(В ЧАРУЮЩЕМ ПЛЕНУ ЗАГАДКИ ВДОХНОВЕНЬЯ ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ

ПРЕКРАСНЫХ ДАМ НАШЕГО ДРАМАТИЧНОГО ВРЕМЕНИ)

КОГО И ЧЕМУ НАУЧИЛА АННА АНДРЕЕВНА

Над известным шутливым тезисом автора «Поэмы без героя» и знаменитой тезки жены гоголевского городничего не лишне задуматься. Так ли он прост? Вряд ли российская поэтесса, даже шутливо, покушалась на антологические приоритеты своей великой греческой предшественницы Сапфо. Слова Анны Андреевны метафора. И метафорический тезис, мимоходом брошенный в исторические дали будущих времён, многослоен. Скорее всего, поэтесса Балтийского и Чёрного морей предпочитала пению над безднами сосредоточенное отражение в зеркалах. Молчаливый язык жестов, поз и таких безмолвных, но выразительных атрибутов не одной лишь красоты, но и ума, к примеру, чёток, превращаемых без труда в бусы. Именно этот язык и речь на этом языке подразумевался российской поэтессой в бурном от войн и революций двадцатом веке. Она словно вышла из хоровода статуй Царского Села под говор и пение фонтанов. Еще Фёдор Иванович Тютчев мог бы поучить речи на языках молчанья тех, кто вступил в переступающие исторические границы времён и пространств сплетенья теней и тел флейтисток, арфисток, предающихся ли игре на свирели, прикасаясь к ней губами, мечтающих ли об игре на кифаре и лишь тянущихся к традиционному инструменту Феба пальцами.  О языках молчанья можно лишь красноречиво, выразительно, но вместе с тем достаточно тайно молчать? Нет умалчивать, таинственно. Приглашать к тайне, в тайну? Нет. Править само таинство. Чаровать, очаровывать таинством…

РАЗНООБРАЗЬЕ ГОЛОСОВ ОЧАРОВАНЬЯ

Да, так Анна Ахматова научила женщин говорить, в этом смысле и задумалась над тем, кто же именно способен их замолчать заставить. Подразумевается лишь красноречие, искусство, таинство выразительного молчания, но не запрет на речь. Подразумевается общение   через паузы, недомолвки. Подразумеваются уловки, но не ловушки ума и красоты. Метрические схемы не могут быть богаче живого многоголосья, разнообразия диалогов и монологов их чарующей полифонии. Нет, не могла Анна Андреевна прославиться, войти в историю окриком фельдфебеля. Говорите, мне интересно. Пусть говорят. Так мы прочтём призыв русской поэтессы в силу законов перехода одного значения слова в его другое значение, противоположное. Это явление обычная риторика. Кто же научит женщин не молчать, но по-настоящему говорить? Так и только так мы понимаем известные слова Анны Ахматовой.

Тургенев приобщил русскую лирическую поэзию к стихам в прозе. Прелесть завершённого лирического чувства в прозаическом тексте сама по себе рождает в лаконичном тексте содержательный эффект лирического произведения. Особенно при его биографической достоверности. Автор-персонаж с его миром словно приглашает читателя разделить его чувства, не дистанцируясь искусством словесной речи, организованной по законам метрики, благозвучия и строфики. У современных поэтов обращение к стихам в прозе может органично и естественно давать даже примеры новых графических эталонов для подражания. Например, книга Светланы Василенко «Проза, написанная в столбик». Кое-что и из обычной прозы Светланы Василенко можно было бы считать стихами в прозе. Допустим, балладами. Но не станем торопиться в авангард авангарда мастеров современной прозы, усердствуя в форме. И свободный стих давно форма привычная. Усложнённость семантики, ритмика, они и без метрики со строфикой дают в современной лирической поэзии интересные результаты. Вот, к примеру, Лиля Газизова. В своей эмигрантской судьбе эта российская поэтесса и Турцию вводит с её университетской жизнью в поэтический мир русской лирики, не только именно свой, оригинальный, авторский, но и собственно русский, лежащий на путях самовитового хлебниковского слова. По стилевому возвышению автора, обладателя эстрадного жеста и позы, выразительности самой фигуры поэтессы автор-персонаж здесь прямая противоположность задающей скромную, почти юродствующую традицию фигуре Ксении Некрасовой. А дымок над сигареткой в кокетливой и грациозной руке придаёт образу автора почти северянинский абрис, стилевую завершённость на манер короля поэтов и классика эго-футуризма.

Интересны и традиционные по своей метрике и строфике элегии Лидии Григорьвой. Её эмигрантский мир с вписывающей в авторскую игру естественно и органично живой лисой. Это целый клуб, настоящий театр, не столько чисто русский, но и с восточным намёком на лис Пу Сун Лина. Здесь, в таком контексте очарование женской лирической поэзии особенно изысканно. Даже тогда, когда объект архитектурных элегических медитаций – далёкая Венеция, а не Англия, Россия и восточная древняя экзотика.

Из всего многоголосья женской лирической поэзии современности нам запомнились, обратили на себя диалогическое внимание две поэтессы, которые даже и книгами своими поделились с сочувственными надписями, то есть приглашали и к диалогу эссеиста обозревателя. Ну, исключая, конечно, Галину Богапеко, которой была посвящена отдельная статья об обретении и возрождении лирического «он» в образе великого сюрреалиста Сальвадора Дали.

Книги двух современных поэтесс производят особенно сильное впечатление. Это «На птичьих» правах Ольги Андреевой и «Где золотое, там и белое» Евгении Джен Барановой. На этих двух книгах и сосредоточим своё внимание эссеиста-обозревателя.

Обе книги имеют метрику и строфику и не по канонам свободного стиха созданы. Обе вместе с тем придерживаются магистрального для нашей современной поэзии метафорического направления. И обе, языком Иосифа Бродского, могут быть названы этими длинными вещами века. Для нас метафорическая поэзия представляет в русской поэзии современный аналог гонгоризма, отличающийся и усложнённой метафорой, и осознанной неясностью «тёмных мест», но проистекающими не из поэтического космоса, как у Константина Кедрова, но из самого своеобразия глубины и таинств, таинственности человеческой души. Рациональная ясность и логика, они хороши в юморе и сатире, в насмешке и обличении, как, к примеру, у испанца Кеведо. Лирика человеческого «Я» изначально обречена на тайну, глубину, сложность и метафоричность понимания и самой речи, требующего тайны, сокровенности «я» об этом понимании. Поэзия Евгении Джен Барановой глубоко личная, она психологична, почти интимна в своём доверительном монологе экзистенциальных откровений в подробностях живого авторского бытия лирической героини. Поэзия Ольги Андреевой шире, поэтическая манера этой талантливой и самобытной поэтессы открыта внешнему миру, она скорее социологическая, она, социальна по глубокому чувству, возвышающемуся и до пафоса. Стилистика метафор у обеих поэтесс разная, но обе предпочитают говорить о чувствах своих героинь метафорическим языком, отстаивая само своё право на тайну и, можно сказать, затенённость смыслов «я».

 ПО ПРАВУ ТАЛАНТА

Выбор поэтического языка прерогатива поэта. Метафоричность. Быть ли ей? И какой? Само собой естественно то, что выбор языка, стилевого разнообразия определяется конвенционально, негласной договорённостью поэта и читателя, не будем и пробовать ставить это под сомнение. Даётся такое право и специальным литературным образованием, критика для читателя, писателя для поэта. И нет святее права, чем право таланта. Если он, литературный талант читать и писать есть, то есть и литературное право. И выше таланта литературное право быть не может. Среди прочих оснований есть у обеих поэтесс незаурядный талант, по праву таланта и признаем мы новейший гонгоризм обеих наших поэтесс, не исключая иных прав, но выделяя особо именно право таланта.

На птичьих правах – это метафора, думается, общего экзистенциального бытия человека в мире. Временность, мимолётность. Разве не такова человеческая жизнь? Похоже, что именно в этом мысль заголовка книги Ольги Андреевой «На птичьих правах». Человек не дерево. А поэт и вовсе птичка певчая. Острее. Больнее. Самым главным нервом распахнутой души о том же сказано у Евгении Джен Барановой самим названием её книги «Где золотое, там и белое». Об этом, именно об этом птичьем праве поэта на саму жизнь, даруемую  поэту в мимолётности, лишь в мимолётности его экзистенциального бытия, сказано у Евгении Джен Барановой и строчками из её указанной эссеистом новой книги «Где золотое, там и белое»: «Лечу ли аистом над крышами, \\ пытаюсь тенью рисковать \\ – лишь золотистой пылью вышиты \\ на белом воздухе слова.» (указанное издание, стр. 26). Новая книга – пятая по счёту. Её очередной номер для вспоминающей свою школу поэтессы не лишён символичности. Пятёрка – высшая оценка в традиционной русской школе недавних времён. Ну, и как не попасть в поле внимания обозревателей книге под таким оценочным номером. И позволим себе согласиться с нашим автором с «исторической» символикой оценки  его очередной книги, пятой.  Отличная книга! И не побоимся клейма узколобого «шкраба» (школьного работника),  чеховского человека в футляре, берущегося о поэзии рассуждать, да оценки ставить поэтам, которые выше школ и шкал в полёте своего свободного от каких бы то ни было оков вдохновения.

 СЛЕДУЯ ЛОГИКЕ ЧУВСТВА

Подлинные поэтессы могут быть очаровательно словоохотливы. Они способны прельщать шёпотом фонтанов, листвы и даже теней. Но в такой поэзии У Ольги Андреевой способен вдруг мелькнуть и выразительный жест ахматовской поэтики молчания. Пусть в осторожной нерешительности, без горделивой и царственной осанке (всегда ли она так уж необходима и так уж ко времени современной поэтессе): «Рука слегка в чернилах – то я \\ теряюсь от сложнейшего вопроса – какого цвета спинка воробья? («На птичьих правах»,  стр. 32) Другая совсем эпоха и время требует  иных поз и жестов выразительности: «Нам не дожить до конца фельетонной эпохи, \\ но спасены навсегда от нелепой судьбы \\ жертвой безмолвной стоять на краю катастрофы. («На птичьих правах», стр. 105)» Даже и такое метафорическое инобытие молчаливого жеста и позы способно быть чарующе привлекательно у Ольги Андреевой: «В инстинктивной попытке согреть свою кровь \\ бледной ящеркой вытянусь на солнцепёке» («На птичьих правах», стр. 140) И словно в споре с рептильной памятью, словно с конвейера сошедший, но почти библейски выразительный жест молчания у Евгении Джен Барановой: «О сколько зрителей ненужных \\ закрыто в банке из-под джема!\\ … \\ И я стою внутри вагона, \\ как подозрительный Иов. («Где золотое, там и белое», стр. 21) Ахматовская выучка мраморных статуй Царского Села чувствуется и в разделе  «И зачем им нас убивать» книги Евгении Джен  Барановой: «Но я стою над медленной водой \\ и берег для себя не выбираю» («Где золотое, там и белое», стр. 83) Героиня Евгении Джен Барановой способна  и посла испанского, надев малиновый берет, в собеседники пригласить, и в ахматовском игрушечном мире пронзительно в испуге и страхе небытия, таком мандельштамовском, ощутить экзистенциальный ужас бытия. Птичья незащищённость, почте бесправность ощущается оголённо остро и в вопросе самого молчания у Евгении Джен Барановой: «Неужели это с нами?» («Где золотое, там и белое», стр. 85) Правда экзистенциального ужаса бытия у лирической героини Евгении Джен  Барановой сильнее, острее. Потому и метафоричность поэтического слова у этой поэтессы ближе к Гонгоре, в смысле темнее, туманнее, таинственней по самому своему замыслу. Хотя ритмика, интонации более удалые, словно стесняющиеся своей экзистенциальной откровенности. Сам читатель вызывает страх, поэтому и отвечает поэтессе бережнее, интимнее, сокровеннее в своём сочувствии.

ПРОДЛИСЬ, ПРОДЛИСЬ, ОЧАРОВАНЬЕ!

Ольга Андреева по профессии инженер, проектировщик дорог. И в её стихах чувствуется реальная живая способность ощущать радость от скорости, от преодоления пространства, что называется, от драйва, то есть вождения. И сама протяжённость, длительность поэтической речи естественно и органично есть метафора движения, одоления и обретения пространства. Не случайно то, что критики отмечают именно, фигурально говоря,  глубину взгляда и дыхания у поэтессы (Елена Иваницкая, Наталья Борисова). Именно длинное дыхание требуют порой стихотворения Ольги Андреевой даже для чтения (Татьяна Борисова) Наверное, книга и поток сознания в ней у Ольги Андреевой сами по себе метафора дороги, дорог. И здесь порой так щемяще, с такой обречённостью напоминает о себе своими, словно с башен далёкой и одинокой Кордовы, открывающимися дорогами печальная обречённость самой идеи  жизненного пути.  Краски и, как сказала бы Натали Саррот, тропизмы диалогов  мира и героини у Ольги Андреевой подчас столь пленительны в своих наивных просьбах своему призыву. Такому, словно с башен далёкой и одинокой Кордовы Гарсиа Лорки, молчаливо суггестивному призыву!  Они, эти призыва,  словно нашёптаны именно  Гарсиа  Лоркой: «Новый лист, изумрудный и липкий, постой, не расти. \\ я ещё не рассталась с резным, прошлогодним, лимонным… » («На птичьих правах», стр. 104)

ЖИЗНЬ – ЭТО ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ

Так можно было бы определить общую для лирических героинь обеих поэтесс формулу бытия. И прерывать полёт, обрывать его в небытие – это всегда зло. А зло у обеих лирических героинь – бессмысленно и безлико. И зачем нас убивать? Так итожит специальный, четвёртый раздел  героиня Евгении Джен Барановой. Они не знают зеркал. А так в самом первом разделе лирическая героиня Ольги Андреевой. Зато жизнь сама по себе, её метафора – полёт это нечто, что преисполнено целесообразности и смыслов. Кто возьмётся оспорить это. И дорога у Ольги Андреевой должна вести к храму, а не к башням далёкой и одинокой Кордовы, с которой у Гарсиа Лорки смотрит сама смерть.  А смысл жизни поэта стать именем, а не прервать полёт, ожить и жить, даже на торопливом пути в мертвецкую, а не банально умереть. Так у лирической героини Евгении Джен Барановой. И лирическая героиня Ольги Андреевой готова решительно разорвать привычный фольклорный круг календарных праздников. Эта решительность и есть – литература, превращенье бытия и его теченья в имя у Евгении Джен Барановой, а не обрывание  полёта, словно лепестков с цветка и крыльев с хрупкой  и невесомой птичьей фигурки. Полёт у каждого свой в его неповторимости, индивидуальности, а подчас даже и парадоксальности, как у героини Евгении Джен Барановой. И даже если пища птицы не плоть трепетная другой жизни, а круглый плод или ягода, то внутри округлости способен таиться червячок земной, с его знаньями законов тяготенья, с его соблазнами ума. Но, каким бы ни был в своей индивидуальности полёт птицы, он этот полёт,  смысл само существо существования птицы. И пусть поэтесса Ольги Андреевой видит себя именно блондинкой, а Джен Барановой даже на белом теле своего лебедя способна выискать чёрный чернильный пух. Ах! Женщины всегда и всём могут оставаться женщинами, и уж в лирике, её подробностях, прежде всего, именно женщинами, блондинками и брюнетками! И разве не в этих подробностях само очарованье их слова, сама взыскующая читательского внимания трепетность их полёта!

   ПОЭТ В РОССИИ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ

То, что поэт в России больше чем поэт, благодаря словесной формуле Евгения Евтушенко, стало общепринятой аксиомой. Думается, что и значимость  в нашем миниатюрном обозрении названных имён не вызовет сомнений. Иные критики, разумеется, смогут добавить и свои любезные им имена из наших времён, а раз уж кто-то звёзды зажигает, то это кому-нибудь, да нужно. Пусть горят. Пусть уж звёздам несть вечно числа, а безднам дна, что провозгласил ещё  Фёдор  Иванович  Тютчев. Фёдор Иванович Тютчев, Владимир Владимирович Маякрвский…. Только ли они имеют право на своё звездное небо? И Андрей Андреевич Вознесенский, Константин Александрович Кедров, они тоже наделены своими поэтическими вселенными, выпустили и выпускают своих поэтических птиц в своё звёздное небо. И только ли они? Да будут шире  бездонные звёздные дали зеркал в небесах. Да увидит каждый в нём хоть одну свою звёздочку. В наши дискуссионные времена у каждого свои дали небес. Свои конкурсы звёзд. Не уверяем и мы читателей нашего скромного обозрения в аксиоматичности увиденных нами словесных формул современной поэзии. Не возводим категорическими императивами в абсолют и  нами выбранные  и прочитанные  книги  этого миниатюрного обозрения. Хочется верить искренне и незлобиво, что «На птичьих правах» Ольги Андреевой и «Где золотое, там и белое» Евгении Джен Барановой не одному мне представятся книгами яркими, незаурядно знаменательными для наших времён, среди наших дружески и профессионально близких имён. Летите звёздные птицы, летите среди звёзд!

  Дмитрий Пэн