Перегруженный дневным щебнем, тупой суммой проблем, уставший от собственного сознанья — с постоянным смешением яви и мрака, теней и света, ассоциаций и ложных страхов — возвращался в одинокую берлогу: усталый, изрядно истрепанный, зачитанный жизнью, и… включал записи Анны Герман.
Чистая лазурь струилась в душу.
Или психику, или внутреннее устройство — омывала ее лучами правды и справедливости, тонкими тонами замечательного исполнения старых песен, столь далеких от мира суеты, от коросты проблем, от разных навязчивых, якобы необходимых дел…
Он слушал, слезы текли, он бормотал: «Да-да, снова мы оторваны от дома… Мы оторваны от него навсегда, как изолированы всеми пятью чувствами от миров, бушующих и ярко живущих совсем рядом, и ничего, ничего не сделать…»
И слушал, и слушал красавицу, чей нежный голос целебным медом ложился на расчесы и раны души (да-да, представьте, есть такая особая порода меда, более действенная, чем йод), и становилось легче… а потом: совсем легко: будто облако счастья, расцвеченное изнутри цветами более яркими, чем может предложить спектр, проплывало над ним, и — очевидным, ясным, как детство, понятным делалось, что все-все-все будет хорошо…

    Александр Балтин