Только прилёг отдохнуть после репетиции, соловьиными трелями разошёлся звонок. Сунул ноги в тапки, поплёлся к двери. В дверях бородатая, вроде бы знакомая физиономия расплывается в хитрющей улыбке.

— Чего щуришься, бродяга? Не узнаёшь?

Этот бас ни с чьим перепутать невозможно.

— Феликс! — воскликнул я. — Что называется, «Возвращение блудного сына».

— Собственной персоной, Макс. Не ожидал?

— В самом деле, это ты, дружище!!! — я всё ещё не верил своим глазам.

 — Вроде я…

Как водится, начались объятья, похлопывания по спинам, невнятные восклицания.

В конце концов угнездились на кухне. В старые добрые семидесятые именно здесь, на этой независимой от всего мира территории, под знаменитый портвейн «Три семёрки» решались мировые проблемы.

Чайник вскипел, яишенка зашкворчала, бутербродики с колбаской и сырком аккуратно улеглись на тарелочке, помидорчики водрузились на блюдечко.

 — Как говорят на театре, — провозгласил я: — «Кушать подано!»

Он оглядел немудреный натюрморт, небрежно   достал из рюкзака пару бутылок крымского портвейна и водрузил на стол. Я поставил перед ним гранёный стакан. Другой посудины Феликс не признавал. Он с недоумением глянул на стакан, потом на меня, чему-то ухмыльнулся и отодвинул посудину в сторону.

— Сколько же мы не виделись, Феликс?

— Посчитай, — пожал плечами он. — Я ж у тебя в школе задачки скатывал.

— Погоди-ка… сорок лет назад мы сели за одну парту… одиннадцать лет спустя с блеском сдали экзамен в театральное училище… а после дипломного спектакля слетевшиеся со всех концов страны режиссёры растащили нас по разным театрам. Меня в Петропавловск на Камчатке, тебя в Благовещенск.

 — Амплуа героев любовников у нас было одно на двоих. — Невесело усмехнулся он. — На эти роли, если ты помнишь, нас в училище всегда в очередь ставили.

 — Двух героев-любовников для одного провинциального театра, Феликс, многовато будет. Это всё одно, что двух пауков в одну банку посадить. Чай не БДТ. Это у академиков артистов такого плана пруд пруди.

— Кстати, — оживился он, — славный град Благовещенск сильно на Питер в миниатюре смахивает. Та же планировка,  и такой же, как Нева, бескрайний Амур.

— Так с какого такого перепуга мой лучший друг, Феликс Сергеев, всем на удивление, бросил театр и подался рабочим в поисковую партию?

— Так в коммунистическую эру из-за пристрастия к этому зелью, — он кивнул на сиротливо стоящие бутылки, — меня сгоряча уволили. Как будто я белой вороной в тетре был. Потом спохватились.

Я фыркнул.

— Чацкого оказалось играть некому. — О Сирано де Бержераке говорить не приходится. Пришли с поклоном, а соседи им сказали, что  я отправился в Сибирь. А там, Макс, при минус сорока трёх неразбавленный спирт работяги за милую душу употребляли. И коммунисты, и беспартийные. Хоть бы хны. Все под Богом ходили. — Чётко завершил свой блестящий монолог он.

— Я сперва подумал, что ты из-за длинного рубля поменял профессию. Мы ж вечно друг у друга рублики стреляли от стипендии до стипендии. Помнишь, моя бабушка сразу нас весёлыми нищими нарекла. Однако, чёрт возьми, я оказался неправ. В газетах писали, что мой друг Феликс без отрыва от производства, умудрился закончить Горный институт. Открыл газовое месторождение. Премию приличную отхватил. А какой с неё шикарный подарок он мне прислал. Мечту любого щёлкопёра! Пишущую машинку «Оптима». С тех пор, как она появилась, местная газета мои рассказики в хвост и в гриву публиковать начала. Но всё-таки, что действительно побудило тебя бросить театр? Не верю я в алкогольную истерию.

— Если честно, повод был.  — Усмехнулся он. — Попалась мне в руки книга Олега Куваева «Территория». Какой по её прочтению ветер странствий ударил в мои жизненные паруса, ни в сказке сказать, ни пером описать. Ты же сам ею зачитывался. Разве не тебе однажды захотелось бросить всё к чертовой матери, податься в прерии, пампасы, на Крайний Север к таким же ребятам, живущим ни на что не похожей настоящей жизнью. Кто мне письмо накатал с просьбой пристроить провинциального щелкопёра и лицедея на самую захудалую должность в моей поисковой партии?

— Хорошо, что у тебя хватило ума не ответить на послание, вызванное возрастным помутнением рассудка. Знал, бродяга, что огни рампы всё одно вернут меня на свою территорию.

— Не стал брать греха на душу, Макс, не стал. Слушай, я на короткое время завернул в ваши палестины. Хотелось бы заодно познакомиться с твоей прекрасной половиной.

— А ты женат?

 — Нет, — мотнул он головой. — Пробовал… но, как там, у Городницкого… не ручаюсь за точность текста…

И мы, не сговариваясь, заголосили вместе:

«А жёнам надоели расставания, их личики морщинками идут. Короткие вокзальные свидания, наверное, в могилу их сведут. А я иду, доверчивый влюблённый, лет двадцати, не более, на вид, и, как всегда, болот огонь зелёный мне говорит, что путь открыт…».

Под перестук вилочек по тарелочкам отбарабанили все куплеты.

— Лихо исполнили, — улыбнулся он. — Даже слов не перепутали.

— Как в старое доброе время, — подхватил я. — А знакомство с моей половиной у тебя состоится чуть позже.

— Она актриса?

Я кивнул.

— Мне, к сожалению, попалась на разок бухгалтерша, — смущённо улыбнулся Феликс. — А надо было бы последовать твоему примеру, Макс. Жили бы душа в душу. Я бы в поле пропадал, она на гастролях. Поди плохо. Не надоедали бы друг другу по мелочам. Но в своём театре я таковую соблазнить не успел. А в после уже не до того было. Дела с головой накрыли. Ты свою на подмостках подхватил?

 — Увёл практически на премьере спектакля.

 — Поведай, старый ловелас, как ты сие сотворил?

— Мы тогда выпускали спектакль…— я на мгновение задумался.

— Вот с этого места, подробнее. Уж больно хочется ощутить давно забытый аромат кулис.

— «А из зала мне кричат: давай подробности», так кажется пел Галич. Внимай.

В тот год мы почти три месяца пахали, не выходя со сцены. Ночные репетиции прихватывали. Но всему на свете, скажу я тебе, как знатоку, приходит конец. После бесконечного поиска ежедневно меняющихся задач и сверхзадач, мучительного вживания в образы, мы, доселе бессмысленно бродящие в тумане вырисовывающихся мизансцен, дошли до той самой точки, когда режиссёр был готов вытолкнуть нас под слепящие софиты в робкой надежде, что по окончании спектакля раздадутся жаркие зрительские аплодисменты.

— Что ставили? — с нескрываемым любопытством спросил бывший актёр.

— «Марию Стюарт».

— Не хило. И ты, конечно, играл Мортимера?

— Угадал, Феликс.

—Афишку приличную сварганили, или буковками обошлись, как в «Современнике»? Никогда мне их шрифты не нравились, — поёжился он. — Тоска зелёная.

— Афиша была, что надо. На заднем плане кровожадный палач в красной маске сладострастно прикладывал палец к острию топора.

— Думаю, таким образом местный живописец давал понять трудящимся, что сие надёжное орудие производства ещё никогда власть предержащих не подводило. И впредь не подведёт.

— На лету схватываешь, Феликс.

— А кого изобразили на переднем плане, Макс?

— На переднем плане многоуважаемую публику пленяло прекрасное лицо королевы-мученицы в исполнении нашей неповторимой примы. Зрителям оно было хорошо знакомо. Поскольку являло себя в различных ролях на большинстве афиш с завидным постоянством. Старожилы помнили её ещё начинающей актрисой, блеснувшей в роли юной Джульетты…

— Ну – у – у, — протянул старый друг, — примеров о неувядаемости премьерш с энным стажем я, сколько хочешь, приведу, не сходя с этого места. Готов дать рубль за сто, что на афише её лицо не претерпело ни малейшего изменения за последние… дцать лет. Угадал?

— Угадал, бродяга.

— Что же было дальше?

— А дальше всё по трафарету. — Продолжил я. — Вечером публика устремилась к ярко освещённому подъезду, где её встретил баннер, вещавший о том, что сегодняшнее действо посвящено очередному юбилею любимицы города! Предъявив на контроле билеты, завзятые театралы торопились в буфет. Я же, со вздохом миновав это приятное во всех отношениях заведение, отправился гримироваться. В услугах опытного визажиста, как ты помнишь, у меня нужды никогда не было.

 — Как же, как же, — подмигнул он, — помню, как мы сбегали с занятий по гриму чуть ли не всем курсом, а тебя, неверного штрейкбрехера, от этой коробочки не оторвать было.

 — Посему, единственную пятёрочку получил я.

 — Догадываюсь, что выразительность физиономии влюблённого в королеву бесстрашного рыцаря ты искусно подчеркнул тонированными мазками.

 — Подробности с переодеванием могу опустить?

— Без вопросов, — отмахнулся он. — Опускай. Тем более, вот-вот раздастся третий звонок, и помощник режиссёра призовёт господ артистов занять надлежащие им места, — взволнованно промолвил Феликс. — Макс, можно я вместо тебя сегодня выйду и всласть поиграю? А?

— Вторым составом на детском утреннике выйдешь. — Похлопал я его по плечу. — Хотя, ради такого случая, могу больничный взять.

— Как в нашей незабвенной юности. Думаешь, я забыл, как ты, ради того, чтобы на выпускном экзамене первым составом именно я сыграл Сирано де Бержерака, прикинулся больным? Никто в нашем деле кроме тебя, Макс, на такую жертву никогда бы не пошёл. Даже я, — покаянно поник головой Феликс и решительно откупорил бутылку.

— За твой незабвенный подвиг, любое другое слово тут не уместно, я готов поднимать тост в любое время года, в любое время суток.— Он наполнил стакан до краёв, залпом опрокинул, бросил в рот кусочек хлебушка. — Извини. Разобрало меня. Подобного разговора сто лет не случалось.

 — Принимается.

 — Премьера прошла с успехом?

 — Не гони лошадей, Феликс. Это только прелюдия к дальнейшему занимательному сюжету.

 — Продолжай.

 — Итак, зазвучла увертюра, разошёлся занавес. Служанка, она же наперсница королевы Марии, подала реплику. Мне выходить. Выхожу. Приближаюсь к Марии. Её пышная стать должна вот-вот оказаться в моих руках. Но служанка с непонятной дрожью в голосе второй раз подаёт один и тот же текст.

Оглядываюсь. Что за чертовщина! На меня, вместо прежней исполнительницы роли служанки во все глаза пялится недавно принятая в труппу молодая актриса. Я растерялся.  Куда подевалась прежняя исполнительница? Заболела? Срочная замена? Впрочем, это уже не имело никакого значения, поскольку в глазах на ходу введённой дебютантки застыл тихий ужас.

 — Марию Стюарт к твоему выходу уже обезглавили? — невинно спросил Феликс.

— Тебе смешно. Я перевожу взгляд на королеву. А её величество безмятежно сидит в тронном кресле и сладко посапывает во сне.

Вчерашний юбилейный банкет, на котором она в основательном подпитии требовала от представителей сильного пола испить шампанское из её туфельки, не прошёл для неё даром. Старые актёры, как в воду глядели, когда после застолья уговаривали режиссёра перенести премьеру. К примеру, «в связи с производственной необходимостью». Но на это он пойти не решился, зная характер своей жёнушки — премьерши.

Бросаю взгляд на тринадцатое место в седьмом ряду, где обычно сиживает её муж, он же режиссёр постановщик. Пустота. Он раньше нас сообразил в чём дело, выскочил, кинулся за кулисы.

Позже узнал, что ему стало плохо прямо на выходе из зрительного зала. Скашиваю взор в правую кулису на помощника режиссёра. Дескать, что делать. Надо занавес закрывать. Прима вот-вот захрапит. А мы же не водевиль играем. Трагедию. А тот молитвенно сложил руки и еле слышно произносит: «Выручай, брат, выручай… пропадём ни за грош. В зале начальство, журналисты…»

Была не была! Бросаюсь на колени перед дебютанткой и выпаливаю пулемётной очередью:

— Ваше величество, я догадался. Вы переоделись служанкой, поскольку сети, расставленные королевой Елизаветой, опутали вас со всех сторон? А верную наперсницу вы обрядили королевой во спасение своей жизни. Так?

В глазах дебютантки появляется проблеск понимания ситуации.

 — Да, мой Мортимер, — сдавленно произносит она. — Именно так я и поступила.

— Текст роли знаешь? —шепчу я сквозь зубы.

— Знаю, — еле слышно отвечает выпускница. — Я ни одной репетиции не пропускала.

«Как же я не заметил такое очарование…» — мысленно пожимаю плечами я и, обернувшись к остолбеневшему за кулисами помощнику режиссёра, внятно произношу:

 — Господин дворецкий, препроводите уставшее от государственных забот её величество в опочивальню.

Помощник из бывших актёров. Враз сообразил, что к чему. Истово перекрестился, сорвал плащ с ожидающего выхода стражника из массовки, накинул на себя, выскочил на сцену, приподнял спящую мёртвым сном приму за локотки и бережно увёл за кулисы.

Участники спектакля, доселе безмолвно наблюдавшие эту фантасмагорию, облегчённо вздохнули и дальше, как ни странно, спектакль пошёл своим чередом.

Потом были овации, цветы, банкет. Меня и юную премьершу облобызали донельзя.

— Сдаётся мне, Макс, эту историю ты выдумал от начала до конца, чтобы потешить друга. Можешь садиться за «Оптиму» и сочинять новый рассказ. Я пока скоротаю время за чашечкой чая. Поскольку в твоём доме, судя по всему, введён сухой закон и не мне его нарушать.

Я поднимаюсь, покидаю кухню, через пару минут  торжественно возвращаюсь с пожелтевшей от времени газетой и протягиваю её «Фоме неверующему».

Он начинает шевелить губами:

«Хвала главному режиссёру за то, что преемственность поколений в руководимом им театре осуществилась не на словах, а на деле. Назначение на главную роль никому не известной актрисы внесло свежую струю в несколько застоявшуюся жизнь коллектива за последнее время. Нельзя не отметить нашу горячо любимую приму, которая поднесла юной сопернице огромный букет цветов…».

 Отложив газету в сторону, он восклицает:

 — Фантастика! Что же случилось после? Прима новоявленную премьершу небось схрумкала? Не нарушай закон жанра, скажи, что всё так и было? Иначе я подумаю, что мне приснился сказочный сон.

 — Вскоре на фронтоне театра появилась афиша с изображениями наших с дебютанткой лиц. Если ты пройдёшь со мной в комнату, то увидишь ту самую афишу, которая украшает наше скромное жилище вот уже четверть века. Кстати, она нисколечко не постарела, верно, Феликс?

— Афиша или твоя жена, — ухмыльнулся Макс, но тут же спохватился. — Извини за идиотский вопрос. А теперь ответь мне, ты здоров?

— Как олимпийский чемпион.

— Тогда почему бы нам не завалиться в ближайший кабачок и скромно отметить нашу встречу.

— Сейчас не получится. Но после… — я загадочно улыбнулся.

— После чего? Не томи уж, душа горит.

— После премьеры, на которую я тебя приглашаю, мы в актёрском буфете погудим на славу.

— У тебя сегодня премьера? Что же ты молчал?

 — Премьера у нас женой.

— Что играем?

 — «Марию Стюарт».

 —Марию Стюарт! — воскликнул Феликс. — Твоя благоверная, учитывая её возраст, точнее стаж, конечно же играет служанку, с которой началась её блестящая карьера, наперсницу королевы-мученицы? А ты… не отвечай, Макс, сам догадаюсь…ты играешь пятого стражника во второй шеренге.

 — Не угадал. Моя ненаглядная, конечно же, играет Марию, а я…

— Неужто Мортимера, — недоверчиво спросил Феликс.— — Да ты просто провидец, — ухмыльнулся я в ответ.

— Не боишься, что ситуация многолетней давности может повториться на этой премьере?

Я кисло улыбнулся в ответ.

— Да не кривись ты. Дела театральные, как и пути Господние, неисповедимы. Я пошутил.

— Нашёл время.  Перед премьерой… — я повернул голову к левому плечу. — Тьфу, тьфу, тьфу.

— А начинающая актриса, та, которая служанку играет, девушка симпатичная? —ч ему-то улыбаясь поинтересовался Феликс.

— Симпатичная, — нехотя промолвил я.

— Так зачем дело стало. Может быть это судьба. Ты девушку умыкнул с прмьеры. А я что, лыком шит? Представь меня ей.

— Не вопрос, — пожал плечами я. — Решил её в геологическую партию завербовать.

— Зачем же в партию. У меня в якутском театре драмы приятель директором служит.

— А- а – а… — сощурился я.

— Для пользы дела. — Перебил он мне. — Глядишь, афишу на следующий день после премьеры переделывать не придётся.

Мы шлёпнули ладонь о ладонь и рванули в театр.

Так что появление афиши с лицом новой Марии Стюарт зрителю нашего города придётся подождать.

Уболтал Феликс девушку. С любовью и нетерпением ждать его возвращений из командировок она клятвенно пообещала за банкетным столом в театральном буфете.

Ну – ну… посмотрим.

Геннадий Киселёв

фото взято из открытых источников