Учет и контроль… С советских времен привычные нам, знакомые слова. Из мира торговли, из мира статистики.

Никто не думал, что они явятся зловещими признаками-обозначениями тотальной цифровизации земного общества.

Тот, кто не имеет печати на челе и на руке, не сможет покупать и продавать… Все мы помним это пророчество Писания. И вот оно здесь, с нами; вот оно сбывается, и тотально сбудется завтра.

Возможно ли противостоять обреченности последних времен? Возможно ли спорить с Писанием? Опасна ли тотальная бесконтрольность, а отсюда — проистекающая из нее тотальная преступность?

Людей убеждают в том, что это естественное развитие человечества, что нам без цифровизации в будущее хода нет, что без цифры нас пожрут воровство, обман, коррупция, на нас навалятся неисчислимые беды.

Мир движется к уже ясно осознаваемым многими положениям: к монопольной электронной финансовой системе, к отсутствию (отмене) наличных денег, к электронному (в каждом государстве!) банку данных, куда внесен КАЖДЫЙ человек, гражданин государства (а позже, в идеале, будет внесен и каждый житель планеты Земля). Каждому присвоят личный цифровой код. С листов паспортной бумаги он впоследствии, притом в очень скором времени, перекочует, для вящего удобства, в тело человека, в самые удобные для электронного считывания информации места на человеческом теле: а вот они, в Писании предсказанные, чело и рука.

Мы наблюдаем не только всеобщую покорность горькой «цифровой судьбине», но и сопротивление цифровизации. Сопротивление, восстание отдельных людей, личностей внутри культуры, известных, знаменитых; простых граждан, не известных народу. Однако власть всегда оказывается сильнее народного сопротивления. У кого власть, у того деньги. У кого власть и деньги, тот и правит. Тот и диктует и стратегию, и тактику. Власть и общество — неразделимый тандем, крепчайшая и роковая связь. Осознает ли нынешняя власть, куда идет ее народ, к чему она его готовит, куда направлен вектор этого запрограммированного неуклонного движения?

Тотальный цифровой контроль пугает. Невозможно представить себе, чтобы кто-то пристально следил за твоими покупками в супермаркетах, за культурными интересами, за тем, какую ты музыку вечерами слушаешь и чьи политические взгляды разделяешь.

Всемирная невидимая рыболовная Сеть опутала Землю; и серверы, которые занимаются этим самым тотальным учетом-контролем, большею частью находятся за пределами России. В этом мировом рассеянии таится огромная и пока не до конца осознанная опасность. Соблазн ПРОГРЕССА качается перед нами блеском аккуратно отшлифованных иноземных страз. Разве так уж плохо слабому человеку быть могущественным? А куда вы, могущественные люди неведомого будущего, денете Бога? Или вы обойдетесь без Него? Ведь Он такой неудобный, Он не вписывается в цифровые технологии?..

ВОСКРЕСЕНИЯ ДЕНЬ

Воскресения день, просветимся, людие!

Я Мiръ ваш безбрежный несу вам на блюде —

Беспредельный, бессчётный, бесстрашный, бессмертный:

Упованный, упорный, безумный, безмерный.

Вся толпа, да, под куполом мощным и грозным —

Замалёванным синью святой, многозвёздной,

Каждый лик то в потоках солёных рыданий,

То улыбкой горящий во мраке преданий…

Люди, люди! Округ изумлённо толпитесь.

А вас солнечно вяжут сиянием нити —

Тот полярный уток, тот — в зените — мафорий,

Серафимы крылатые в чёрном просторе…

Я во храме стою! Среди вас, дорогие!

Всяк одеждой окутан — сердца лишь нагие,

Дорогие, стучат обречённою кровью:

Колыбельным левкасом — к небес изголовью…

Всяк мне дорог, хотя никого тут не знаю!

Человек или зверь, или роза шальная

Запредельного снега, посмертного лика,

Вспоминального века, последнего мига!

Всяк мне близок — слепым волосёнком на коже,

Кто со мною стоит?.. именую Тя, Боже!

Ты вот в этом, в ушанке замурзанной, старце —

А в кармане — бутыль — для сугреву — что Святцы…

Ты вот в этой лукавой, две коски, девчушке —

Тонких русых кудряшек сосновые стружки:

Привела её бабка под купол за ручку —

Ах, смертельно больную, любимую внучку…

Ты вон там, далеко, у планетной апсиды,

Все кометами вспыхнут немые обиды —

Тихо крестится, плачет мужик бородатый,

Будто завтра, в метели, идёт во солдаты…

Да мы все, о, мы все во солдаты уходим!

Мы ревём при народе! Блажим при народе!

А расстреляны — вспыхнем безвинным весельем,

Неприступным, победным костром Воскресенья!

Вы не бойтесь, мои легкокрылые люди!

Непомерно-грядущее мёртвых разбудит!

Вот катит из-под купола — раннею ранью —

Так давай же обнимемся, до задыханья!

Всяк из нас хоть во Пасху — и любит, и верит!

Всяк из нас хоть во Пасху не помнит потери!

Вот монахиня рядом тихонечко плачет —

Обнимаю её всей душою горячей,

Так притисну к груди, жизнь мою удалую,

Троекратно, прощально и встречно целую!

Вы родные мои! Ледоходные льдины!

Вы пройдете, растаяв — а непобедимы!

Я девчонка, юница, старуха меж вами —

Обнимаю вас крепко огнями-руками!

Осенённо крещу вас кострами-глазами!

Обливаю слепыми дождями-слезами!

Вы собор мой, ночной, незабвенный, суровый,

Праздник мой, налетающий снова и снова,

Купол мой, раскрывающий Рая ворота,

Стон и смех мой, звезда золотого полёта!

И, пока мощный хор нам гремит Аллилуйю,

Я тебя обниму, я тебя поцелую —

Мой Пасхальный, погибший в пылающих войнах,

О, воскресший мой Мiръ, так улыбка спокойна,

Мой скуластый, в поту, седина и ушанка,

Уходящий в бессмертие с нищей гулянки,

Ну же, шаг лишь ко мне деревянной ногою,

Пуст рукав, пусть я буду твоею рукою,

Твоей памятью, светлой водою ирмоса,

Твоей заметью северной, белые косы,

Бормотаньем твоим и спиртовым дыханьем,

Всем забвеньем твоим, всем твоим вспоминаньем,

Видишь, дед, обняла тебя крепко, навеки —

Крепко небо! Целуемся мы, человеки.

И никто нас на куполе том не напишет.

И никто не поднимет нас выше и выше.

Стой себе на земле, обнимайся с родными,

Бормочи, умирая, любимое имя.

Повторяй, воскресая, предвечную ноту

В лучезарном кондаке большого полёта!

…и во храме пред тем стариком на колени

Я встаю, посередь заревых песнопений,

Многоликого хора, толпы моей кровной,

Деревянная церковь, тяжёлые бревна,

Светозарная роспись, рекой льется фреска,

Мой ты бакенщик, бедный рыбак, где же леска,

Обвяжи нас, Господь, Твоей сетью насущной,

Я лишь рыба Твоя, во народе плывуща,

Я лишь свечка Твоя, блюдо паникадила,

Я сандалья Твоя, я с Тобою ходила

Вдоль по нашим снегам, по чащобам печальным,

Дай мне нынче во храме кулич Твой Пасхальный,

Кус мне радости дай, что для всех, для народа,

Для любви, для ее непостижной свободы.

Царство искусственного интеллекта… царство цифры… царство технологий 3D… царство тотального отслеживания… Как это все заманчиво, прельстительно звучит…

Вера. Семья. Культура. Образование. Искусство. Внимание. Чувство. Красота. Жалость. Милость. «И милость к падшим призывал…» Где все это окажется в эпоху Цифры?

Цифра — это приговор. Это превращение массовой смерти в бухгалтерский учет, в котором нет места трагизму, отчаянию, боли, гневу. «Столько-то миллионов погибло в Первой мировой войне», «во Второй мировой войне»… Бесстрастная, холодная цифра погибших. Учету не поддается драгоценность и неповторимость жизни. Но количество убитых — да, поддается. И цифру можно в результате вывести, близкую к истине. А можно и придумать. А можно и подделать.

Фейк — это тоже цифровая цивилизация.

***

Человек не может жить без планирования. План, эскиз будущего — мечты, что могут стать реальностью. Разве человек откажется от такого творческого пути? Он и не отказывался. Да, он часто жил экспромтом, импровизацией! Фантазией! Но он и замысливал, и размечал, и выстраивал, и компоновал свое пространство-время. Свою судьбу.

Это человеку было — и стало — привычно. Но учет-контроль мог превратиться и в педантизм, столь свойственный фашизму в его немецком изводе, в гитлеризме, и в фейковую отчетность, в цифровую подтасовку, в откровенный обман. Цифра становилась обманкой, превращалась в игру, в социальное лукавство. И обман, ложь, подлог стали обыкновенным делом не только в бытовой сфере или внутри человеческих отношений, но и на уровне государства, его гигантских замыслов и планов. Цифра запросто превращалась в приписки, в накрутки, в «поручика Киже», в симулякр. Наступал век симулякров и симуляций, так великолепно обрисованный Жаном Бодрийяром, французским философом ХХ века, предсказавшим эпоху всеобщей цифровизации, бездуховности и симуляции.

Живой голос учителя сейчас все больше заменяется интернет-тестами. Доходит дело до того, что приветствуется цифровое образование — лезь, малыш, во всесильную и всезнающую Сеть, и она, умница-разумница, сама подскажет тебе, что-где-когда!..

Но страшно даже не образование онлайн, не самообразование в рамках каждодневного общения ребенка с Интернетом; страшна сама бездушная, жесткая, холодная, цифровая тестовая система, которая воспитывает не живое творческое мышление, а рациональный расчет (всего лишь!) верного ответа, точной зачетной формулировки, цель которой — чтобы автомат, цифровой робот, принимающий у тебя экзамен, поставил тебе в определенной графе вожделенную «галочку», цифровой сигнал. Есть сигнал — тебе разрешено идти дальше, жить дальше. Если принцип ЕГЭ, абсолютно цифровой принцип, будет развиваться и совершенствоваться, то через поколение-другое мы на цивилизационном «выходе» получим условно-рефлекторное примитивное мышление вместо дерзкой, непредсказуемой, ищущей творческой мысли…

Цифра жаждет, требует денег. Размётки экономики. Экономической выгоды. Цифра будет приветствовать только то, в том числе и в культуре, что реально приносит деньги. Концерты, театральные спектакли, кино, выставки будут хороши только в том случае, если цифровизация как следует подсчитает возможные доходы от культурного «предприятия» или проекта, а также прикинет либо рост, либо падение возможной выгоды. Таким образом, в цифровую эпоху в культуре будут оставаться жить только «денежные» арт-проекты, фильмы, книги. Те, что подлежат несомненной монетизации и приносят владельцам именно монету.

Монета. Деньги. Так мир тихо переходит под власть не только — и не столько — конкретных людей, сколько под владычество денег.

Помогает ли человеку искусственный интеллект? Человек склонен ответить: о да, помогает, и еще как! Этому тысяча, миллион примеров. Принять законодательное решение — пожалуйста. Отыскать нужную книгу в мировой Интернет-библиотеке — пожалуйста. «Пробить» в полиции преступника и сделать его фоторобот — пожалуйста! Перевести книгу с английского на русский, с русского на французский — пожалуйста! Машина сделает это вам почти мгновенно.

Вывод? У кого в руках цифровые технологии, тому и счастье. Увеличивается роковая социальная пропасть. Мы все яснее видим: вот элита, а вот те, кого раньше называли пролетарии, люмпены, простолюдины, — массы. «Кто был ничем, тот станет всем», — поется в «Интернационале» Потье — Дегейтера. А теперь кто у нас на Земле — ВСЁ? Кто становится — или стал уже, а мы и не заметили! — этим ВСЕМ?

Чем больше люди наштампуют роботов, тем сильнее на человечество обрушится вал безработицы. Искусственный интеллект восторжествует, черную работу будут делать машины, слишком похожие на людей. И не только черную. Появятся роботы-учителя, роботы-врачи, роботы-банковские служащие, роботы-инженеры, роботы-адвокаты, роботы-музейные работники, роботы-ведущие концертов, роботы-дирижеры, роботы — скрипачи и пианисты. Цивилизация роботов! Цифровая цивилизация! А потом явятся и роботообразные (= термин философа Владимира Кутырева). Эпоха киборгов не за горами. Так же, как и эпоха фантастической, страшной генной инженерии. Скрестить человека и крокодила! Сколько соблазна! Самому — из пробирки — вывести в свет Антихриста!

А война? Мы забыли про войну. Она тоже будет вестись цифровыми способами: дронами, компьютерами, киберударами! И это будут войны, слишком похожие на жуткие компьютерные жестокие игры, только с настоящей кровью, с настоящими криками боли, предсмертными воплями, с подлинными смертями…

ВОЙНА

Виверны, аспиды, единороги…

Певца Алконоста слеза скупая

Клеймит светилом, Венерой строгой…

А ночь войны валит, наступает.

Орут олени. Трубят тритоны.

Немые гарпии корчат рожи.

А ночь войны течёт с небосклона,

Уж ливнем хлещет в тугие кожи.

Гудят Олоферновы барабаны.

Вопят дудуки Исуса Навина.

Содрав медный шлем, седой и пьяный,

Спит царь — пастухом во мгле овина.

Несчастных, таинственнейших и кротцых,

Нас влёт бьют — павлинами и глухарями.

Апостоли, мученицы и пророцы

Гремят в Давидовы бубны костями.

На чёрном ветру, полном перлом-крупкой,

Железные глотки свои разымут

И вдаль блажат, а яблоки хрупки

Глазные, слезятся, от лука, от дыма.

Война. Она василиска древнее,

Жесточе пламенной мантикоры.

Схвати её, поборись-ка с нею,

Она человек, а не мандрагора.

Она всего лишь небес саламандра,

Красотка с горелой, скошенной мордой,

Уродка-эринья, коса-Кассандра,

Летящая пулей гневной и гордой,

Звенящая мрачным тимпаном кольчуги,

Горящая — в звёздах — пожаром Трои…

Война. На своя возвернулись круги

Вожди, изветренные изгои.

Изюм пересыпать в ладонях. Зубами

Отсечь кус походной лепешки пресной.

Назавтра сраженье. Назавтра пламя.

Господним Телом — псалом воскресный.

Господней Кровью — в любви признанье.

Господней стопою — мечи и латы.

Отдать последнее целованье

Химерам, горгульям, чудищам клятым.

И шлем начищен. И мощны копья.

Мы — нападаем? Мы — защищаем?

Слетают звёзд холодные хлопья.

Мiръ необещаем, невозвращаем.

Мiръ просто жуй, запивай ключевою

Струей из фляги, а лучше дамасским…

Война. Опять от тоски завою.

От дымной и злобной посмертной ласки.

От петли на шее — змеёй горячей.

Горн рубит ветер. Смеются сроки.

И только в зените стоят и плачут

Апостолы, мученики и пророки.

Но главное в эпоху Цифры — тотальная слежка. Тот самый, пресловутый тотальный контроль. Самый большой и сладкий соблазн для владыки — тотальная власть. По всей горизонтали и по всей вертикали. Цифра дотошно отследит, старательно распишет, чтобы легче было наблюдать, все общество, послойно и поголовно.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды —

Ярмо с гремушками да бич.

Александр Пушкин все давно сказал и про главный грех власти, и про главный грех покорного стада-народа. А Федор Достоевский в «Легенде о Великом Инквизиторе» эту пушкинскую мысль трагически развил.

***

Многие говорят: цифра — это реальность, мы от нее никуда и никогда не уйдем, не скроемся. Иные ученые пророчат нам настоящую трагедию. Они говорят: лет через пятьдесят искусственный интеллект возьмет верх, будет управлять планетой, всеми нами. И нас ждет ужас похлеще изображенного в знаменитом фильме «Матрица».

Останутся ли чувства человека? О, как же хочется, как умоляем мы и Бога, и людей, и Время, и себя, чтобы — остались они! Останется ли любовь? Или она сначала обратится в ненависть, а потом философия оборотня, инфернальная мистика возьмет верх надо всем, и любовь станет антилюбовью, и Время — Антивременем, и пространство — Антипространством, косной застывшей антиматерией, и человек — античеловеком: роботом, гомункулусом, погибельной машиной — железным спрутом, прыгающим по багровым бессолнечным небесам… А Христос? Придет ли Он сразиться с Антихристом, захватившим волю и власть?

На земле, в природе, в Космосе, многие ведь не отдают себе в этом отчета, самые важные вещи происходят в сакральном пространстве-времени, в иномирии, в Инобытии. И именно там происходят события наиболее глобальные, знаковые, космологические, поворотные, — в котле вечности варится сиюминутность, линейное время подменяет торжественный вечный Олам, великое Мировое Яйцо, огненное, дымящееся, и внутри этого светящегося мощного кокона — ВСЕ времена и ВСЕ пространства. Второе Пришествие Христа, возможно, будет таково, в блеске, силе и славе, что посрамлена и побеждена будет любая бездушная Цифра; и Господь вернет измученной Земле святой ЛОГОС — то, что мы сейчас теряем, теряем, теряем, и только поэт, писатель отчаянной работою духа своего пытается родить, взлелеять, оставить, врыть в землю остов, комель его, и чтобы корни пустил, и чтобы кроной — до звезд небесных дотянулся, могучий и цветущий, душистый, ароматный, дрожащий, влажно-сияющий, в дождях и снегах, наш нежный и громоподобный Логос, — один-единственный против Цифры, против реестра, против кнопки и железа, против бездушия: во имя Любви.

ОБЩАЯ МОЛИТВА

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма.

Он широк и безбрежен, как родная земля иль река.

Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: «Мама!..»

Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика.

Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.

Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,

То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо

В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой.

О, давайте тесней придвинемся… правда, странно,

Что мы завтра все — о да, все-все-все!.. — умрём…

Что не встанем по грому будильника, затемно, рано,

Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём…

О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,

Расползается, разбивается на мильоны кусков…

Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!

Сколько детских могил… сколько юных седых висков…

Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду.

Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё —

Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду,

И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо…

Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе.

Я сама без вас — просто снулая рыба, отброшенная щепа.

В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,

Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа.

И восстанет Молитва — до небес, столбом пламени, столпника жестом:

Эти вскинуты обе руки — всего народа, навеки и навсегда —

К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,

К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!

Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!

Мор и глад нас косит… настали последние дни?..

О!.. не верим… мы столько лет шагали людьми из стали,

Были — гвозди крепкие, а теперь… спаси-сохрани!

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром,

Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,

Мы — людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,

Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!

Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:

О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей… —

И колышемся мы Живым в помощи пламенем — от края до края,

От судьбы до судьбы, что все драгоценней, больней и страшней.

Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал —

Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда,

Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише

О любви… чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда…

О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу.

Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щек и сердец,

Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит,

И мы — лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец…

Мiромъ Господу мы помолимся! А как же еще молиться!

Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!

Мы — бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,

Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!

Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,

Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,

Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,

Потому что родина, люди, навеки у нас одна,

И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,

Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил

Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити

Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,

Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,

А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,

И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: «Мама!..» —

И воздрогну: это мой ребенок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,

Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,

Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,

Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,

Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,

И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,

Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,

Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,

И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда.

Елена Крюкова