Не рассуждай, не хлопочи —
Безумство ищет — глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему — то будет…
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу —
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава Богу!

Ф.Тютчев

— Эй, погодите! Да, вы! Прохожий, в длинном черном плаще с капюшоном, я к вам обращаюсь! Не вертите головой по сторонам. Это я, старый уличный фонарь. Нет, не андерсеновский. Тот был моим прапрадедом. В нем горела сальная свеча, а в моем – электричество. Вот и вся разница. В остальном мы похожи. Оба – старики. Только историю моего прадеда поведал Андерсен, а я сам расскажу о себе. Подойдите ближе, не бойтесь. Мой свет мягкий, он не причинит вам боли. Выслушайте меня: ведь, ей-богу, грустно стоять всю жизнь на одном и том же месте и видеть один и тот же дом, краешек озера, два тополя и уголок неба. И все время думать и молчать. Молчать и думать.

Не усмехайтесь, я знаю, о чем вы подумали: выживший из ума старик. Но это не так, уверяю вас.

Вот, например, окна дома напротив. В каждом жизнь и в каждом свой свет: теплый, холодный, яркий, мерцающий. Я люблю окна с теплым светом. Поднимите голову, отчего вы все смотрите в землю, взгляните хоть иногда ввысь.

Видите, из окна на четвертом этаже льется теплый оранжевый свет? Там живет молодая семья. Недавно родился ребенок. Женщина укачивает его и включает торшер с оранжевым абажуром. Младенец кряхтит, теребит мать за волосы, а она смеется и целует его, а потом поет колыбельную. Я знаю ее наизусть и напел бы ее вам, но мой голос проржавел за все эти годы, так же как тело. Даже слезы у меня ржавые и такие жгучие – они разъедают мне сердце.

Не уходите! Прошу! Станьте в мой свет, он уже не такой яркий как прежде, но я разгляжу вас. Не отказывайте мне в просьбе, выслушайте меня, может, это моя первая и последняя исповедь. Кто знает, увидимся ли мы еще?.. Со старыми ржавыми фонарями не церемонятся. Что во времена Андерсена, что сейчас – отправляют на переплавку.

А на пятом этаже в комнате за бирюзовыми занавесками живет писатель. Правда, он себя так не называет: стесняется громких слов. Но я-то знаю, что он настоящий писатель, потому что не только пишет для людей, но и болеет за них душой. А такое, поверьте мне, встречается нечасто.

Могу ручаться, что вам неизвестно его имя. Ничего удивительного: все подлинное деликатно и робко, и не может оказаться в нужный час в нужном месте.

Однажды я увидел, как он что-то быстро писал на небольших листах бумаги и складывал их потом под бронзовую статуэтку балерины, чтобы не разлетелись.

Напишет несколько листов, сложит под статуэтку, подумает немного, вытащит, перечитает и порвет. И так продолжалось долго. Я забеспокоился. Такого никогда не было. Мне нравилось подглядывать за его работой: он начинал писать всегда с хмурым лицом, но, когда оканчивал, лицо его было светлым и умиротворенным. И я знал, что работа его удалась: после нее он всегда ужинал с большим аппетитом и весело играл с котом.

А тут с ним случилось что-то странное. На столе горы исписанных клочков бумаги. И лицо его становилось все мрачнее. А потом он вышел на улицу, прислонился ко мне и заплакал. И я услышал голос его сердца. Он плакал о том, что не может написать рассказ, что он рассыпается у него на бумаге как сухая луковая шелуха. И я знал, что он говорит правду.

Можно творить в мире, даже, если в нем грохочут пушки и льется кровь. Это будут тяжелые книги и тяжелая музыка, но все же они могут быть. Но нельзя творить в мире, из которого по капле уходит любовь. Вот скажите мне, кто выдумал чудовищные слова «окружающая среда» и «человеческий фактор»? В них есть что-то безликое. Это не окружающая среда, а земля, которая нас вскормила и вода, которая нас вспоила. И нечеловеческий фактор, а люди, которые нас любили. А наш мир становится безликим, безОбразным. Разве можно любить безликое? А то, что невозможно любить, легко отнять. Нельзя отнять маму и папу, потому что их любят, но можно отнять родителя № 1, 2,3,4, потому что они безлики. Все, что делается сейчас – это, по большому счету, убийство любви, убийство привязанностей. Если нет любви, есть равнодушие. Есть равнодушие – есть безликость, есть безликость – нет ничего. Это как никакой свет. Вы видели когда-нибудь никакой свет? У него нет цвета, оттенка, мерцания. Он — просто свет, от которого страшно.

Я знал, что писатель думает об этом, и что только в сердце своем и памяти он еще находит силы. Но и они когда-нибудь иссякнут. А нынешняя жизнь ехидно скалится, не оставляя даже надежды на вдохновение.

Он плакал, старый писатель, любивший людей, и понимавший, что ему нечего уже сказать им в этом безумном и злобном мире. И мне нечем было утешить его. Только плакать ржавыми слезами и сделать так, чтобы свет мой был еще мягче, а железное тело чуть теплее.

Вы улыбаетесь, вам не терпится уйти? Умоляю, подождите еще минутку. Я не задержу вас надолго. Куда вы все бежите, люди? Кто гонит вас? Посмотрите, какой свет струится из окон друг друга. Видите, третье окно на втором этаже? Из его штор вырывается разноцветный свет. В этой квартире живет молодая женщина. Она любит яркие цвета и веселую музыку, у нее в доме всегда много цветов и два певчие птицы в клетке. По утрам, когда электричество во мне отключают, и я засыпаю до вечера, то слышу, как они поют. Наверно так вы, люди, представляете себе рай. Только без клеток.

А вот еще… Вы уходите? Почему вам так не терпится уйти в тьму? Даже мой неяркий свет вам тягостен. Но почему? Кто вы?..

Кто Вы?..

Ляман Багирова