни строки, ничего не складывается,

лишь одно вижу, тело его белое, охладевающее,

поскорей бы закончилась эта страстная пятница,

что из пятниц та ещё.

 

Говорят, что надобно делать в пятницу:

мыть окна, пол, месить творог, сдавать макулатуру.

Что цветёт в Гефсиманском саду? Шелкопрядницу

чем порадовать сдуру?

 

Ибо снаружи бабочка, а внутри – червяк.

Гляжу на Боговы пальцы, скрюченные червячками.

Умоляю, дайте хотя бы знак,

хотя бы ссылку, надежду, как быть с нами?

 

Раньше, ещё до распятия громко кричали так

бабы в платках цветастых, парни да мужики, и

после распятия тихо. Видимо, всё же барак,

коль обещали, расселят. Людям дадут квартиры!

Поймите, люди добрые, чем больше вы сделаете хорошего в этом мире – тем лучше и чище станет он. Добрее и милостивее…

Не хочется думать о том, как и кто страдал. Хочется думать – за что, за кого, для чего? И в том наше спасение, что добры мы будем. Что хоть и заблудшие, но дорогу найдём. Хоть и не любим, но любимы. Хоть и грешим, но очищены. Хоть не молимся, но у же отмолены теми, кто шёл на коленях, кто погиб за веру, кто принял мучение и страдание.

Поэтому всё во благо.

И глад. И мор. И болезни. И страдания.

Гимн хочу спеть нашим временам ковидным. Ибо это тоже во спасение идёт. И все спогибшие в больничных палатах под ИВ-ми, все, кто привился – он тоже спасатель,  и ревакцинированный, и просто послушный гражданин, надевающий маску. Это тоже подвиг – ходить с закрытым носом и ртом. Но надо плыть по течению. А не против. Если даже вас в соц. сетях забрасывают комментариями о том, что прививка – зло, если вам пишут обидное. То отвечайте вежливо, не обижайтесь. Ибо не ведают что творят, потому что недогадливы. Но злобивы.

Вот бывало и мне напишут такого, что ранят. Они же – люди,  а не ангелы.

Но всегда думаю о крестящемся страннике. О том, что скрипят «колёсы» самодельной тележки, что поют спицы, что слетают немудрёные винтики, раскручиваясь.

Это самая лучшая песнь. Самодельная.

Ибо это и есть настоящее!

ЕСЛИ ОТНИМАЮТ – РАДУЙСЯ.

ЕСЛИ УБИВАЮТ – МОЛИСЬ ЗА НИХ, УБИВАЮЩИХ.

***

Я их вынашивала, как детей,

твоих бывших жён и любимых.

Для них не отращивала я ногтей,

дышать я старалась мимо.

Присушкой, колядкой, забвеньем-травой,

всех Дунек, всех Машек, всех Катей.

Вдыхала-выдышивала этот слой,

чужие дожди прикрывала собой

всех комнат, домов и кроватей.

Я впитывала их – чужих! – как своих,

тобою, как хлебом, делилась.

Мне батюшка Сергий сказал, чтоб я их

простила, явила, чтоб милость.

Что кукол раскладывала у икон.

Они были – сёстры.

Да, сёстры!

Замкнулось Евангелие во мне остро,

как провод под током с обеих сторон…

Легко говорить, что уйди, убеги,

Легко говорить то, что время излечит.

Теперь я другая:

во мне искалечен,

во мне мир убит тот, в котором «ни зги».

Теперь – разлюбила, рассталась, ушла.

Всех тех, выцелованных, выдранных, въятых,

всех выпитых, выскобленных и отъятых

куда теперь деть мне? Что крох со стола?

Как вырвать морозящий и как мертвящий

сей ком из груди? Вырвать город горящий

эпох этих злых, пепел их, Карфаген,

Эоловых арф да из рёбер, жил, вен,

Пандоры закрыть как мне ящик?

 

***

У меня отбирали мой дом, где коты и собаки.

У меня отбирали ребёнка плохие компании.

Я вступала то в ссоры, то в междоусобные драки.

Я стелила соломку, да что там соломку? – заранее,

 

тюфяки да перины, сугробы, снега, что помягче бы.

Я взывала к своей интуиции, чувствам – прислушаться!

Бумерангов ждала, возвращений, пинг-понгов и мячиков.

Умоляла себя: не борись! И считала, как лучше бы!

 

У меня отбирали не просто моё: а любимое!

Был родной.

Стал чужой.

Был мне муж, стал прохожим лишь.

Мои строчки, как птицы выстраивались, журавлиные,

покидали меня. Отрекались, по небу шли клиньями,

улетали к другим. Становясь от того лишь дороже мне.

 

Говорила себе я тогда вопреки: так возрадуйся!

Отторгают когда. Отбирают когда. Радо! Радо мне!

Научилась тогда брать в кулак свою душу пред хаосом,

а в ней весу всего-то, как пёрышко

промежду правдами!

 

…Все вернулись обратно.

Вот дом. Вот семья. Дети с внуками.

Все вернулись кешбеками, словно в сберкассе процентами.

Да – расколото мне!

Да – неверно!

И да, что не цело мне!

Просто я поняла для чего эта жизнь, для чего это тело мне.

Быть – науками!

 

Словом, радуйся, если забрали, украли, обчистили!

Но найдутся всегда и очаг, и огонь, печь с лежанкою.

И найдутся всегда бинт и вата, прижечь чтобы ранки мне.

И найдётся всегда среди стрел, кто не выстрелит!

 

Города, что в груди у меня, греют пеплами.

И мне родина сердце своё, чтобы ныло, оставила!

За второю, за молодостью будет сразу же третья!

Заучи.

В рамку вправь моё правило.

А теперь о том, как молиться перед ВАКЦИНАЦИЕЙ. Какими молитвами?

Конечно, Отче наш, Дева, радуйся, ВСЕМ Святым, неплохо бы прочесть молитву «Перед началом всякого дела…». Специальных молитв для вакцинящихся пока нет. Как и для антивакцинящихся тоже. Но надо молиться за тех и других.

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.

Благослови, Господи, и помоги мне, грешному, совершить начинаемое мною дело, во славу Твою.

Господи, Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначальнаго Твоего Отца, Ты бо рекл еси пречистыми усты Твоими, яко без Мене не можете творити ничесоже. Господи мой, Господи, верою объем в души моей и сердце Тобою реченная, припадаю Твоей благости: помози ми, грешному, сие дело, мною начинаемое, о Тебе Самом совершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, молитвами Богородицы и всех Твоих святых. Аминь.»

Стихотворение о том, чтобы люди смогли прийти к молитве сей…

Возрадуемся тем, кто нас исцеляет!

Болезнь – есмь исцеление от неё же самой.

Она прорастает в нас, она молодая,

она же глупая,

как щенок!

 

Она в нас тычется мокрою мордой.

В тысячи мордочек тёплых своих!

Ей кушать хочется. Пищи твердой

в нас очень много, ешь за двоих.

 

Особенно вкусная кашица лёгких!

А ты, человек, что котёл ты, что жар.

И в температуре!

В плавильне! Кто смог бы

придумать такую? Смесь дыма, сигар…

Вдыхай! Задыхайся! Ты есмь самовар,

тебя можно пить, человек, ты – пив-бар.

Тебя можно, словно ты – травка, вдыхать.

Тебя можно так изнутри во меха

вовсю целовать!

 

Так целуй же, целуй!

Девицу. Она не хотела идти.

Она так подумала: «Мне не к лицу

прививочный грипп!»

 

До боли мужчину целуй, до крови.

Он тоже идти не хотел по любви.

 

Старуху! Она так подумала: «Мне

зачем это всё? На другой я волне.

Я завтра семян припасу в огород,

рассаду я буду выращивать и

лишь только за хлебом схожу, а штрих-код

с меня в продуктовом не спросит народ,

а там, в «Евроспаре», что хочешь, бери!»

 

И вот все в палате – в одной, ровно в три

на «Скорой» их всех привезли, как господ!

 

О, Господи, ангел, царица моя!

За них я молюсь и реву в три ручья.

Я сколько своих схоронила друзей:

Володю.

Сергея.

Алёну!

Козе

и то бы понятно: от госпиталей,

как и от тюрьмы, от сумы, новостей

ты не зарекайся! Ковиду совсем

плевать, кто ты: нищий, богатый, свет, темь!

Он – маленький, глупый, кудлатый щенок.

Он просто хотел кушать. И в тебя втёк.

Осталось одно. Сделать шаг. Сделать доброе дело. И не бояться ничего, ибо молитву ты прочёл. А Господь сам решит: во благо это, в пользу, в радость, в путь, в небо, в космос, в солнце. Ибо даже безногий может дойти. Даже слепой увидеть. Глухой услышать. Безрукая Венера может обнять. Безъязыкий сказать так, что это будет по-своему, не похоже на других.

И я иду по дороге безногих, слышу глухотой, вижу слепотой, обнимаю Венерой.

Всё находится в сердце.

Хочешь его дам – постучать в твои рёбра?

Услышь. Увидь. Внемли!

Светлана Леонтьева