Олег Рябов. Позови меня, Ветлуга. Москва, Вече, 2022

Ценность реализма для русской литературы столько раз уже подвергалась сомнению, что в том пространстве современной литературы, где его, реализм, дотошно изучают и походя окидывают надменным взглядом, и даже, что греха таить, презрительно посмеиваются над ним, приклеивая к нему ярлыки «советский», «социалистический», сегодня уже пора отыскать его изначальные — и незыблемые, может, почти сакральные плюсы.

Олег Рябов показывает серьезную, крепкую работу внутри необозримого литературного дворца русского реалистического письма — книгу «Позови меня, Ветлуга» (Москва, «Вече», 2022), где под одним куполом собраны три текста: роман «Позови меня, Ветлуга», повесть «Труба» и четыре рассказа (своеобразный цикл рассказов), тематически связанных с Ветлугой.

Рябова всегда привлекал такой путь изображения, такая траектория художества: взять жизни простых людей и показать их просто, безыскусно, но так, чтобы за простотой изобразительной подачи ясно ощущалась вся многослойная сложность жизни.

Жизнь, как мы думаем, доступна нам во всех своих обозримых проявлениях, в разнообразных ее наблюдениях; к концу первой четверти 21-го века мы уже настолько искушенные читатели, что стилистически нагруженный и усложненный текст не пугает нас, он привычен нам, а вот «ересь неслыханной простоты» озадачивает. Над прозой Рябова сначала, при первом знакомстве, надо не думать, не ловить ее цепким умом — это тот простор для свободы чувства и чувствования, когда тебе в тексте широко и привольно, когда ты дышишь его воздухом, как ветром с реки, как северной ночной прохладой:

«Боря, который сидел на банке, вставил вёсла в уключины и погрёб к берегу, к пологому месту, где низкая луговая трава подползала к воде. Это было рядом с палаткой генерала. И щуку Саша выволок на берег без труда. Она была такая здоровенная, что ей даже двигаться было трудно».

Роман «Позови меня, Ветлуга» — столь же лирический, сколь и социальный. Я даже назвала бы его остросоциальным. И в большой мере историческим: это взгляд в прошлое, в советское время. И, конечно, романом психологическим. Здесь и отъезд за рубеж на ПМЖ, и суд и зона, и любовь, и смерть и похороны, и безумие; расставания и свидания, трагедии и радости. Но, скажут мне, что же удивительного во всех этих вещах?.. они же привычны, знакомы нам всем, обычны и обыденны, и пусть каждый по-своему, уникально, в свой черед переживает их, это знаки судьбы почти азбучные, канонические.

Да жизнь сама движется по канону. Как написал Пушкин однажды: «Семья — религия — старость — смерть». Мы, кроме жизни самой, в ней ничего нового не придумали.

Чем же так берет, захватывает — и не отпускает — этот автор в этом тексте?

Пожалуй, пронзительной нотой, которую можно обозначить так: «САМОЕ ГЛАВНОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ».

Главное отыскать порой бывает очень трудно. Человек устроен так, что самое главное, бесценное он подчас искусно (трогательно, сурово, хитро, иногда даже лицемерно-лживо, такое тоже бывает…) прячет от «людского моря». У писателя всегда есть задача, она же сверхзадача: вытащить на свет Божий и предъявить читателю это ГЛАВНОЕ, что и составляет самую суть человеческой жизни. «Вы соль земли». Слова Писания тут вспомнить уместно.

В этой прозе присутствует воздух. Ветер. Вольно в ней дышать. Широко в ней лететь.

Что есть природа для человека? Среда обитания. Планета, на которой рожден. Земля, в которую ляжет. Природу человек пользует, и природа то вознаграждает человека за заботу, то неистово наказывает его и даже борется с ним, когда он ее откровенно губит.

Но у природы есть еще одно предназначение. Земля, где ты появился на свет, есть для тебя наилучшая, единственная природа.

Природа — род — Родина. Это и есть Родина.

Чувство Родины трудно выказать, высказать, не рискуя впасть в банальность, в лживый пафос, в расхожий трафарет. Для художника написать Родину равносильно нахождению себя, своего неповторимого голоса. Мы друг друга слишком часто повторяем. Биение нашего сердца — то, что нельзя клонировать, загнать в формат репризы. Не каждый может написать Родину. Олег Рябов — может.

Так, как могли это делать мастера, русские художники: Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Василий Белов, Федор Абрамов.

То была эпоха гигантов реализма; и ее уход не означает того, что чудо реализма утеряно, что оно в прошлом. Рябов доказывает это.

Да ему и не надо это искусственно, нарочито доказывать; он так — просто живет. Дышит.

Любовь к Родине… Принадлежность именно к этой земле. Чувство гордости, слезы радости. Социальные беды, потрясения, трагедии, победы. Проблема выбора, когда судьба тебе его, выбор, подбрасывает. И ты должен сделать этот выбор: покинуть Родину — порой во имя целой вереницы причин — или остаться вместе с ней.

«Позови меня, Ветлуга». Внутри этого названия — символ-знак: слово «позови». Зов. Крик. Клич. Даже далекое эхо. Призыв. Сила притяжения, она же сила любви. Без любви не обходится ни одно художество, обращенное не к рациональному мышлению, а к жизни сердца. Те, кто покидает Родину, тайно хотят к ней вернуться, даже если перед современниками и друзьями, новыми и старыми, энергично — или насмешливо — отрицают это. Жизненный успех, процветание отнюдь не определяют твое счастье. Жизнь души замешана на любви к родимой земле. Так устроено Богом. Человек здесь скорее следствие, а не причина.

Россия. Русь. Родина. Горят в ночи рыбацкие костры. Поют люди песни и читают стихи. Нежное небо утра вливается в сонные глаза. Ночной лес таинственно, пугающе шумит на холодном ветру. Солнечные блики играют на плесе реки. Звезды ходят гигантскими кругами вокруг Полярной звезды. Все это Родина.

И все это — ты.

В романе Рябова главные действующие лица — три друга. Число три само по себе сакральное. В русском фольклоре, да и в фольклоре многих стран три царя, три брата, три богатыря — необходимые, классические герои легенд и сказаний.

Традиция реализма — изображение судеб, жизней. Автор так и поступает. Разворачивается веер одной жизни, другой, третьей. Вот они, «натурные съемки» канувшей в прошлое советской эпохи: перед нами три друга-студента — Андрей Ворошилов, Левка Бородич, Боря Иванов. Жизнь — у истоков. Река времени, так же, как и любимая река Ветлуга, сверкает на молодом солнце. Что впереди, никто не знает.

Изображение Времени — самое трудное для художника.

А ведь только этим писатель и занимается.

У всякого человека свой дар. Свой талант жить. Вина Андрея (он стал искусным карточным игроком) лишь в том, что он слишком страстно любил жизнь и легко поддался на ее коварные соблазны. Успех, бизнес, деньги, карты… и вот он, край пропасти — суд, срок и тюрьма.

И посещают размышления о наживе и власти. О выборе судьбы.

«Слава — это когда тебя узнают, это аплодисменты, это премии за картины, книги, научные достижения. Не уверен, что ты к ним стремишься. А вот власть — это очень сильный наркотик. Часто человек, достигший власти, стремясь сохранить её, забывает, что у него есть друзья, семья, оправдываясь высшим своим предназначением. А часто уже ничем и не оправдывается. Он готов идти на подлость, предательство и даже убийства, только бы сохранить её — Власть».

А потом — экзотическая Африка, жизнь в Тунисе. И вот она, такая реальная, такая причиняющая острую боль ностальгия. «Даже, если не плыть, а застыть, лежа на поверхности воды, и смотреть сквозь стекло маски на песчаное дно, можно любоваться, как разбегаются солнечные блики по его бугристой поверхности. Волнистая поверхность песка создавала эффект ряби, и казалось, что это шкура какого-то большого животного. В ушах шумело от напряжения, а от желания разглядеть что-то необычное, очень скоро начинала кружиться голова и терялись ориентиры — где небо, берег, вода и морское дно». Море… вода… может быть, единственное утешение… И только в воспоминаниях — Ветлуга, рыбалка, ночь, костер, в лодке улов. Рыба, ведь это христианский символ. Первохристианская рыба, ИХТИС, здесь становится еще одним скрытым, тайным символом книги. Это древняя символика любви.

Рыба — река — Родина.

Все три слова женского, материнского рода; и все три слова начинаются с одной солнечной (Ра!) буквы.

Молодой Левка Бородич, талантливый еврейский парень, мечтает о Нью-Йоркском университете, об Израиле — земле обетованной; Запад в воображении представляется роскошным, недосягаемым, неким «капиталистическим раем», хочется не просто однажды попасть туда и подивиться на тамошние красоты и сытую жизнь, но, быть может… если очень повезет… остаться там. СССР не выдерживает сравнения с Западом: у нас нищета — там богатство, у нас примитив — там сложность и разнообразие. И еще непонятно и неведомо, что на Западе тоже есть и нищета, и беда, и примитивность…

Что есть счастье? Ловкое карабканье вверх по социальной лестнице? Покорение социальных вершин, называемое успехом? Престижная, высокооплачиваемая работа? Но… такую работу можно потерять, с жизнью в столице можно проститься. И вот Левка теряет Нью-Йорк и оказывается в провинциальном Сан-Хосе — и выживает тем, что продает антиквариат… А Америка оказалась отнюдь не землей великой свободы; скорее — огромных ограничений… «Привычно всё время ходил обедать в маленькое кафе, где можно было и покурить, и поболтать с коллегами с полчасика. Шеф вызывает: «Лео, ты теперь начальник, надо ходить обедать с руководящим составом в ресторан». И так — во всём».

Тотальный учет и контроль, моральная заграничная усушка и утруска…

И вот третий друг.

С ним все очень интересно. Ибо он — поэт.

А поэт — это зеркало природы, зеркало времени. Исповедь поэта в стихах — не только отражение пространства-времени, где ему довелось жить, но и обещание грядущего.

Победа Бориса над болезнью — это победа поэзии над прозой жизни. «Все мы родом из детства», и детство может быть несчастным, а может быть счастливым, а может быть и тем, и другим. Человек перед лицом смерти неистово, сильно любит жизнь. Старик Бетховен записал в разговорных тетрадях: «Несчастен тот, кто не умеет умирать. В пятнадцать лет я уже умел это делать». Жизнь Бориса — это симфония борьбы, почти бетховенская; он стал большим ученым, не утратив благородства души и силы поэтического духа.

Сплетение судеб непредсказуемо. Жена Андрея Эллина становится женой Бориса. Так причудливо и трагично переплетаются жизненные траектории.

И Боре Иванову предстоит пережить чудовищную, непредставимую трагедию. Дашенька, дочь, утонула на глазах отца. При таком раскладе люди сходят с ума. Сумасшествие пришло и к Борису. Он хочет уйти из жизни, отказавшись от жизни. Поселяется в землянке в лесу. Мир людей? Надо отвернуться от него. Звери и лес гораздо лучше человеческого муравейника.

В ночном бреду он видит дочь… они разговаривают… На краткий миг исчезает страшная тоска…

Но жизнь оказывается сильнее человека. Вот гость, и коньяк, и закуска, и голод не тетка. Вот воспоминания о рыбалке, об охоте.

Это прибыл к Борису вестник.

Что же, какой еще сюрприз готовит жизнь?

А вот какой: все три друга встречаются на Ветлуге.

Вот он, великий зов реки, Родины.

От Ветлуги не уйти.

Это и есть возрождение. Воскресение.

Финал романа лаконичный и очень емкий. Андрей Ворошилов прилетает в Россию и едет на Ветлугу; и Левка Бородич прилетает, и вот он тоже на Ветлуге. Сидят у костра. Ночь. Подходит к огню Боря Иванов. Три друга вместе, как много лет назад. Что это? Исчезновение времени? Или оно совершило гигантский мучительный круг, родив великое чудо воссоединения, встречи?

А есть ли оно, время? Нам часто кажется: времени нет, — когда оказываемся мы рядом с теми, кого не видели полжизни, когда вспоминаем нашу большую любовь. Время — это тоже Родина. Родиной измеряется время.

Время человеческой жизни. И время сужденного ухода из нее.

Время зла и время добра. Время ненависти и время любви.

…время, как это теперь понятно, разбрасывать камни, и время собирать их.

Олег Рябов в этом романе камни собирает. Он столь же русский, сколь и библейский, архетипичный. Эта проза не поучительная, не учительная, но она — откровенный носитель добра. Разлука оборачивается встречей, в этом есть намек на хэппи-энд, но нет его голливудской трафаретности; есть только русская символика — ночь у реки, костер, рыба, три друга-брата, звезды над головой.

«Друзья встали, обнялись и долго-долго, обнявшись втроем, стояли молча.

А вот теперь давай выпьем.

Боря подбросил в костёр охапку хвороста и старательно уложил поверх, впритирку друг к другу, два толстых бревна. Сучья затрещали, разбрызгивая искры, и брёвна занялись, осветив округу и утопив в темноте лес, реку, звёзды. Друзья сидели рядком, но разговора не получалось.

Вот такая она русская жизнь — горькая и удивительная».

Повесть «Труба» и рассказы, завершающие книгу, — необходимая образная «добавка», необходимое послесловие после напряжения и саспенса крупной формы, и послесловие очень русское, колоритное, полное любви к людям и судьбам, точных наблюдений художника, и, что важно, тематически связанное с Ветлугой. Ветлуга автора не отпускает — и понимаешь, что эта северная русская река для него — тот воздух, без которого не можешь, не сможешь.

Так же, как Распутин был певец Байкала, как Астафьев — певец Енисея, Рябов — певец Ветлуги; река его вдохновляет, река его благословляет.

Человек привязан с древности к водоему, вода дарит жизнь.

И здесь скрыт еще один символ, еще один рябовский архетип.

Текучая вода — это и время (нельзя вступить дважды!), и жизнь (рыба, пища), и красота (стихи Бори Иванова, чем-то неведомо перекликающиеся со стихами Юрия Живаго из «Доктора Живаго» Пастернака), и женщина рождающая — (Жизнь и Женщина — с одной буквы, и всепланетная жизнь зародилась в воде, и любовь-женщина вбирает в свою орбиту, и река превращается в безбрежный Океан Любви…).

И в который раз повторим: река — Родина.

Олегу Рябову удалось решить этот образ — просто, ясно, сложно, любовно.

Елена КРЮКОВА

фото автора