«Из Веретьевых никогда ничего не выходит».

И.С.Тургенев «Затишье»

ВСТУПЛЕНИЕ

В середине ХХ века в советской литературе была популярна одна неоднозначная, на мой взгляд, тема. Суть её чётко и кратко выражена в следующей цитате из повести Виктора Михайлова «На критических углах»:

«Однажды была школьная экскурсия на завод. Нас повели в цех, где токарь Митичкин, работая на пяти станках, выполнял десять норм выработки. Директор нашей школы сказал: «Это подвиг! Когда-нибудь этому человеку, так же как Александру Матросову, поставят бронзовый памятник!» Я посмотрел на Митичкина, на какие-то колечки, которые он вытачивал для артиллерийских снарядов, и мне стало смешно. Это подвиг?! Я понимал подвиг как порыв, как бросок в будущее. Мне казалось, что подвиг требует творческого вдохновения, мгновенного и яркого, как вспышка молнии. А здесь хронометр, скучный расчёт движений по секундам, небритый человек, с красными, воспалёнными от усталости глазами… Нет, думалось мне, не такой подвиг совершу я».

Жажда яркого поступка и нежелание видеть в обычном, пусть и напряжённом сверх нормы, труде подвиг подвигли данного персонажа повести Виктора Михайлова сначала к моральному падению, а позднее привели на грань измены Родине.

Известные советские фантасты, братья Аркадий и Борис Стругацкие, начавшие своё совместное литературное творчество приблизительно в то же время, тоже не обошли вниманием вышеуказанную тему. Часто главными героями книг братьев Стругацких являются персонажи ярких поступков. Они талантливы, смелы, энергичны, нередко нарушают правила и инструкции, руководствуясь эмоциями, совершенно не думая над последствиями своих поступков для себя и окружающих. Таков Владимир Юрковский из первой трилогии братьев Стругацких «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажёры». В этом же ряду можно поставить Антона (дон Румата) из «Трудно быть богом», Михаила Сидорова (Атос) из «Полдень. ХХII век» — почти в любой повести братьев Стругацких обязательно найдётся подобный персонаж. Эти люди считают себя более умными, знающими и профессиональными, чем «простые работники», не способные на рывок к цели в обход инструкций и правил. Они не только готовы без колебаний погубить порученное им дело ради осуществления собственных амбиций, но и бездумно рискуют жизнями окружающих коллег и друзей. И только преодолев в себе этот «героизм», некоторые из них становятся настоящими профессионалами своего дела — теми самыми «простыми работниками», избегающими ненужного риска и нарушения инструкций. Таковы, например, Михаил Сидоров-Атос, Леонид Горбовский, Максим Каммерер.

Но есть и герои, так и не повзрослевшие, погубившие себя и других. Таковы, к сожалению, Антон (Румата) и Владимир Юрковский. О гибельном непрофессионализме Антона я подробно написал в статье «Трагедия дона Руматы, или Слон в посудной лавке». Что же не так с Владимиром Юрковским?

Первая трилогия Аркадия и Бориса Стругацких написана в жанре твёрдой научной фантастики, но уже в романе «Стажёры» начинается дрейф авторов в сторону социальной фантастики. Братья поняли, что им не хватает научного багажа, без которого невозможно создание полноценных произведений в жанре твёрдой научной фантастики, зато в социальной сфере они могли фантазировать без оглядки на фундаментальные науки и специфику производственных отношений. Так им, очевидно, казалось. Но вернёмся к трилогии.

«СТРАНА БАГРОВЫХ ТУЧ»

Фабула повести «Страна багровых туч» типична для советской научной фантастики середины двадцатого века. Экипаж фотонной ракеты «Хиус» летит на Венеру. В составе экспедиции всего шесть человек:

«Ермаков — начальник экспедиции, командир корабля, физик, биолог и врач. Спицын — пилот, радист, штурман и бортинженер. Крутиков — штурман, кибернетист, пилот и бортинженер. Юрковский — геолог, радист, биолог. Дауге — геолог, биолог. Быков — инженер-механик, химик, водитель транспортёра, радист».

Цель межпланетной экспедиции чётко прописана в задании:

«Параграф восьмой. Цель экспедиции состоит в том, чтобы, во-первых, провести всесторонние испытания эксплуатационно-технических качеств нового вида межпланетного транспорта — фотонной ракеты «Хиус». Во-вторых, высадиться на Венере в районе месторождения радиоактивных руд «Урановая Голконда», открытого два года назад экспедицией Тахмасиба — Ермакова…и провести его геологическое обследование.

Параграф девятый. Задача геологической группы экспедиции состоит в определении границ месторождения «Урановая Голконда», в сборе образцов и приближённом расчёте запасов имеющихся там радиоактивных ископаемых. По возвращении представить в комитет соображения об экономической ценности месторождения…

Параграф десятый. Задачей экспедиции является отыскание посадочной площадки не далее 50 километров от границ месторождения «Урановая Голконда», удобной для всех видов межпланетного транспорта, и оборудование этой площадки автоматическими ультракоротковолновыми маяками…»

Очевидно, что Стругацкие просто взяли стандартный сюжет (вернее несколько сюжетов) и перенесли его в космос. Тут и испытание новой техники (фотонной ракеты), и поход к неисследованному месту (полёт на Венеру и поиски Урановой Голконды), и геологические исследования в труднодоступном районе. Такой приём использовали многие писатели-фантасты как до братьев Стругацких, так и после. Да и соединение разных жанров в одном произведении придумали тоже не они. Однако повесть «Страна багровых туч» получилась на мой (и не только) взгляд весьма увлекательной и даже сейчас читается с большим интересом, хоть и многие именно научные данные о Венере в ней устарели.

Вернёмся к основной теме этой статьи. Нас в данном случае интересует не фабула повести, а конфликт между так называемыми «спортсменами» и «работниками». Спортсменов представляет Владимир Юрковский, а работников — Алексей Быков. Уже во время их знакомства, до полёта на Венеру, между Юрковским и Быковым вспыхивает неприязнь.

«— Знакомьтесь, — сказал Краюхин. — Владимир Сергеевич Юрковский, замечательный геолог и опытный межпланетный путешественник…

Красавец в изящном костюме слабо, словно нехотя, пожал руку Быкова и отвернулся с безразличным видом».

Быкова поражает то, что Юрковский имеет наглость выдвигать претензии начальству и выражать недовольство десятым параграфом задания.

«— Одно дело — приказать, другое дело — выполнять, — хмуро пробормотал Юрковский. — Во всяком случае, следовало бы этот пункт предварительно согласовать с нами, а потом уже отдавать в приказе.

«Почему Краюхин не оборвёт этого распустившегося пижона?» — сердито подумал Быков.

Прямой, как разрез бритвой, рот Краюхина растянулся в насмешливую улыбку:

— Вам кажется, Владимир Сергеевич, что экспедиции это не под силу?

— Не в этом дело…

— Конечно, не в этом! — резко сказал Краюхин. — Конечно, не в этом! Дело лишь в том, что из восьми кораблей, брошенных на Венеру за последние двадцать лет, шесть разбилось о скалы. Дело лишь в том, что «Хиус» посылается не только… и не столько ради ваших геологических восторгов, Владимир Сергеевич. Дело лишь в том, что вслед за вами пойдут другие… десятки других, сотни других. Венеру… Голконду оставлять без ориентиров больше нельзя. Нельзя, чёрт побери! Или там будут надёжные автоматические маяки, или мы будем вечно посылать людей почти на верную гибель. Неужели это, так сказать, непонятно вам, Владимир Сергеевич?»

Кроме недовольства заданием Владимир Юрковский откровенно высказывается против участия в экспедиции Алексея Быкова, заявляя, что тот на Венере не понадобится. И начальнику приходится вновь ставить Юрковского на место.

«— Поправьте меня, если я ошибаюсь, Владимир Сергеевич. Кажется, это у вас пять лет назад в бытность вашу на Марсе рассыпалась гусеница у танкетки, не правда ли? И вы с Хлебниковым тащились пешком пятьдесят километров, потому что так и не сумели её починить…

Юрковский вскочил и хотел что-то возразить, но Краюхин продолжал:

— И в конце концов, дело даже не в этом. Инженер Быков введён в состав экспедиции, помимо всего прочего, ещё и за те, так сказать, отменные физические и духовные качества, в которых вы, по собственным вашим словам, не сомневаетесь. Это человек, на которого вы, Владимир Сергеевич, сможете положиться в критический момент. А такие моменты там будут, обещаю вам! Что же касается его знаний, то будьте уверены, в своей области их у него не меньше, чем у вас в своей».

Владимир Юрковский — замечательный геолог и опытный межпланетник, пусть и не умеющий починить гусеницу у танкетки. А инженер-механик Алексей Быков виртуозно водит вездеход и до экспедиции на Венеру никогда не покидал Землю. Но не только профессиональные и внешние качества разделяют столь разных людей. Так кто же такие «спортсмены» и «работники»? Соавторы разъясняют это в сцене, в которой Юрковский бездумно оскорбляет Василия Ляхова — пилота-испытателя первой фотонной ракеты «Хиус».

«— Подумать только, ведь мы были первыми в таком деле!

Юрковский усмехнулся:

— Но всё-таки дома, на Земле, лучше, не так ли, Вася?

— Разумеется, лучше.

— «Разумеется…» Ах, Василий, Василий, нет в тебе ни капли поэзии! Совершил такой перелёт!.. Нет, ты положительно недостоин такой чести.

Ляхов нахмурился.

— Я, знаешь ли, не спортсмен, — сердито сказал он, — я работник! И не вижу в этом ничего дурного.

— Никто не говорит, что это дурно… — Юрковский поднял к потолку томные глаза. — Но согласись, мон шер, что путь прокладывают обычно… спортсмены, как ты их называешь.

— Значит, раз на раз не приходится.

— Что за разделение такое? — удивлённо спросил Крутиков. — Спортсмены, работники…

— Всегда и везде, — твёрдо сказал Юрковский, — впереди шли энтузиасты-мечтатели, романтики-одиночки, они прокладывали дорогу администраторам и инженерам, а затем…

— Затем по костям этих самых мечтателей и романтиков кидалась жадная серая масса, чернь презренная… — криво улыбаясь, тоненьким голосом сказал Дауге. — Энтузиаст-мечтатель… гусар-одиночка!

Юрковский стремительно повернулся к нему, но Краюхин поднял руку.

— Одну минутку, — проскрипел он насмешливо. — Значит, Владимир Сергеевич, администраторов-энтузиастов не бывает? И инженеров-мечтателей тоже? Хм… И что там насчёт серой массы?

Быков сидел как на иголках. Никогда ещё «пижон» не был ему так несимпатичен. Он взглянул на Ляхова, бледного, с дрожащими от обиды губами, и разозлился ещё больше. Но он ещё не имел здесь права голоса.

— Мы все мечтатели, если угодно, Владимир Сергеевич, — продолжал Краюхин. — И энтузиасты тоже. Только каждый на свой лад… Потому что, имейте в виду, государство, наш народ, наше дело ждёт от нас не только… вернее, не столько рекордов, сколько урана, тория, трансуранидов. Мы все мечтатели. Но я мечтаю не носиться по пространству подобно мыльному пузырю, а черпать из него всё, что может быть полезно… Что в первую очередь необходимо для лучшей жизни людей на Земле, для коммунистического содружества народов. Тащить всё в дом, а не транжирить то, что есть дома! В этом наше назначение. И наша поэзия…

Человечеству нужны богатства Венеры, а не восторженные рапорты. Так. А затем вы уступите место новым героям — производственникам, тем, кто будет строить заводы на берегах Урановой Голконды. И всё это работа, друг мой, вдохновенная работа, а не спорт! Только одни относятся к ней как к эффектной возможности блеснуть под куполом цирка и сорвать аплодисменты, а другие — как к работе в общем строю. А вам, так сказать, мон шер, только бы добраться до сокровищницы тайн, где они лежат штабелями, и водрузить… Эх, вы… спортсмены!

Наступило молчание. Юрковский поднялся и, ни на кого не глядя, вышел.

— Славный парень, — проговорил Краюхин. — Смелый, умница… Только амбиции у него — ой-ой-ой!»

Из приведённых выше цитат видно, что начальству прекрасно известны как достоинства, так и недостатки Владимира Юрковского. Краюхин не может не видеть возникшую неприязнь между Юрковским и Быковым, а ведь подобное просто недопустимо в опасной и сложной миссии на Венеру. И всё же начальство почему-то оставляет источник раздоров в составе экспедиции. Этим недостатком страдают многие произведения Аркадия и Бориса Стругацких: начальство посылает с важной миссией людей, совершенно не подходящих для этого по личным или профессиональным качествам. Оказалось, что писать социальную фантастику ничуть не проще, чем научную, но яркие образы «спортсменов» мешают нетребовательному читателю распознать данную особенность творчества братьев Стругацких.

Надо отдать справедливость Юрковскому, он рискует не ради славы.

«Для Юрковского, удачливого геолога-разведчика, перелёт означает прежде всего новый рекорд и новые ощущения. Его не очень прельщают слава и почёт ― он открыто издевался над иными пилотами, опьяневшими от внимания и забот, которыми их окружала благодарная страна. Он принимал участие в самых рискованных экспедициях, но портреты его редко появлялись в газетах и на телеэкранах. Он любит опасность за высокое ощущение победы над ней. Он наслаждается ею, как гурман ароматом изысканного блюда. Правда, он стыдливо скрывает эту маленькую слабость, которую Краюхин как-то назвал «отрыжкой монтекристовщины самого дурного толка». Романтик…»

Алексей Быков, конечно, практически полная противоположность Юрковскому как внешне, так и по характеру. Он — «работник», а не «спортсмен».

«Краюхин улыбнулся, вспомнив кирпично-красное лицо, маленькие, близко посаженные глазки, облезлую лиловатую шишку носа, жёсткую щетину, торчащую вперёд над вогнутым лбом. Не красавец, не Юрковский, конечно… И по части стихов не очень силён… Зато прекрасный инженер-практик. И какая быстрая реакция! … Для Алексея Петровича экспедиция на Венеру ― лишь весьма странная и неожиданная командировка, оторвавшая его ― временно, конечно, ― от привычной работы в глуши азиатских песков».

Рядом с двумя этими полюсами, «спортсменом» Юрковским и «работником» Быковым, есть ещё один персонаж, совмещающий в себе лучшие качества обоих.

«А Михаил Антонович Крутиков ― просто лучший штурман в стране, только и всего. Добродушный, мягкий, любитель товарищеских вечеринок и торжественных собраний, на которые является со всей семьёй ― с женой и двумя ребятишками, превосходный математик, предложивший несколько принципиально новых методов ускоренного решения сложнейших задач космогации. Он с одинаковым удовольствием позирует перед объективами кинокорреспондентов и возится дни напролёт с детьми. Он никогда не отказывался ни от самого мелкого, незаметного дела, ни от внезапного предложения отправиться в самый головоломный рейс. Если бы не Краюхин, мягкого и уступчивого Михаила Антоновича всегда отправляли бы в скучные и опасные рейсы в пояс астероидов. А сейчас штурман занимает привычное место рядом с давним своим другом Спицыным и простодушно восторгается этим».

Эти три персонажа, Юрковский, Быков и Крутиков, присутствуют во всех произведениях трилогии, их судьбы тесно связаны. В романе «Страна багровых туч» предсказания Краюхина полностью сбываются. В самом начале пути экспедиции к Урановой Голконде по вине Владимира Юрковского погиб Спицын. Они вдвоём ушли в разведку, у Спицына оказалась неисправность в кислородном баллоне скафандра, и Юрковский в нарушение инструкции отправил напарника назад к вездеходу одного, продолжив разведку, опять же в нарушение инструкции, в одиночку. В результате Спицын так и не пришёл к вездеходу, и все поиски его были безрезультатны. Когда по всем расчётам у Спицына должен был закончиться кислород, начальник экспедиции Ермаков приказал продолжить движение к Голконде. Юрковский устроил форменную истерику, требуя продолжить поиски тела Спицына.

«Юрковский, шатаясь, поднялся:

― Анатолий Борисович!..

Ермаков молчал. Юрковский, беззвучно шевеля губами, прижимал к груди трясущиеся руки. Дауге снова понурил голову. Молчание длилось бесконечно, и Быков не выдержал. Он поднялся и направился к пульту управления. И тогда, высокий, надорванный, прозвенел голос Юрковского:

― Я не уйду отсюда!

Глаза его блуждали, на белых щеках вспыхнули красные пятна.

― Он здесь, где-то рядом… может быть, он ещё… Я не уйду…― голос сорвался, ― Анатолий Борисович!

Ермаков проговорил мягко, убеждающе:

― Владимир Сергеевич, мы должны идти. Богдан умер. У него нет кислорода. Мы должны выполнить свой долг. Мы не имеем права… Вы думаете, первым экспедициям в Антарктике было легче? А Баренц, Седов, Скотт, Амундсен?.. А наши прадеды под Сталинградом?.. Смерть любого из нас не может, не должна остановить наступления…

Никогда Ермаков не произносил столь длинных речей. Юрковский, цепляясь за стены, придвинулся к Ермакову:

― Мне плевать на всё!.. Мне плевать на Голконду! Это подло, товарищ Ермаков! Я не уйду! К чёрту! Я остаюсь один…

Быков увидел, как лицо Ермакова стало серым. Командир планетолёта не шевельнулся, но в голосе пропали дружеские нотки:

― Товарищ Юрковский, прекратите истерику, приведите себя в порядок! Приказываю надеть шлем и приготовиться к походу!

Он резко повернулся и сел за пульт управления. Юрковский, весь сжавшись, будто готовясь к прыжку, следил за ним дикими глазами. Он был жалок и страшен, и Быков, не сводя с него глаз, шагнул к нему. Но не успел: стремительным кошачьим движением, выпрямившись, как стальная пружина, геолог рванулся к люку. В руках его вдруг оказался автомат.

― Так? Да? Так? ― выкрикнул он. ― Пусть! К чёрту! Я остаюсь один!

Быков схватил его за плечо.

― Куда? Без шлема, сатана!..

Юрковский ударил его прикладом в лицо, брызнули тёмные капли на силикетовую ткань костюма. Быков, навалившись, рвал у него из рук оружие, ломая пальцы. Оба рухнули на пол. Юрковский сопротивлялся бешено. Перед глазами Быкова блестели оскаленные зубы, в ушах хрипел задыхающийся шёпот:

― Сволочь!.. Пусти, гад!.. Кирпичная морда… Жандарм, сволочь!..

Быков вырвал наконец автомат, отбросил в сторону. Пол качнулся, раздался визгливый скрежет ― «Мальчик» разворачивался, уходил от проклятого места, от не найденной могилы, лязгая сталью по серому камню.

— Иоганыч!.. Что же ты? Иоганыч… Богдан…― Юрковский застонал, запрокинув лицо. Быков выворачивал ему руки.

— Надо, Володя, надо! ― Дауге стоял над ним, держась за качающиеся стены. Перекошенное землистое лицо. Потухшие глаза. Мёртвый, чужой голос:

— Надо, Володя, надо… будь оно всё проклято!..»

Как видите, Владимир Юрковский готов поставить под угрозу всю экспедицию ради эфемерной возможности нахождения тела пропавшего товарища и успокоения собственной совести. Он не может и не хочет соизмерять свои личные интересы и общественные. И только твёрдость начальника экспедиции и решительное вмешательство Алексея Быкова спасают положение. Кстати, Юрковский в дальнейшем так и не извинился перед Быковым за удар прикладом автомата в лицо и оскорбления.

«Между тем геологическая разведка давала блестящие результаты. Голконда воистину оказалась Голкондой ― краем несметных, неисчерпаемых богатств. Уран, торий, радий… Трансурановые элементы ― плутоний, калифорний, кюрий: вещества, на производство которых в земных условиях тратились огромные силы и средства, вещества, добываемые с помощью сложнейших установок и в ничтожных количествах, здесь лежали прямо под ногами. Без особых затрат их можно было добывать в промышленных масштабах, тоннами. Дауге вопил от восторга, отбивая чечётку, и даже Юрковский, в последнее время угрюмый, пел за работой, несущей открытие за открытием. Значение этих открытий нельзя было переоценить. Они означали небывалый прогресс в энергетике, технике, промышленности, медицине. Земля, покрытая вечнозелёными лесами от полюса до полюса, горящая мириадами огней, населённая здоровыми, сильными, не знающими болезней людьми; изобилие, великолепные города, могучие электростанции, ясная, счастливая жизнь ― всё это мысленно представлялось экипажу «Хиуса». И эта жизнь должна была получить могучее подкрепление отсюда, из чёрных смоляных песков Голконды. Под мрачным багровым небом, среди безбрежных угрюмых пустынь маленькая горсточка людей шла через муки, боль исканий, гибель товарищей ― к большой победе. Для многого следовало многим рисковать».

Однако время, потерянное на поиски пропавшего Спицына, не позволили провести геологам Дауге и Юрковскому более подробные изыскания. Вездеходу пора возвращаться к ракете, о чём вынужден сообщить членам экспедиции Ермаков. И тут Юрковский в очередной раз продемонстрировал свой склочный характер и эгоизм.

«— Но данные расплывчаты и недостаточно полны, ― ворвался в речь командира Юрковский. ― Имея возможность получить гораздо более точные данные…

— Мы не имеем такой возможности! ― отчеканил Ермаков.

— Как так ― не имеем?!

— Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьёзная неисправность транспортёра может привести к провалу всего дела. Кроме того…

— При чём здесь авантюра, когда речь идёт о задании правительства? ― Юрковский вскочил. ― Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда ещё сюда придут люди!..

— Если мы вернёмся, они придут скоро, а если останемся здесь ― никогда… Или через двадцать лет!

Дауге сказал негромко:

— Ведь вы обещали… Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома…

— Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен.

— Риск! Опять риск! ― бушевал Юрковский. ― Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена!

― Не так, ― вмешался в спор Быков.

Быков продолжал:

— Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса» ― вот основная задача.

— Алексей Петрович прав. Наша основная задача ― доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остаётся главное ― вернуться.

Юрковский воскликнул с горечью:

— Бросать на полдороге такое дело!

— Лучшее ― враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали своё дело…

— Вы не специалист, ― дерзко сказал Юрковский.

— Я командир! ― Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь: ― Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом…»

Юрковскому очень хочется быть первооткрывателем всех богатств Урановой Голконды, ради этого он готов рискнуть всей миссией на Венеру. Но командир Ермаков в очередной раз оказывается прав: на обратном пути от Голконды к «Хиусу» вездеход попадает в катастрофу и выходит из строя, гибнет Ермаков, получает тяжёлые ранения Дауге, Быков с Юрковским вынуждены теперь нести его на самодельных носилках, а до ракеты сто километров! И теперь Алексею Быкову приходится взять ответственность за судьбу экспедиции на себя, потому что Дауге лежит полумёртвый без сознания, а опытный межпланетник Юрковский окончательно пал духом и готов сдаться.

«Юрковский на привале тогда говорил, что весь поход ― бессмыслица, что идти им ещё неделю, а питья не хватит и на четыре дня и что вообще они скоро упадут и не встанут».

Быков заставляет расклеившегося «спортсмена» Юрковского продолжать идти к «Хиусу».

«Сегодня осмотрели ожоги Дауге ― кожа слезла, кровоточащие язвы… Быков перевязывает ему ноги как умеет. Затем Быков снимает с Юрковского вещевой мешок, в котором лежат термосы Дауге. Ему кажется, что Юрковский два раза тайком пил…

Быков тащит всё на себе. Юрковский снова упал ― голубая зарница роняет неверный дрожащий свет на чёрное распростёртое тело.

— Вставай!

— Нет…

— Вставай, говорю!

— Не могу…

— Встать! Убью! ― напрягаясь, орёт Быков.

— Оставь меня и Гришу! ― злобно хрипит Юрковский. ― Иди один.

Но он всё-таки встаёт».

Мало того, что Юрковского приходится заставлять идти к спасению, но он готов окончательно погубить и своего давнего друга Григория Дауге! Когда Юрковский окончательно понимает, что Быков никогда не согласится бросить товарищей на гибель, он совершает, как ему, наверно, кажется, героический поступок:

«Во время привала Быков, измотанный и обессиленный, заснул, оставив Юрковского на часах. За четвёртые сутки они прошли не больше двенадцати тысяч шагов, и, пока Быков спал, Юрковский снял с себя термосы с остатками жидкого шоколада и лимонада, снял баллон с кислородом, сложил всё это аккуратно на полупустой мешок рядом с носилками и, кое-как нацепив шлем, уполз в ночь умирать в песках. Быков проснулся как раз вовремя. Он отыскал геолога в тот момент, когда тот, чувствуя, что у него не хватает сил отползти далеко, стаскивал и не мог стащить с себя зацепившийся за что-то шлем. Быков взвалил Юрковского на плечо ― оба не сказали ни слова, ― отнёс к месту привала, помог укрепить шлем и поставить все баллоны и потом сказал:

― Я хочу спать, я очень устал. Дай слово, что во время сна ты не удерёшь…

Юрковский молчал.

― Я очень хочу спать, очень… Ты не даёшь мне заснуть, Володя…

Юрковский молчал упрямо, только с ненавистью сопел в микрофон».

За что Юрковский ненавидит Быкова? За то, что тот не даёт ему совершить яркий поступок — подвиг самопожертвования ради спасения товарищей. Он не понимает, что именно Быков совершает подвиг, делая всё, чтобы они дошли до ракеты все трое, а не только он, простой водитель вездехода в данной экспедиции. Только геологи Дауге и Юрковский могут по памяти хотя бы частично восстановить утраченные во время катастрофы с вездеходом результаты исследования Урановой Голконды. Но Юрковский не видит этого подвига. Просто идти, преодолевая жажду и бессилие, к далёкому «Хиусу» — это для Юрковского бессмысленная рутина и глупость, он уверен, что они всё равно не дойдут и погибнут бесславно и тускло. Но Быков не теряет надежды укрепить дух товарища.

«Через четыре часа они двинулись дальше, и Юрковский пошёл сам. Местность стала каменистой, и сквозь мучительный бред о воде Быков подумал, что они сделают, может быть, хороший переход, но Юрковский споткнулся, упал и повредил колено. Быков, ощупывая ему ногу, слышал, как он заплакал горько и яростно, и проговорил:

— А помнишь, Володя?.. Бороться и искать, найти и не сдаваться! Помнишь?

— К чёрту, всё к чёрту! ― всхлипывал Юрковский.

— Нет, ты мне скажи, ты мне скажи, Владимир… Боролись?

Юрковский затих, потом проговорил:

— Боролись.

— Искали?

— Искали.

— Нашли? Вовка! Ведь нашли! Ведь ты же геолог!

Юрковский молчал.

— Не-ет, ты скажи! ― Быков чувствовал, что бредит. ― Ну? Ведь нашли, а?

— Нашли, ― сказал Юрковский.

— Милый… Ведь нашли… Ты… Иоганыч… Всё пропало ― ладно… Записи, образцы, «Мальчик»… Но ведь ты геолог, ты многое помнишь и так… без записей… Ведь нужен ты, Владимир… Ждут тебя… Краюхин ждёт… Искали ведь… нашли… так что же ― сдаваться? А, Володя?

— Брось меня, ― тихо попросил Юрковский. ― Все погибнем. Брось…»

Получая от Юрковского вместо помощи только дополнительные осложнения, Быков начинает не просто осуждать «спортсмена», но и ненавидеть.

«Каждый раз, просыпаясь после мучительного сна, Быков люто ненавидел Юрковского. Геолог больше не мог нести носилки. Он всё время падал и ронял Дауге. Он ещё раз пытался бежать в пески. Но Юрковского терять нельзя! С ним будут потеряны драгоценные знания ― знания человека, изучившего подступы к Голконде. Он должен дойти ― этот смельчак, поэт и «пижон», он даст людям Голконду, сказочные песчаные равнины, где песок дороже золота, дороже платины… И всё-таки каждый раз, проснувшись перед началом нового пятнадцатикилометрового перехода, Быков ненавидел его, как врага».

Юрковский не просто мешает Быкову, заставляя того тратить душевные и физические силы, не давая добровольно умереть. Он даже не понимает причин, заставляющих Быкова это делать, хотя тот прямо их озвучил. И поэтому Юрковский в очередной раз оскорбляет Быкова, приписывая тому собственные эгоистичные мотивы.

«— Оставьте нас. К чему вам себя мучить? И сами погибнете, и…

— На кой чёрт ты мне нужен? Мне «язык» нужен! Вставай.

Юрковский колеблется.

― Ты что? Венец героя приобрести хочешь?.. Мученика?»

Но Быков не сдаётся, для него дело важнее личных обид.

«— Врёшь! Я тебя гнать вперёд буду, пока сам не свалюсь! А свалюсь ― сам поползёшь дальше! Понял?! Вставай!

И Юрковский встаёт. Славный, хороший парень! Наш, советский, хоть и с загибами… После пятого километра Быков перестаёт его ненавидеть, а после десятого начинает любить, как брата. Молчит, сукин сын, ни слова, ни жалобы ― а у самого волосы выпадают, кожа в трещинах, и лицо чернее пустыни. Шатается… Друг ты мой милый, мы дойдём, обязательно дойдём! Смотри, ещё десять километров оттопали. Вперёд, вперёд!.. Шаг, два, три, пять…»

Они уже так обессилели, что не могут итти. Быков ползёт, тянет за собой носилки с Дауге, Юрковский ползёт следом. «Спортсмен» так и не понял «работника», остался ненадёжным партнёром, продолжая отнимать у Быкова и так кончающиеся физические силы.

«Быков останавливается, включает фонарик и оглядывается. Юрковский здесь. Лежит позади неподвижного тела Иоганыча, упираясь растопыренными локтями в песок, глядит слепым полушарием шлема. Они связаны ремнём, снятым с вещевого мешка. За этим ремнём надо следить: один раз он уже развязался, и Быков уполз далеко вперёд. Пришлось возвращаться и искать Юрковского, который сидел, упёршись спиной в каменную стену ущелья, и молчал упорно, хотя и видел Быкова, ползавшего рядом. Чудак! Что он задумал ― расставаться, когда осталось всего несколько тысяч шагов. Если идти ногами, конечно. Да, надо внимательно, очень внимательно следить за ремнём. А теперь ― дальше. Шаг, два шага…»

На мой взгляд, Юрковский совершает подлость, заставляя Быкова тратить силы на его поиски. Если бы он так сильно хотел умереть, ему было достаточно просто застрелиться или снять шлем, и атмосфера Венеры быстро бы с ним покончила. Но нет, этот «гусар» сидит и упорно не откликается, спокойно наблюдая за тем, как Быков его ищет. И всё же по воле авторов этот стокилометровый поход разрушил стену неприязни между Быковым и Юрковским. Быков понял, что «гусар» далеко не трус и даже способен на самопожертвование. А Юрковский убедился, что без Быкова, без его несгибаемой уверенности в успехе и огромной силы воли, погибли бы все геологические результаты экспедиции к Голконде, сделав напрасными и человеческие жертвы, и труд самого Юрковского.

Алексей Быков после экспедиции на Венеру решил изменить специальность и стать пилотом космического корабля, межпланетником, потому что в космосе будет решаться дальнейшая судьба земной цивилизации. А вот Владимир Юрковский, к сожалению, не изменился, оставшись «спортсменом» и эгоистом.

Однако тема подвига «работника» осталась нераскрыта до конца. Быков спас Дауге, Юрковского и результаты экспедиции к Урановой Голконде. Он бесспорно совершил подвиг, но не в своей профессиональной сфере! Чтобы устранить этот пробел братьям Стругацким пришлось написать повесть «Путь на Амальтею».

«ПУТЬ НА АМАЛЬТЕЮ»

Эта небольшая повесть, в которой присутствуют трое участников полёта фотонной ракеты «Хиус» к Венере — Алексей Быков, Владимир Юрковский и Михаил Крутиков, — как и повесть «Страна багровых туч», написана братьями Стругацкими в жанре твёрдой научной фантастики. В ней нет глобального конфликта «спортсменов» и «работников», зато почти вся она направлена на прославление подвига «работников».

Завязка такова: научной станции, расположенной на Амальтее, спутнике Юпитера, грозит голод. К Амальтее с грузом продовольствия летит фотонная ракета «Тахмасиб». Командир экипажа — уже прославленный к этому времени межпланетник Алексей Быков, старший штурман — опытный космогатор Михаил Крутиков. Пассажирами летят на «Тахмасибе» Григорий Дауге и Владимир Юрковский, чему Быков совсем не рад.

«— Ты уж на них не сердись,  Лёшенька, — сказал штурман.

— Знаете, товарищи, — Быков опустился в кресло, — самое скверное в рейсе — это пассажиры. А самые скверные пассажиры — это старые друзья».

Итак, переходим к подвигу. «Тахмасиб» внезапно на подходе к Юпитеру попадает в метеоритный поток.

«Видимо, крупный метеорит угодил в отражатель, симметрия распределения силы тяги по поверхности параболоида мгновенно нарушилась, и «Тахмасиб» закрутило колесом. В рубке один только капитан Быков не потерял сознания. Правда, он больно ударился обо что-то головой, потом боком и некоторое время совсем не мог дышать, но ему удалось вцепиться руками и ногами в кресло, на которое его бросил первый толчок, и он цеплялся, тянулся, карабкался до тех пор, пока в конце концов не дотянулся до панели управления. Всё крутилось вокруг него с необыкновенной быстротой. Откуда-то сверху вывалился Жилин и пролетел мимо, растопырив руки и ноги. Быкову показалось, что в Жилине не осталось ничего живого. Он пригнул голову к панели управления и, старательно прицелившись, ткнул пальцем в нужную клавишу.

Киберштурман включил аварийные водородные двигатели, и Быков ощутил толчок, словно поезд остановился на полном ходу, только гораздо сильнее. Быков ожидал этого и изо всех сил упирался ногами в стойку пульта, поэтому из кресла не вылетел. У него только потемнело в глазах, и рот наполнился крошкой отбитой с зубов эмали. «Тахмасиб» выровнялся. Тогда Быков повёл корабль напролом сквозь облако каменного и железного щебня. На экране следящей системы бились голубые всплески. Их было много, очень много, но корабль больше не рыскал — противометеоритное устройство было отключено и не влияло на киберштурман. Сквозь шум в ушах Быков несколько раз услышал пронзительное «поук-пш-ш-ш», и каждый раз его обдавало ледяным паром, и он втягивал голову в плечи и пригибался к самому пульту.

Тогда Быков поглядел на курсограф. «Тахмасиб» падал. «Тахмасиб» шёл через экзосферу Юпитера, и скорость его была намного меньше круговой, и он падал по суживающейся спирали. Он потерял скорость во время метеоритной атаки. При метеоритной атаке корабль, уклоняясь от курса, всегда теряет скорость. Так бывает в поясе астероидов во время обыденных рейсов Юпитер-Марс или Юпитер-Земля. Но там это не опасно. Здесь, над Джупом, потеря скорости означала верную смерть. Корабль сгорит, врезавшись в плотные слои атмосферы чудовищной планеты, — так было десять лет назад с Полем Данже. А если не сгорит, то провалится в водородную бездну, откуда нет возврата, — так случилось, вероятно, с Сергеем Петрушевским в начале этого года.

Вырваться можно было бы только на фотонном двигателе. Совершенно машинально Быков нажал рифлёную клавишу стартера. Но ни одна лампочка не зажглась на панели управления. Отражатель был повреждён, и аварийный автомат блокировал неразумный приказ. «Это конец», — подумал Быков. Он аккуратно развернул корабль и включил на полную мощность аварийные двигатели. Пятикратная перегрузка вдавила его в кресло. Это было единственное, что он мог сейчас сделать, — сократить скорость падения корабля до минимума, чтобы не дать ему сгореть в атмосфере». 

Быков собирает в кают-компании экипаж и пассажиров и объявляет о создавшейся ситуации: о том, что отражатель разбит, контроль отражателя разбит, в корабле восемнадцать пробоин, и он падает на Юпитер.

«Я с Жилиным попробую что-нибудь сделать с отражателем, но это… так… — Он сморщился и покрутил распухшим носом. — Что намерены делать вы?

— Н—наблюдать, — жёстко сказал Юрковский.

Дауге кивнул.

— Очень хорошо. — Быков поглядел на них исподлобья. 

— Вот так, — сказал Быков. — Ты, Миша, поди в рубку и сделай все расчёты, а я схожу в медчасть, помассирую бок. Что-то я здорово расшибся.

Выходя, он услышал, как Дауге говорил Юрковскому:

— В известном смысле нам повезло, Володька. Мы кое-что увидим, чего никто не видел. Пойдём чиниться.

— П—пойдём, — сказал Юрковский.

«Ну, меня вы не обманете, — подумал Быков. — Вы всё-таки ещё не поняли. Вы всё-таки ещё не верите. Вы думаете: Алексей вытащил нас из Чёрных Песков Голконды, Алексей вытащил нас из гнилых болот, он вытащит нас из водородной могилы. Дауге — тот наверняка так думает. А Алексей вытащит? А может быть, Алексей всё-таки вытащит?»

Да, Дауге и Юрковский верят, что Быков найдёт выход к спасению, и их научные наблюдения атмосферы Юпитера не превратятся в бесполезный мартышкин труд. И, конечно, Быков оправдал надежды друзей. Он нашёл решение проблемы и заставил экипаж воплотить его в жизнь в условиях всё возрастающей силы тяжести при падении корабля на планету-гигант Юпитер.

«Это было трудно, невообразимо трудно работать в таких условиях. Жилин несколько раз терял сознание. Останавливалось сердце, и всё заволакивалось красной мутью. И во рту всё время чувствовался привкус крови. Жилину было очень стыдно, потому что Быков продолжал работать неутомимо, размеренно и точно, как машина. Быков был весь мокрый от пота, ему тоже было невообразимо трудно, но он, по-видимому, умел заставить себя не терять сознание. Уже через два часа у Жилина пропало всякое представление о цели работы, у него больше не осталось ни надежды, ни любви к жизни, но каждый раз, очнувшись, он продолжал прерванную работу, потому что рядом был Быков. Однажды он очнулся и не нашёл Быкова. Тогда он заплакал. Но Быков скоро вернулся, поставил рядом с ним кастрюльку и сказал: «Ешь». Он поел и снова взялся за работу. У Быкова было белое лицо и багровая отвисшая шея. Он тяжело и часто дышал. И он молчал. Жилин думал: «Если мы выберемся, я не пойду в межзвёздную экспедицию, я не пойду в экспедицию на Плутон, я никуда не пойду, пока не стану таким, как Быков. Таким обыкновенным и даже скучным в обычное время. Таким хмурым и немножко даже смешным. Таким, что трудно было поверить, глядя на него, в легенду о Голконде, в легенду о Каллисто и в другие легенды». Жилин помнил, как молодые межпланетники потихоньку посмеивались над Рыжим Пустынником — кстати, откуда взялось такое странное прозвище? — но он никогда не видел, чтобы о Быкове отозвался пренебрежительно хоть один пилот или учёный старшего поколения. «Если я выберусь, я должен стать таким, как Быков. Если я не выберусь, я должен умереть, как Быков». Когда Жилин терял сознание, Быков молча перешагивал через него и заканчивал его работу. Когда Жилин приходил в себя, Быков так же молча возвращался на своё место».

Закончив работу, Быков вновь собирает экипаж и пассажиров, чтобы объявить им своё решение. Зная характер Юрковского, привычку того обсуждать приказы начальства, он говорит следующее:

«— Так, — повторил он. — Мы были заняты пере-о-бо-ру-до-ва-нием «Тахмасиба». Мы закончили пере-о-бо-ру-до-ва-ние. — Это слово никак не давалось ему, но он упрямо дважды повторил его, выговаривая по слогам. — Мы теперь можем использовать фотонный двигатель, и я решил его использовать. Но сначала я хочу поставить вас в известность о возможных последствиях. Предупреждаю: решение принято, и я не собираюсь с вами советоваться и спрашивать вашего мнения…

— Короче, Алексей, — сказал Дауге.

— Решение принято, — сказал Быков. — Но я считаю, что вы вправе знать, чем это всё может кончиться. Во-первых, включение фотореактора может вызвать взрыв в сжатом водороде вокруг нас. Тогда «Тахмасиб» будет разрушен полностью. Во-вторых, первая вспышка плазмы может уничтожить отражатель — возможно, внешняя поверхность зеркала уже истончена коррозией. Тогда мы останемся здесь и… В общем, понятно. В-третьих, наконец, «Тахмасиб» может благополучно выбраться из Юпитера и…

— Понятно, — сказал Дауге.

— И продовольствие будет доставлено на Амальтею, — сказал Быков.

— П-продовольствие б-будет век б-благодарить Б-быкова, — сказал Юрковский.

Михаил Антонович робко улыбнулся. Ему было не смешно».

Как видите, для Быкова главным в спасении «Тахмасиба» была необходимость выполнить задание — доставить продовольствие на Амальтею, а не спасение собственной жизни. Он просто делал свою работу, не считая её подвигом. А вот Юрковский, даже заикаясь после травмы, полученной при столкновении корабля с метеоритным потоком, не смог удержаться от идиотской реплики в адрес своего (и не только) спасителя.

«СТАЖЁРЫ»

Последняя книга трилогии, как я сказал в начале этой статьи, знаменует уход Аркадия и Бориса Стругацких от научной фантастики в область фантастики социальной. Братья, к сожалению, не смогли совместить оба жанра в одном произведении, из-за чего повесть «Стажёры», на мой взгляд, получилась гораздо хуже двух предыдущих. Научно-фантастическая составляющая в ней просто задавлена социальной, но и социальная при этом выглядит весьма бледно и прямолинейно: здесь имеются прямые споры между адептами коммунизма и капитализма, а также многочисленные примеры пережитков прошлого в молодых строителях коммунизма. Возможно, каждый из авторов писал свою линию, совместить которые в единое произведение им не удалось. Очевидно, сказалось то, что повесть написана, по признанию Бориса Стругацкого, «единым духом и за один присест в мае–июне 1961–го».

Итак, на страницах повести «Стажёры» мы вновь встречаемся с Алексеем Быковым, Владимиром Юрковским и Михаилом Крутиковым. Они постарели и отправляются, по-видимому, в свой последний совместный полёт на корабле «Тахмасиб». А вот Григорию Дауге врачи запретили по состоянию здоровья покидать Землю, и он пришёл на ракетодром их проводить.

«Никуда мне не хочется, подумал он. Совсем никуда мне не хочется. Тяжело как… Вот не думал, что будет так тяжело. Ведь не случилось ничего нового или неожиданного. Всё давно известно и продумано. И заблаговременно пережито потихоньку, потому что кому хочется выглядеть слабым? И вообще всё очень справедливо и честно. Пятьдесят два года от роду. Четыре лучевых удара. Поношенное сердце. Никуда не годные нервы. Кровь и та не своя. Поэтому бракуют, никуда не берут. А Володьку Юрковского вот берут. А тебе говорят: «Григорий Иоганнович, довольно есть, что дают, и спать, где положат. Пора тебе, говорят, Григорий Иоганнович, молодых поучить».

Но и Владимир Юрковский уже далеко не красавец, но по-прежнему — пижон.

«Дауге взглянул на него и отвёл глаза. Не хотелось смотреть на Юрковского — на его уверенное рыхловатое лицо с брюзгливо отвисшей нижней губой, на тяжёлый портфель с монограммой, на роскошный костюм из редкостного стереосинтетика. Лучше уж было глядеть в высокое прозрачное небо, чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц — над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами.

Юрковский томно сказал:

— В стратоплане спрошу бутылочку ессентуков и выкушаю…»

Повесть называется «Стажёры», но никаких стажёров в ней нет. Есть юный восемнадцатилетний вакуум-сварщик Юра Бородин, которого вопреки желанию Юрковского Быков в нарушение инструкций берёт на борт «Тахмасиба» и оформляет стажёром, чтобы помочь хорошему парню добраться до места будущей работы на спутнике Сатурна Рее. Но Юре фактически не на кого стажироваться на борту фотонной ракеты, и по указанию Быкова он с большой неохотой штудирует учебники по своей специальности. Чтобы оправдать название соавторы ввели в текст повести несколько, мягко говоря, пафосных фраз:

«— Стажёр стажёру рознь, — возразил Юрковский. — Ты тоже стажёр, и я стажёр. Мы все стажёры на службе у будущего. Старые стажёры и молодые стажёры. Мы стажируемся всю жизнь, каждый по-своему. А когда мы умираем, потомки оценивают нашу работу и выдают диплом на вечное существование.

— Или не выдают, — задумчиво сказал Быков…»

Это поразительно, как соавторы изменили образ Быкова в данной повести. Но без этого у них не получилось бы убить Юрковского. Ранее Алексей Быков не стал бы нарушать законы, инструкции и правила, а теперь на протест Юрковского по поводу взятия на борт корабля Юры Бородина и оформления того задним числом стажёром спокойно заявляет нечто для него невероятное:

«— Это незаконно, Алексей, — негромко сказал Юрковский.

Быков вернулся к столу и сел.

— Если бы ты знал, Владимир, — сказал он, — без скольких законов я могу обойтись в пространстве. И без скольких законов нам придётся обойтись в этом рейсе».

Так что же это за рейс?

«Юра уже знал, что такое спецрейс 17. Кое–где в огромной сети космических поселений, охватившей всю Солнечную систему, происходило неладное, и Международное управление космических сообщений решило покончить с этим раз и, по возможности, навсегда. Юрковский был генеральным инспектором МУКСа и имел, по–видимому, неограниченные полномочия. Он обладал правом понижать в должности, давать выговоры, разносить, снимать, смещать, назначать, даже, кажется, применять силу и, судя по всему, был намерен делать всё это. Более того, Юрковский намеревался падать на виновных как снег на голову, и поэтому спецрейс 17 был совершенно секретным. Из обрывков разговоров и из того, что Юрковский зачитывал вслух, следовало, что фотонный планетолёт «Тахмасиб» после кратковременной остановки у Марса пройдёт через пояс астероидов, задержится в системе Сатурна, затем оверсаном выйдет к Юпитеру и опять-таки через пояс астероидов вернётся на Землю. Над какими именно небесными телами нависла грозная тень генерального инспектора, Юра так и не понял».

Как видите, у авторов было обширное поле деятельности в сфере научной фантастики, как же они воспользовались такой прекрасной возможностью? Бездарно, как говорится, слили.

Итак, первая остановка на Марсе. Здесь летающие пиявки нападают на людей. Учёные предполагают, что они делают это, потому что когда-то на Марсе обитала «раса двуногих прямостоящих», а может и сейчас где-то в пустотах под землёй или в пустыне остались её потомки. Что же делают земляне, чтобы разрешить эту загадку? Ничего! Для них это не загадка, а проблема.

«Товарищи, как вам известно, за последние недели летающие пиявки активизировались. С позавчерашнего дня началось уже совершенное безобразие. Пиявки стали нападать днём. К счастью, обошлось без жертв, но ряд начальников групп и участков потребовал решительных мер. Я хочу подчеркнуть, товарищи, что проблема пиявок — старая проблема. Всем нам они надоели. Спорим мы о них ненормально много, иногда даже ссоримся, полевым группам эти твари, видимо, очень мешают, и вообще пора наконец принять о них, о пиявках то есть, какое–то окончательное решение. Коротко говоря, у нас определились два мнения по этому вопросу. Первое — немедленная облава и посильное уничтожение пиявок. Второе — продолжение политики пассивной обороны, как паллиатив, вплоть до того времени, когда колония достаточно окрепнет».

Какой вариант выберут земляне, гадать не приходится — ради второго собирать совещание нет необходимости. К тому же, соавторы смогут весьма красочно изобразить свой вариант земной охоты на волков на Марсе.

«И тем не менее облаву провести необходимо. Вот некоторые статистические данные. За тридцать лет пребывания человека на Марсе летающие пиявки совершили более полутора тысяч зарегистрированных нападений на людей. Три человека было убито, двенадцать искалечено. Население системы Тёплый Сырт составляет тысячу двести человек, из них восемьсот человек постоянно работают в поле и, следовательно, перманентно находятся под угрозой нападения. До четверти учёных вынуждены нести сторожевую службу в ущерб государственным и личным научным планам. Мало того. Помимо морального ущерба пиявки наносят весьма значительный материальный ущерб. Только за последние несколько недель и только у ареологов они непоправимо разрушили пять уникальных установок и вывели из строя двадцать восемь ценных приборов. Представляется очевидным, что дальше так продолжаться не может. Пиявки ставят под угрозу всю научную работу системы Тёплый Сырт».

Готовя облаву на пиявок, земляне вдруг обнаруживают на развалинах Старой Базы некое растение, цветущее раз в десять лет.

«— Интересно, — сказала Наташа. — Значит, можно подсчитать, сколько колючке лет… Раз… Два… Три… Четыре…

Она остановилась и посмотрела на Феликса.

— Тут восемь ободков, — сказала она неуверенно.

— Да, — сказал Феликс. — Восемь. Цветок — девятый. Этой трещине в цементе восемьдесят земных лет.

— Не понимаю, — сказала Наташа и вдруг поняла. — Значит, это не наша база? — сказала она шёпотом.

— Не наша, — сказал Феликс и выпрямился.

— Вы об этом знали! — сказала Наташа.

— Да, мы об этом знаем, — сказал Феликс. — Это здание строили не люди. Это не цемент. Это не просто холм. И пиявки не зря нападают на двуногих прямостоящих».

Позвольте ещё одну цитату:

«Кабинет директора системы Тёплый Сырт был набит до отказа. Директор вытирал лысину платком и ошалело мотал головой. Ареолог Ливанов, утратив сдержанность и корректность, орал, надсаживаясь, стараясь перекрыть шум:

— Это просто уму непостижимо! Тёплый Сырт существует шесть лет. За шесть лет не разобрались, что здесь наше и что не наше. Никому и в голову не пришло поинтересоваться Старой Базой!..»

Я привёл две цитаты. В первой авторы пишут, что земляне давно знают, что Старую Базу построили не люди, а во второй, что не знают. Один из соавторов, очевидно, писал научно-фантастические страницы повести, другой — социальные, одного интересовали пришельцы и пиявки, другого — организационный бардак, неистребимый даже в наступающем коммунистическом обществе. Результат подобного сотрудничества удручает. Становится ясно, что именно судьба Владимира Юрковского являлась для соавторов приоритетом, а он на Марсе проездом, поэтому все научно-фантастические завязки соавторы резко оборвали: пиявок тупо истребили, с базой пришельцев разбираться некому — у всех землян и так имеются свои конкретные научные и производственные планы, которые вдобавок нарушил ещё и прилетевший Юрковский. Кстати, Юрковский полностью одобрил истребление пиявок и даже сам принял в этом непосредственное участие.

Итак, уже первая остановка «Тахмасиба» у Марса демонстрирует читателю, что научная фантастика в повести «Стажёры» если и не закончилась, то резко отошла на задний план. Почему я считаю, что главным для соавторов становится судьба Владимира Юрковского? Потому что с первых страниц повести Стругацкие прямо намекают на это, а в завершающей сцене истребления летающих пиявок на Марсе уже ясно показывают, каким будет финал.

Первый намёк — переживания Григория Дауге, которому по состоянию здоровья запретили заниматься любимым делом. И Юрковский, старинный друг и соратник Дауге, у которого тоже имеются проблемы со здоровьем, понимает, что он, возможно, полетел в космос в последний раз. А кто такой Владимир Юрковский? Это человек ярких поступков, позёр и эгоист. Все его подвиги в прошлом, и молодёжь уже не знает его в лицо.

«В комнате за круглым столом, накрытым белой скатертью, сидели два пожилых человека. Юра остолбенел: он узнал их обоих, и это было настолько неожиданно, что на мгновение ему показалось, что он ошибся дверью. Лицом к нему, уперев в него маленькие недобрые глаза, сидел известный Быков, капитан прославленного «Тахмасиба», угрюмый и рыжий — такой, как на стереофото над столом Юриного старшего брата. Лицо другого человека, небрежно развалившегося в лёгком плетёном кресле, породистое, длинное, с брезгливой складкой около полных губ, было тоже удивительно знакомо. Юра никак не мог вспомнить имени этого человека, но был совершенно уверен, что видел его когда–то и, может быть, даже несколько раз».

Главное — сам Юрковский осознаёт, что его слава и известность остались в прошлом.

«— Алексей, — величественно сказал Юрковский. — Наш… э–э… кадет ещё не знает, с кем имеет дело.

— Нет, я знаю, — сказал Юра. — Я вас сразу узнал.

— О! — удивился Юрковский. — Нас ещё можно узнать?»

Юрковский кокетничает, говоря «нас». В отличие от него, Быкова знают в лицо все, кто связан с космосом, потому что Быков продолжает заниматься любимым делом, а Юрковский пошёл в чиновники. Но вернёмся к намёкам соавторов. Юрковский, видя судьбу Дауге, не мог не задуматься о собственной. Уйти такой человек, как он, должен ярко, а не в собственной постели. И устами Юры Бородина соавторы дают следующий намёк.

«— Слушайте, Джойс, — сказал Иван. — Вот русский мальчик спрашивает, что вы будете делать, когда разбогатеете?

Некоторое время Джойс внимательно глядел на Юру.

— Ладно, — сказал он. — Я знаю, какого ответа ждёт мальчик. Поэтому спрошу я. Мальчик вырастет и станет взрослым мужчиной. Всю жизнь он будет заниматься своей… как это вы говорите… интересной работой. Но вот он состарится и не сможет больше работать. Чем тогда он будет заниматься, этот мальчик?

Юра почувствовал, что у него запылали уши. Он опустил вилку и растерянно сказал:

— Я… не знаю, я как–то не думал…— Он замолчал.

Бармен серьёзно и печально смотрел на него. Медленно ползли ужасные мгновения. Юра сказал с отчаянием:

— Я постараюсь умереть раньше, чем не смогу работать…

Брови бармена полезли на лоб, он испуганно оглянулся на Ивана. В полнейшем смятении Юра заявил:

— И вообще я считаю, что самое важное в жизни для человека — это красиво умереть!»

И вот на протяжении всей повести «Стажёры» Юрковский пытается «красиво умереть». На «Тахмасибе» ему это не позволит Быков, поэтому у «гусара» такая возможность появляется только на объектах, которые он должен проинспектировать. И первую попытку Юрковский делает уже на Марсе, приняв участие в облаве на летающих пиявок.

«Люди обступили каверну — глубокую чёрную пещеру, круто уходившую под развалины. Перед входом, уперев руки в бока, стоял человек с карабином на шее.

— И много туда… э–э… проникло? — спрашивал он.

— Две пиявки наверняка, — отвечали из толпы. — А может быть, и больше.

— Юрковский! — сказал Жилин.

— Как же вы их… э–э… не задержали? — спросил Юрковский укоризненно.

— А они… э–э–э… не захотели задержаться, — объяснили в толпе.

Юрковский сказал пренебрежительно:

— Надо было… э–э… задержать! — Он снял карабин. — Пойду посмотрю, — сказал он.

Никто не успел и слова сказать, как он пригнулся и с неожиданной ловкостью нырнул в темноту. Вслед за ним тенью скользнул Феликс. Юра больше не раздумывал. Он сказал: «Позвольте–ка, товарищ», — и отобрал карабин у соседа. Ошарашенный сосед не сопротивлялся.

— Ты куда? — удивился Жилин, оглядываясь с порога пещеры. Юра решительно шагнул к каверне.

— Нет–нет, — скороговоркой сказал Жилин, — тебе туда нельзя. Юра, нагнув голову, пошёл на него.

— Нельзя, я сказал! — рявкнул Жилин и толкнул его в грудь. Юра с размаху сел, подняв много пыли. В толпе захохотали.

Мимо бежали Следопыты, один за другим скрывались в пещере. Юра вскочил, он был в ярости.

— Пустите! — крикнул он. Он кинулся вперёд и налетел на Жилина, как на стену.

Жилин сказал просительно:

— Юрик, прости, но тебе туда и правда не надо. Юра молча рвался.

— Ну что ты ломишься? Ты же видишь, я тоже остался. В пещере глухо забухали выстрелы.

— Вот видишь, прекрасно обошлись без нас с тобой.

Юра стиснул зубы и отошёл. Он молча сунул карабин опомнившемуся загонщику и понуро остановился в толпе. Ему казалось, что все на него смотрят. «Срам–то, срам какой, — думал он. — Только что уши не надрали. Ну пусть бы один на один — в конце концов, Жилин это Жилин. Но не при всех же…»

— Да ты не беспокойся, — ласково сказал Жилин, поправляя его капюшон. — Ничего с ним не случится. Там ведь Феликс возле него, Следопыты… А я тоже сгоряча решил, что пропадёт старик, и кинулся, но потом, спасибо тебе, опомнился…

Жилин говорил ещё что–то, но Юра больше не слышал ни слова. «Уж лучше бы мне надрали уши, — в отчаянии думал он. — Лучше бы публично побили по лицу. Мальчишка, сопляк, эгоист неприличный! Правильно Иван сделал, что треснул меня. Не так ещё меня надо было треснуть. — Юра даже зашипел сквозь зубы, так ему стало стыдно. — Иван вот заботился и обо мне, и о Юрковском, и он нисколько не сомневается, что и я тоже заботился о Юрковском и о нём… А я?.. То, что Юрковский прыгнул в пещеру, я воспринял только как разрешение на геройские подвиги. Ни на секунду не подумал о том, что Юрковскому угрожает опасность. Жаждал, дурак, сразиться с пиявками и стяжать славу… Хорошо ещё, что Иван не знает».

Но геройский по мнению юного стажёра поступок Юрковского не был вызван какой-либо необходимостью, и смертельный риск, на который самоуверенный начальник обрёк людей, вынужденных немедленно последовать вслед за ним в подземелье, был абсолютно лишним. Юрковский наверняка был ознакомлен с планом облавы и прекрасно знал, как и чем планировалось уничтожать пиявок, если те прорвутся к кавернам.

«Сквозь толпу к пещере вскарабкался краулер, тащивший за собой прицеп с огромным серебристым баком. От бака тянулся металлический шланг со странным длинным наконечником. Наконечник держал под мышкой человек на переднем сиденье.

— Здесь? — деловито осведомился человек и, не дожидаясь ответа, направил наконечник в сторону пещеры. — Подведи ещё поближе, — сказал он водителю. — А ну, ребята, посторонитесь,— сказал он в толпу.— Дальше, дальше, ещё дальше. Да отойдите же, вам говорят! — крикнул он Юре.

Он прицелился наконечником шланга в чёрный провал пещеры, но на пороге пещеры появился один из Следопытов.

— Это ещё что? — спросил он. Человек со шлангом сел.

— Ёлки–палки, — сказал он. — Что вы там делаете?

— Да это же огнемёт, ребята! — догадался кто–то в толпе. Огнемётчик озадаченно почесал где–то под капюшоном.

— Нельзя же так, — сказал он. — Надо же предупреждать.

Под землёй вдруг стали стрелять так ожесточённо, что Юре показалось, что из пещеры полетели клочья.

— Зачем вы это затеяли? — спросил огнемётчик.

— Это Юрковский, — ответили из толпы.

— Какой Юрковский? — спросил огнемётчик. — Сын, что ли?

— Нет, пэр.

Из пещеры один за другим вышли ещё трое Следопытов. Один из них, увидев огнемёт, сказал:

— Вот хорошо. Сейчас все выйдут, и дадим.

Из пещеры выходили люди. Последними выбрались Феликс и Юрковский. Юрковский говорил запыхавшимся голосом:

— Значит, вот эта вот башня над нами должна быть чем–то вроде… э–э… водокачки. Очень… э–э… возможно! Вы молодец, Феликс. — Он увидел огнемёт и остановился. — А–а, огнемёт! Ну что ж… э–э… можно. Можете работать. — Он благосклонно покивал огнемётчику.

Огнемётчик оживился, соскочил с сиденья и подошёл к порогу пещеры, волоча за собой шланг. Толпа подалась назад. Один Юрковский остался возле огнемётчика, уперев руки в бока.

— Громовержец, а? — сказал Жилин над ухом Юры.

Огнемётчик прицелился. Юрковский вдруг взял его за руку.

— Постойте. А собственно… э–э… зачем это нужно? Живые пиявки давно… э–э… мертвы, а мёртвые… э–э… понадобятся биологам. Не так ли?

— Зевес, — сказал Жилин. Юра только повёл плечом. Ему было стыдно».

Юра не понял слова Жилина о Юрковском. Тот осуждал поступок генерального инспектора, ведущего себя, как облачённый властью божок, которому наплевать на простых смертных. То, что позволительно юному неопытному стажёру, не должен совершать ответственный профессионал. Вопрос: зачем Юрковский подверг смертельной опасности людей? Их могли убить или покалечить пиявки, их мог сжечь живьём огнемётчик! Устами Юры соавторы отвечают на этот вопрос: жаждал совершить подвиг и стяжать славу. Правда, стажёр в этом ответе совершенно упускает вероятную смерть героя, но кто в восемнадцать лет думает о смерти? Но Юрковскому-то уже давно не восемнадцать! И ситуация совершенно не требовала от кого-либо героизма, что понимали все, кроме Юры, и что отчётливо подтверждают слова огнемётчика.

Да, геройски погибнуть Юрковскому не позволили, и он, успешно изобразил из себя верховного бога-громовержца, не думающего о простых смертных. Ведь лучше быть безрассудным и храбрым богом в глазах окружающих, чем идиотом и подлецом. И для утверждения этого образа перед отлётом с Марса Юрковский распекает местное руководство, ставя им в упрёк спокойную методичную работу и соблюдение установленных правил поведения.

«Юрковский произнёс большую речь. Он сказал, что мы захлебнулись в повседневщине. Что мы слишком любим жить по расписанию, обожаем насиженные места и за тридцать лет успели создать… как это он сказал… «скучные и сложные традиции». Что у нас сгладились извилины, ведающие любознательностью, чем только и можно объяснить анекдот со Старой Базой… О том, что кругом тайны, а мы копаемся… Очень была горячая речь — по–моему, экспромтом. Потом он похвалил нас за облаву, сказал, что приехал нас подталкивать и очень рад, что мы сами на эту облаву решились…»

Довольно странная речь для начальника-инспектора, проверяющего работу подчинённых. Она и то, как Юрковский неоправданно рискует жизнями подчинённых во время охоты на пиявок, ярко иллюстрируют тот факт, что Юрковский совершенно не подходит для такой работы, он явно не на своём месте. Но эта ситуация непрофессионализма основных персонажей неоднократно встречается в различных произведениях братьев Стругацких: можно вспомнить хотя бы пресловутого дона Румату из повести «Трудно быть богом».

Кстати говоря, Алексей Быков по воле соавторов в повести «Стажёры» тоже ведёт себя непрофессионально, нарушая правила и инструкции, и только это позволяет Владимиру Юрковскому добиться поставленной цели. То, что он ищет геройской смерти, покажут последующие его поступки. Но первая попытка героической гибели Юрковскому не удалась. Но она окончательно отвратила от Юрковского бортинженера Ивана Жилина. А вот для юного стажёра Владимир Юрковский стал кумиром и примером для подражания. Бородин постоянно сравнивает Быкова и Юрковского.

«Первое время Юра поражался, глядя на Быкова. На корабле работали все. Жилин ежедневно вылизывал ходовую и контрольную системы, Михаил Антонович считал и пересчитывал курс, вводил дополнительные команды на киберуправление, заканчивал большой учебник и ещё ухитрялся как–то находить время для мемуаров. Юрковский до глубокой ночи читал какие–то пухлые отчёты, получал и отправлял бесчисленные радиограммы, что–то расшифровывал и зашифровывал на электромашинке. А капитан корабля Алексей Петрович Быков читал газеты и журналы. Раз в сутки он, правда, выстаивал очередную вахту. Но всё остальное время он проводил в своей каюте либо под торшером в кают–компании. Юру это шокировало. На третьи сутки он не выдержал и спросил у Жилина, зачем на корабле капитан. «Для ответственности, — сказал Жилин.— Если, скажем, кто–нибудь потеряется». У Юры вытянулось лицо. Жилин засмеялся и сказал: «Капитан отвечает за всю организацию рейса. Перед рейсом у него нет ни одной свободной минуты.

«А во время рейса?» — спросил Юра. Они стояли в коридоре и не заметили, как подошёл Юрковский. «Во время рейса капитан нужен только тогда, когда случается катастрофа, — сказал он со странной усмешкой. — И тогда он нужен больше, чем кто–нибудь другой».

Но Юра не понимает пояснений ни Жилина, ни Юрковского, тем более, что последние сопровождаются «странной усмешкой». Быков кажется Юре тусклым и скучным человеком.

«— А я так не люблю скучных, — заявил Юра, разглядывая рисунок. — Можно, я его возьму? Спасибо… Я вот, Ваня, очень не люблю скучных. У них такая скучная, тошная жизнь. На работе пишут бумажки или считают на машинах, которые не они придумали, а сами придумать что–нибудь даже не пытаются. Им и в голову не приходит что–нибудь придумать. Они всё делают «как люди».

— Я понимаю тебя. Так вот. Быков любит своё дело — раз. Не мыслит себя в каком–либо другом качестве — два. И потом, ведь Алексей Петрович работает даже тогда, когда читает журналы или дремлет в своём кресле. Ты никогда не задумывался над этим?

— Н–нет…

— Зря. Знаешь, в чём работа Быкова? Быть всегда готовым. Это очень сложная работа. Тяжёлая, изматывающая. Нужно быть Быковым, чтобы выдерживать всё это. Чтобы привыкнуть к постоянному напряжению, к состоянию непрерывной готовности. Не понимаешь?

— Не знаю… Если это действительно так…

— Но это действительно так! Он солдат космоса. Ему можно только позавидовать, Юрочка, потому что он нашёл главное в себе и в мире. Он нужен, необходим и труднозаменим. Понимаешь?

Юра молча нерешительно кивнул. Перед ним встала осточертевшая картина: прославленный капитан в шлёпанцах и полосатых носках в позе бюргера в своём любимом кресле под торшером.

— Я знаю, тебя покорил Владимир Сергеевич. Что ж, это понятно. С одной стороны, Юрковский, который считает, что жизнь — это довольно скучная возня с довольно скучными делами и нужно пользоваться всяким случаем, чтобы разрядиться в великолепной вспышке. С другой стороны, Быков, который полагает истинную жизнь в непрерывном напряжении, не признаёт никаких случаев, потому что он готов к любому случаю, и ни какой случай не будет для него неожиданностью…»

Иван Жилин давно понял сущность Владимира Юрковского, потому и назвал того на Марсе «Зевесом». Но Юра не желает ничего понимать, потому что уже окончательно выбрал себе в кумиры внешне яркого и нескучного Юрковского.

«Юра, ступая на цыпочках, положил рядом с Юрковским бювар. Бювар был роскошный, как и всё у Юрковского. В углу бювара была врезана золотая пластина с надписью: «IV Всемирный Конгресс планетологов. 20.ХII.02. Конакри».

— Спасибо, кадет, — сказал Юрковский, откинулся на стуле и задумчиво посмотрел на Юру. — Вы бы сели да побеседовали со мной, стариком, — сказал он негромко. — А то через десять минут принесут радиограммы и опять начнётся кавардак на целый день.

Юра сел. Он был безмерно счастлив».

Бородин буквально ловит каждое слово Юрковского, смотрит тому в рот.

«Юрковский кончил говорить и посмотрел на Юру с таким выражением, словно ожидал, что Юра тут же переменится к лучшему. Юра молчал. Это называлось «беседовать со стариком». Оба очень любили такие беседы. Ничего особенно нового для Юры в этих беседах, конечно, не было, но у него всегда оставалось впечатление чего–то огромного и сверкающего. Вероятно, дело было в самом обличии великого планетолога — весь он был какой–то красный с золотом».

Словом, юный «стажёр будущего» пока судит о людях по внешним, а не внутренним достоинствам. Но вернёмся к подвигам Юрковского.

«Тахмасиб» с генеральным инспектором МУКСа на борту прибывает на астероид Бамберга, на котором царят мрачные нравы капитализма. Здесь фирма «Спейс Пёрл» по добыче космического жемчуга бесчеловечно эксплуатирует наёмных рабочих, от чего те мрут, как мухи. Юрковский должен навести на Бамберге порядок. Как он это делает? Он лично высаживается с корабля на астероид, зачем-то взяв с собой бортинженера Ивана Жилина. Комиссар МУКСа на Бамберге Бэла Барабаш докладывает Юрковскому обстановку:

«— Здесь не на кого опереться, — продолжал Бэла. — Это либо бандиты, либо тихая дрянь, которая мечтает только о том, чтобы набить свой карман, и ей наплевать, сдохнет она после этого или нет. Ведь у них настоящие люди сюда не идут. Отбросы, неудачники. Люмпены. У меня руки трясутся по вечерам от всего этого. Я не могу спать. Позавчера меня пригласили подписать протокол о несчастном случае. Я отказался: совершенно ясно, что человеку вспороли скафандр автогеном. Тогда этот подлец, секретарь профсоюза, сказал, что будет на меня жаловаться. Месяц назад на Бамберге появляются и в то же утро исчезают три девицы. Я иду к управляющему, и этот стервец смеётся мне в лицо: «У вас галлюцинации, мистер комиссар, вам пора вернуться к вашей жене, вам уже мерещатся девки». В конце концов в меня трижды стреляли. Да, да, я знаю, что ни один дурак не старался в меня попасть. Но мне от этого не легче. И подумать только, меня посадили сюда, чтобы охранять жизнь и здоровье этих обормотов! Да провались они все…»

И наш герой даже не раздумывает над тем, как решить проблему, возникшую на Бамберге.

«Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдём к управляющему, и я скажу ему несколько слов. А потом мы поговорим с рабочими. — Он встал.— Ничего, Бэла, не огорчайтесь. Не вы первый. У меня эта Бамберга тоже вот здесь сидит.

Бэла озабоченно сказал:

— Только нужно взять с собой несколько наших. Может случиться драка. Управляющий здесь подкармливает целую шайку гангстеров.

— Каких наших? — спросил Юрковский. — Вы же говорили, что ни на кого здесь положиться не можете.

— Так вы приехали один? — с ужасом спросил Бэла. Юрковский пожал плечами.

— Ну, естественно, — сказал он. — Я же не управляющий.

— Ладно, — сказал Бэла.

Он отпер сейф и взял пистолет. Лицо у него было бледное и решительное. «Первую пулю я всажу в этого слизняка, — с острой радостью подумал он. — Пусть в меня стреляет кто угодно, но первую пулю получит мистер Ричардсон. В жирную, гладкую, подлую свою рожу».

Юрковский внимательно посмотрел на него.

— Знаете что, Бэла, — сказал он проникновенно, — я бы на вашем месте пистолет оставил. Или отдайте его товарищу Жилину. Я боюсь, что вы не удержитесь».

И они втроём, лишь в сопровождении местного начальника полиции, сержанта Хиггинса, пошли сквозь толпы враждебно настроенных рабочих к управляющему.

«Юрковский шёл неторопливо, любезно улыбаясь и внимательно вглядываясь в лица рабочих. Он хорошо видел эти лица в ровном свете дневных ламп — осунувшиеся, с нездоровой землистой кожей, с отёками под глазами, апатично–равнодушные, сердитые, любопытные, злобные, ненавидящие. Рабочие расступались перед ним, давая дорогу, а за спиной Хиггинса снова смыкались и шли следом.

Так они дошли до лифта и поднялись на этаж администрации. Здесь толпа была ещё гуще. И здесь дорогу уже не уступали. Между усталыми лицами рабочих стали просовываться какие–то нагловатые весёлые морды. Теперь сержант Хиггинс пошёл впереди, расталкивая толпу голубой дубинкой.

— Посторонись, — говорил он негромко, — дай дорогу… Посторонись…

Затылок его между краем каски и воротником налился кровью и заблестел от пота. Шествие замыкал Жилин. Нагловатые морды протискивались в первые ряды толпы, перекликаясь:

— Эй, ребята, а кто из них инспектор?

 

Шум вокруг нарастал. Теперь уже кричали все.

— Кто их звал сюда?

— Эй, вы! Не суйтесь не в своё дело!

— Дайте нам работать, как мы хотим! Мы не лезем в ваши дела!

— Убирайтесь к себе домой и там распоряжайтесь!

Сержант Хиггинс, мокрый как мышь, добрался наконец до дверей с треснувшей табличкой и распахнул её перед Юрковским.

— Сюда, сэр, — тяжело дыша, сказал он.

Юрковский и Бэла вошли. Жилин перешагнул через комингс и оглянулся. Он увидел множество наглых морд и только за ними, в табачном дыму, хмурые ожесточённые лица рабочих. Хиггинс тоже перешагнул через комингс и закрыл дверь».

Очевидно, что все, кроме Юрковского, отлично понимают: малейшая искра может вызвать пожар массовых волнений, результат которых трудно предсказать. В этом аду, где рабочие и так обречены на скорую и мучительную смерть и живут только надеждой заработать и отослать семье как можно больше денег, растерзать трёх чужаков-коммунистов будет не столь уж трудно. Полиция Бамберги, состоящая из трёх человек, включая начальника, вряд ли вмешается в бойню. Но Юрковский без тени сомнения идёт на конфликт, сразу же обвиняя управляющего во всех нарушениях и преступлениях.

«— В том числе и в убийстве, — сказал Юрковский. — Я снимаю вас с должности, в ближайшее время вы будете арестованы и отправлены на Землю, где предстанете перед международным трибуналом. А сейчас я вас не задерживаю.

— Я уступаю грубой силе, — с достоинством сказал мистер Ричардсон.

— И правильно делаете, — сказал Юрковский. — Явитесь сюда через час и сдадите дела своему преемнику.

Ричардсон круто повернулся, подошёл к двери и распахнул её.

— Друзья мои! — громко сказал он. — Эти люди меня арестовали! Им не нравятся ваши высокие заработки! Они хотят, чтобы вы работали по шесть часов и оставались нищими!

Юрковский с любопытством глядел на него. Хиггинс, расстёгивая кобуру, попятился к столу. Ричардсона отнесло в сторону. В дверь ворвались ревущие молодчики, их сейчас же оттеснили, и кабинет быстро наполнился рабочими. Плотная стена серых комбинезонов и злобных, угрюмых лиц остановилась перед столом. Юрковский осмотрелся и увидел, что Жилин стоит справа от него, засунув руки в карманы, а Бэла, изогнувшись, стиснув руками спинку стула, не отрываясь, смотрит на мистера Ричардсона. Лицо его было гораздо более свирепо, чем лица самых озлобленных рабочих. «Плохо придётся управляющему», — мельком подумал Юрковский. Сержант Хиггинс с пистолетом в руке упирался дубинкой в грудь одного из рабочих и бормотал:

— Никаких незаконных действий, ребята, поспокойней, ребята, поспокойней…

— Уо–о–о! — заревела толпа, и в этот момент кто–то выстрелил.

За спиной Юрковского зазвенела, разлетаясь, витрина. Бэла застонал, с натугой поднял стул и обрушил его на голову мистера Ричардсона, который стоял в первом ряду, подняв глаза и молитвенно сложив руки. Жилин вынул руки из карманов и приготовился на кого–то прыгнуть. Джошуа испуганно отпрянул. Юрковский встал и сердито сказал:

— Какой дурак там стреляет? Чуть не попал в меня. Сержант, что вы стоите, как стул? Отберите у болвана оружие!

Хиггинс послушно полез в толпу. Жилин снова сунул руки в карманы и присел на угол стола. Он посмотрел на Бэлу и засмеялся. Лицо Бэлы сияло блаженством. Он с наслаждением наблюдал за Ричардсоном. Двое молодчиков поднимали Ричардсона, злобно и растерянно поглядывая на Бэлу, на Юрковского и на рабочих. Глаза Ричардсона были закрыты, на высоком гладком лбу разливался тёмный кровоподтёк.

— Кстати, — сказал Юрковский, — вообще сдайте всё оружие, которое здесь есть. Это я вам говорю, дармоеды! С этого момента всякий, у кого будет обнаружено оружие, подлежит расстрелу на месте. Я облекаю комиссара Барабаша соответствующими полномочиями.

Жилин неторопливо обошёл стол, вынул пистолет и протянул его Барабашу. Барабаш, пристально уставившись на ближайшего гангстера, медленно оттянул затвор. В наступившей тишине затвор звонко щёлкнул. Вокруг гангстера мгновенно образовалось пустое пространство. Тот побледнел, вынул из заднего кармана пистолет и бросил на пол».

Вся эта сцена — ненаучная фантастика! Юрковский явно нарывался на убийство, даже не задумавшись над тем, что вместе с ним убьют Жилина с Барабашем. Ведь комиссару МУКСа Бэле Барабашу никогда даже в голову не приходило вести себя так безрассудно. Не верю я, что массовый бунт «люмпенов, отбросов общества и бандитов» да еще с участием наёмных, вооружённых пистолетами убийц можно мгновенно потушить начальственным окриком безоружного заезжего чиновника. Тем более, если дело уже дошло до рукопашной и стрельбы. Возможно, братья Стругацкие хотели по-своему повторить соответствующую сцену из «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского, но получилась у них явная халтура, и достойного аналога бессмертной фразы: «Ну, кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?», соавторам придумать не удалось.

Но Юрковский остался жив и невредим. Видимо, кто-то из соавторов решил, что смерть от рук подонков, да ещё из-за собственной глупости, недостойна Юрковского. Таким образом, вторая попытка геройски погибнуть на посту Юрковскому не удалась. Что это был не героизм, а именно глупость, доходчиво объяснил Быков.

«Юрковский резко повернулся к Быкову.

— Если бы ты знал, до чего мне всё это надоело, Алексей, — сказал он, — до чего мне хочется размяться…

— Возьми у Жилина гантели, — посоветовал Быков.

— Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, — сказал Юрковский.

— Догадываюсь, — проворчал Быков. — Давно уже догадываюсь.

— И что ты по этому поводу… э–э… думаешь?

— Неугомонный старик, — сказал Быков и закрыл журнал. — Тебе уже не двадцать пять лет. Что ты всё время лезешь на рожон?

Юра с удовольствием стал слушать.

— Почему… э–э… на рожон? — удивился Юрковский. — Это будет небольшой, абсолютно безопасный поиск…

— А может быть, хватит? — сказал Быков. — Сначала абсолютно безопасный поиск в пещеру к пиявкам, потом безопасный поиск к смерть–планетчикам — кстати, как твоя печень? — наконец совершенно фанфаронский налёт на Бамбергу.

— Позволь, но это был мой долг, — сказал Юрковский.

— Твой долг был вызвать управляющего на «Тахмасиб», мы вот здесь сообща намылили бы ему шею, пригрозили бы сжечь шахту реактором, попросили бы рабочих выдать нам гангстеров и самогонщиков — и всё обошлось бы безо всякой дурацкой стрельбы. Что у тебя за манера из всех вариантов выбирать наиболее опасный?

— Что значит — опасный? — сказал Юрковский. — Опасность — понятие субъективное. Тебе это представляется опасным, а мне — нисколько.

— Ну вот и хорошо, — сказал Быков. — Поиск в кольце Сатурна представляется мне опасным. И поэтому я не разрешу тебе этот поиск производить.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал Юрковский. — Мы ещё об этом поговорим. — Он раздражённо перевернул несколько листов отчёта и снова повернулся к Быкову. — Иногда ты меня просто удивляешь, Алексей! — заявил он. — Если бы мне попался человек, который назвал бы тебя трусом, я бы размазал наглеца по стенам, но иногда я гляжу на тебя, и…— Он затряс головой и перевернул ещё несколько страниц отчёта.

— Есть храбрость дурацкая, — наставительно сказал Быков, — и есть храбрость разумная!

— Разумная храбрость — это катахреза (Катахреза — соединение несовместимых понятий)! «Спокойствие горного ручья, прохлада летнего солнца», — как говорит Киплинг. Безумству храбрых поём мы песню!..

— Попели, и хватит, — сказал Быков. — В наше время надо работать, а не петь. Я не знаю, что такое катахреза, но разумная храбрость — это единственный вид храбрости, приемлемый в наше время. Безо всяких там этих… покойников. Кому нужен покойник Юрковский?

— Какой утилитаризм! — воскликнул Юрковский. — Я не хочу сказать, что прав только я! Но не забывай же, что существуют люди разных темпераментов. Вот мне, например, опасные ситуации просто доставляют удовольствие. Мне скучно жить просто так! И слава богу, я не один такой…»

Оценка самоубийственных действий Юрковского Быковым поколебала даже Юру Бородина.

«Неужели Быков прав? — подумал он. — Вот скука–то, если он прав. Верно говорят, что самое разумное — самое скучное…»

Открыть Юре глаза на Юрковского пытается и бортинженер корабля Иван Жилин, который уже дважды чуть не погиб из-за безрассудных поступков генерального инспектора. Когда стажёр в его присутствии начал восторгаться просмотренным приключенческим фильмом, в котором главный герой похож своими героическими поступками на Юрковского, Жилин делает попытку пробить у того бездумную броню обожания.

«— А жизнь по сути своей сложна, — сказал Жилин.— Много сложнее, чем описывают её такие фильмы, как «Первооткрыватели». Если хочешь, мы попробуем разобраться. Вот командир Сандерс. У него есть жена и сын. У него есть друзья. И всё же как легко он идёт на смерть. У него есть совесть. И как легко он ведёт на смерть своих людей…

— Он забыл обо всём этом, потому что…

— Об этом, Юрик, не забывают никогда. И главным в фильме должно быть не то, что Сандерс геройски погиб, а то, как он сумел заставить себя забыть. Ведь гибель–то была верной, дружище. Этого в кино нет, поэтому всё кажется простым. А если бы это было, фильм показался бы тебе скучнее…

Например, в наше время история жёстко объявила Юрковским: баста! Никакие открытия не стоят одной–единственной человеческой жизни. Рисковать жизнью разрешается только ради жизни. Это придумали не люди. Это продиктовала история, а люди только сделали эту историю. Но там, где общий принцип сталкивается с принципом личным, — там кончается жизнь простая и начинается сложная. Такова жизнь.

— Да, — сказал Юра. — Наверное».

Это «наверное» показывает, что Юра всё ещё не убеждён в оценке Юрковского Быковым и Жилиным. Тот по-прежнему остаётся его кумиром и примером для подражания. Потребуется прямое столкновение между Юрковским и Бородиным, чтобы у стажёра пусть немного, но приоткрылись глаза на огромную некомпетентность и самоуверенность генерального инспектора МУКСа.

«Директора обсерватории на Дионе Юрковский знал давно, ещё когда тот был аспирантом в Институте планетологии. Владислав Кимович Шершень слушал тогда у Юрковского спецкурс «Планеты–гиганты». Юрковский его помнил и любил за дерзость ума и исключительную целенаправленность».

И поэтому генеральный инспектор выслушал только версию Шершня о том, кто из сотрудников обсерватории виноват во всех имеющихся на Дионе проблемах, безоговорочно поверил в неё и уже готов был принять карательные меры. Беседовать с людьми он даже не планировал! А вот Юра с ними пообщался и узнал правду, с которой пришёл к своему кумиру, но тот даже не стал его слушать. Более того, Юрковский приказал стажёру извиниться перед Шершнем, настоящим виновником и создателем проблем на обсерватории, и только вмешательство Жилина спасает ситуацию.

«— Рассказывай, Юра, — сказал Жилин.

— Что тут рассказывать? — тихо начал Юра. Затем он закричал: — Это надо видеть! И слышать! Этих дураков надо немедленно спасать! Вы говорите — обсерватория, обсерватория! А это притон! Здесь люди плачут, понимаете? Плачут!

— Спокойно, кадет, — сказал Юрковский.

— Я не могу спокойно! Вы говорите — извиняться… Я не стану извиняться перед инквизитором! Перед мерзавцем, который науськивает дураков друг на друга и на девушку! Куда вы смотрите, генеральный инспектор? Всё это заведение пора давно эвакуировать на Землю, они скоро на четвереньки станут, начнут кусаться!»

И Юра рассказал то, что Юрковский был обязан выяснить по долгу службы сам, для того он и прилетел на Диону.

«— Ребята прислали меня к вам, Владимир Сергеевич, чтобы вы что–нибудь сделали. И вы лучше что–нибудь сделайте, иначе они сами сделают… Они уже готовы.

Юрковский сидел в кресле за столом, и лицо у него было такое старое и жалкое, что Юра остановился и растерянно оглянулся на Жилина. Но Жилин опять еле заметно кивнул».

Но и тут Юрковский остался верен себе: он немедленно отрёкся от своего любимого ученика, но большую часть вины возложил на тех, кто более всего пострадал — сотрудников обсерватории.

«Юрковский переждал шум и продолжил:

— Всё это до того омерзительно, что я вообще исключал возможность такого явления, и понадобилось вмешательство постороннего человека, мальчишки, чтобы… Да. Омерзительно. Я не ждал этого от вас, молодые. Как это оказалось просто — вернуть вас в первобытное состояние, поставить вас на четвереньки — три года, один честолюбивый маньяк и один провинциальный интриган. И вы согнулись, озверели, потеряли человеческий облик. Молодые, весёлые, честные ребята… Какой стыд!»

Бедный генеральный инспектор МУКСа! Он не искал, потому что, оказывается, вообще исключал возможность подобного! «Профессионал», достойный своей высокой и важной должности. Но, как я уже говорил, подобные вещи часто встречаются в произведениях братьев Стругацких. И ведь Юрковский не подаст в отставку, а спокойно продолжит свой секретный вояж. Ему позарез нужен подвиг! Он готов воспользоваться любой, самой безумной гипотезой, лишь бы Быков отпустил его в опасный полёт к кольцам Сатурна.

«Юрковский неожиданно сказал:

— Ты вот что пойми, Алексей. Я уже стар. Через год, через два я навсегда уже останусь на Земле, как Дауге, как Миша… И, может быть, нынешний рейс — моя последняя возможность. Почему ты не хочешь пустить меня?..

— Я не хочу тебя пускать не столько потому, что это опасно, — медленно сказал Быков, — сколько из–за того, что это бессмысленно опасно. Ну что, Владимир, за бредовая идея — искусственное происхождение колец Сатурна! Это же старческий маразм, честное слово…»

Тогда Юрковский как глава спецрейса просто приказал Быкову изменить маршрут.

«По требованию Юрковского «Тахмасиб» шел к станции «Кольцо–1», искусственному спутнику Сатурна, движущемуся вблизи Кольца».

Быков подчиняется. Он всё равно не собирается рисковать «Тахмасибом» и входить в кольцо Сатурна. На что же рассчитывает Юрковский?

«Работе планетологов Кольца придавалось большое значение в системе Сатурна. Планетологи рассчитывали найти в Кольце воду, железо, редкие металлы — это дало бы системе автономность в снабжении горючим и материалами. Правда, даже если бы эти поиски увенчались успехом, воспользоваться такими находками пока не представлялось возможным. Не был ещё создан снаряд, способный войти в сверкающие толщи колец Сатурна и вернуться оттуда невредимым».

Пусть Юрковский теперь просто чиновник, но как планетолог должен знать, что пока нет такого «снаряда», на котором можно войти в Кольцо, а потом вернуться невредимым. Может, именно это его и привлекает?

Быков, зная характер и возможности Юрковского, тоже проясняет для себя данную ситуацию.

«Павел Шемякин, напротив, женат, имеет детей, работает ассистентом в Институте планетологии, яро выступает за гипотезу об искусственном происхождении Кольца и намерен «голову сложить, но превратить гипотезу в теорию».

— Вся беда в том, — горячо говорил он, — что наши космоскафы как исследовательские снаряды не выдерживают никакой критики. Они очень тихоходны и очень непрочны. Когда я сижу в космоскафе над Кольцом, мне просто плакать хочется от обиды. Ведь рукой подать… А спускаться в Кольцо нам решительно запрещают. А я совершенно уверен, что первый же поиск в Кольце дал бы что–нибудь интересное. По крайней мере, какую–нибудь зацепку…

— Какую, например? — спросил Быков.

— Н–ну, я не знаю!..

— Я знаю, — сказал Горчаков. — Он надеется найти на каком–нибудь булыжнике след босой ноги. Знаете, как он работает? Опускается как можно ближе к Кольцу и рассматривает обломки в сорокакратный биноктар. А в это время сзади подбирается здоровенный астероид и бьёт его под корму. Паша надевается глазами на биноктар, а пока он свинчивается, другой астероид…

— Ну и глупо, — сердито сказал Шемякин. — Если бы удалось доказать, что Кольцо — результат распада какого–то тела, это уже означало бы многое, а между тем ловлей обломков нам заниматься запрещено».

И вот происходит кульминационная сцена обмана, совращения и отупления (по воле авторов) Алексея Быкова.

«Юрковский резко остановился.

— Вот что, Алексей, — сказал он. — Я договорился с Маркушиным, он даёт мне космоскаф. Я хочу полетать над Кольцом. Абсолютно безопасный рейс, Алексей. — Юрковский неожиданно разозлился. — Ну чего ты так смотришь? Ребята совершают такие рейсы по два раза в сутки уже целый год. Да, я знаю, что ты упрям. Но я не собираюсь забираться в Кольцо. Я хочу полетать над Кольцом. Я подчиняюсь твоим распоряжениям. Уважь и ты мою просьбу. Я прошу тебя самым нижайшим образом, чёрт возьми. В конце концов, друзья мы или нет?

— В чём, собственно, дело? — сказал Быков спокойно. Юрковский опять пробежался по комнате.

— Дай мне Михаила, — отрывисто сказал он.

— Что–о–о? — сказал Быков, медленно выпрямляясь.

— Или я полечу один, — сейчас же сказал Юрковский. — А я плохо знаю космоскафы.

Быков молчал. Михаил Антонович растерянно переводил глаза с одного на другого.

— Мальчики, — сказал он. — Я ведь с удовольствием… О чём разговор?

— Я мог бы взять пилота на станции, — сказал Юрковский. — Но я прошу Михаила, потому что Михаил в сто раз опытнее и осторожнее, чем все они, вместе взятые. Ты понимаешь? Осторожнее!

Быков молчал. Лицо у него стало тёмное и угрюмое.

— Мы будем предельно осторожны, — сказал Юрковский. — Мы будем идти на высоте двадцать–тридцать километров над средней плоскостью, не ниже. Я сделаю несколько крупномасштабных снимков, понаблюдаю визуально, и через два часа мы вернёмся.

— Алёшенька, — робко сказал Михаил Антонович. — Ведь случайные обломки над Кольцом очень редки. И они не так уж страшны. Немного внимательности…

Быков молча смотрел на Юрковского. «Ну что с ним делать? — думал он. — Что делать с этим старым безумцем? У Михаила больное сердце. Он в последнем рейсе. У него притупилась реакция, а в космоскафах ручное управление. А я не могу водить космоскаф. И Жилин не может. А молодого пилота с ним отпускать нельзя. Они уговорят друг друга нырнуть в Кольцо. Почему я не научился водить космоскаф, старый я дурак?»

— Алёша, — сказал Юрковский. — Я тебя очень прошу. Ведь я, наверное, больше никогда не увижу колец Сатурна. Я старый, Алёша.

Быков поднялся и, ни на кого не глядя, молча вышел из кают–компании. Юрковский закрыл лицо руками.

— Ах, беда какая! — сказал он с досадой. — Ну почему у меня такая отвратительная репутация? А, Миша?

— Очень ты неосторожный, Володенька, — сказал Михаил Антонович. — Право же, ты сам виноват.

— А зачем быть осторожным? — спросил Юрковский. — Ну скажи, пожалуйста, зачем? Чтобы дожить до полной духовной и телесной немощи? Дождаться момента, когда жизнь опротивеет, и умереть от скуки в кровати? Смешно же, Михаил, в конце концов, так трястись над собственной жизнью.

Михаил Антонович покачал головой.

— Экий ты, Володенька, — сказал он тихо.— И как ты не понимаешь, голубчик, ты–то умрёшь — и всё. А ведь после тебя люди останутся, друзья. Знаешь, как им горько будет? А ты только о себе, Володенька, всё о себе.

— Эх, Миша, — сказал Юрковский, — не хочется мне с тобой спорить. Скажи–ка ты мне лучше, согласится Алексей или нет?

— Да он, по–моему, уже согласился, —  сказал Михаил Антонович. — Разве ты не видишь? Я–то его знаю, пятнадцать лет на одном корабле».

Да, Быков по воле авторов резко поглупел. Он почему-то уверен, что Юрковский сдержит слово не лезть в Кольцо; что уговорить безотказного Крутикова нырнуть в Кольцо Юрковскому будет труднее, чем пилота со станции, ни разу за целый год не нарушившего данный запрет; что Крутиков с его больным сердцем и давно не летавший на космоскафах предпочтительнее в плане безопасности полёта, чем пилот, летающий над Кольцом дважды в сутки почти уже год. Мне одному кажется, что Быков, если он резко не поглупел, просто повторил жест Пилата с мытьём рук? Быков из двух предыдущих книг трилогии никогда не совершил бы всего того, резко противоречащего его образу, что соавторы заставили его сделать и сказать в данной повести. Кроме того, соавторы постарались сделать так, чтобы в каждый решающий момент Быкова не было рядом с Юрковским. И космоскаф знаменитый пилот Быков водить, оказывается, не умеет, а штурман Крутиков умеет!

Разумеется, всё произошло именно так, как предполагал в разговоре с Быковым и Шемякиным планетолог Горчаков. Юрковский, заметив внутри Кольца инопланетный артефакт, сначала уговорил, а потом силой заставил Крутикова войти в Кольцо, прекрасно понимая, что назад им не выбраться.

«Юрковский, отпихнув Михаила Антоновича, нагнулся к микрофону.

— Алексей! — крикнул он. — Ты помнишь сказочку про гигантскую флюктуацию? Кажется, нам выпал–таки один шанс на миллиард!

— Какой шанс?

— Мы, кажется, нашли…

— Смотри, смотри, Володенька! — пробормотал Михаил Антонович, с ужасом глядя на экран. Масса плотной серой пыли надвигалась сбоку, и над ней плыли наискосок десятки блестящих угловатых глыб. Юрковский даже застонал: сейчас заволочёт, закроет, сомнёт и утащит невесть куда и эти странные белые камни и этого серебристого паучка, и никто никогда не узнает, что это было…

— Вниз! — заорал он. — Михаил, вниз!..

Космоскаф дёрнулся.

— Назад! — крикнул Быков. — Михаил, я приказываю: назад!

Юрковский протянул руку и выключил приём.

— Вниз, Миша, вниз… Только вниз… И поскорее.

— Что ты, Володенька! Нельзя же — приказ! Что ты! — Михаил Антонович потянулся к рации. Юрковский поймал его за руку.

— Посмотри на экран, Михаил, — сказал он.— Через двадцать минут будет поздно…

Михаил Антонович молча рвался к рации.

— Михаил, не будь дураком… Нам выпал один шанс на миллиард… Нам никогда не простят… Да пойми ты, старый дурак!

Михаил Антонович дотянулся–таки до рации и включил приём. Они услыхали, как тяжело дышит Быков.

— Нет, они нас не слышат, — сказал он кому–то.

— Миша, — хрипло зашептал Юрковский. — Я тебе не прощу никогда в жизни, Миша… Я забуду, что ты был моим другом, Миша… Я забуду, что мы были вместе на Голконде… Миша, это же смысл моей жизни, пойми… Я ждал этого всю жизнь… Я верил в это… Это Пришельцы, Миша…

Михаил Антонович взглянул ему в лицо и зажмурился: он не узнал Юрковского.

— Миша, пыль надвигается… Выводи под пыль, Миша, прошу, умоляю… Мы быстро, мы только поставим радиобакен и сразу вернёмся. Это же совсем просто и неопасно, и никто не узнает…

Михаил Антонович торопливо забормотал:

— Нельзя ведь. Не проси. Нельзя. Ведь я же обещал. Он с ума сойдёт от беспокойства. Не проси…

Серая пелена пыли надвинулась вплотную.

— Пусти, — сказал Юрковский. — Я сам поведу.

Он стал молча выдирать Михаила Антоновича из кресла. Это было так дико и страшно, что Михаил Антонович совсем потерялся.

— Ну хорошо, — забормотал он. — Ну ладно… Ну подожди… — Он всё никак не мог узнать лица Юрковского, это было похоже на жуткий сон.

— Михаил Антонович! — позвал Жилин.

— Я, — слабо сказал Михаил Антонович, и Юрковский изо всех сил ударил по рычажку бронированным кулаком. Металлическая перчатка срезала рычажок, словно бритвой.

— Вниз! — заревел Юрковский.

Михаил Антонович, ужаснувшись, бросил космоскаф в двадцатикилометровую пропасть. Он весь содрогался от жалости и страшных предчувствий. Прошла минута, другая…

Юрковский сказал ясным голосом:

— Миша, Миша, я же понимаю…

Ноздреватые каменные глыбы на экране росли, медленно поворачивались. Юрковский привычным движением надвинул на голову прозрачный колпак скафандра.

— Камни, — жалобно сказал Михаил Антонович, — камни…

 

— Так у нас ничего не получится, — сказал голос Михаила Антоновича.

— Да, действительно… Что ж тут придумать?

— Погоди, Володенька. Давай я сейчас вылезу и сделаю это вручную.

— Правильно, — сказал Юрковский. — Давай вылезем.

— Нет уж, Володенька, ты сиди здесь. Толку от тебя мало… мало ли что…

Юрковский сказал, помолчав:

— Ладно. А я ещё несколько снимков сделаю.

 …Юрковский вдруг закричал:

— Камень! Миша, камень! Назад! Бросай всё!

Послышался слабый стон, и Михаил Антонович сказал дрожащим голосом:

— Уходи, Володенька. Скорее уходи. Я не могу.

— Что значит — не могу? — завизжал Юрковский. Было слышно, как он тяжело дышит.

— Уходи, уходи, не надо сюда… — бормотал Михаил Антонович. — Ничего не выйдет… Не надо, не надо…

— Так вот в чём дело, — сказал Юрковский. — Что же ты молчал? Ну, это ничего. Мы сейчас. Сейчас… Эк тебя угораздило…

— Сейчас, Мишенька, сейчас… — бодро говорил Юрковский. — Вот так… Эх, лом бы мне…

— Поздно, — неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.

— Да, — сказал Юрковский. — Поздно.

— Уйди, — сказал Михаил Антонович.

— Нет.

— Зря.

— Ничего, — сказал Юрковский,— это быстро.

Раздался сухой смешок.

— Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.

И после короткой тишины кто–то — непонятно, кто, — тихо и жалобно позвал:

— Алёша… Алексей…»

Но на этот раз Алексей Быков никого спасти не сумел. Юрковский добился своего — он в глазах землян совершил подвиг и погиб героем, а то, что открытие его не имеет научной ценности, потому что ничем, кроме туманных слов по радио не подтверждено, для большинства людей неважно. Зато это важно для Алексея Быкова и Ивана Жилина, потому что Юрковский из-за своих непомерных амбицый хладнокровно погубил их друга и члена экипажа Михаила Крутикова, как мог бы ранее дважды погубить Ивана Жилина. Важно это стало и для Юры Бородина, он, наконец, понял то, что так безуспешно пытался ранее объяснить ему Иван Жилин.

«Юра помнил смутно, что они что–то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они–то считали, что это и есть главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг — это хорошо, но человек должен жить.

Юра подумал, что через несколько дней встретит ребят. Они, конечно, сразу станут спрашивать, что да как. Они не будут спрашивать ни о Юрковском, ни о Крутикове, они будут спрашивать, что Юрковский и Крутиков нашли. Они будут прямо гореть от любопытства. Их будет больше всего интересовать, что успели передать Юрковский и Крутиков о своей находке. Они будут восхищаться мужеством Юрковского и Крутикова, их самоотверженностью и будут восклицать с завистью: «Вот это были люди!» И больше всего их будет восхищать, что они погибли на боевом посту. Юре даже стало тошно от обиды и от злости».

Итак, Владимир Юрковский всё же погиб так, как желал, хотя у него был шанс спастись. Но он им не воспользовался, хотя когда-то на Венере в аналогичной ситуации не раз предлагал Быкову бросить на верную гибель и полумёртвого Дауге, и самого Юрковского, очевидно, не считая подобный поступок предосудительным. Юрковский предпочёл погибнуть и остаться в глазах человечества героем, чем попытаться спасти и предоставить учёным те снимки артефакта пришельцев, ради которых, собственно, он и погубил Михаила Крутикова. Но Юрковский до конца остался «спортсменом», а Быкова на этот раз рядом не было…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы ещё раз встретимся с Владимиром Юрковским в повести братьев Стругацких «Хищные вещи века». Бывший бортинженер Иван Жилин в одном маленьком городке на Земле вдруг обнаружил на площади перед отелем памятник Владимиру Юрковскому, но никто из местных жителей не знает, за что, кому и кем поставлен этот монумент. Жилин удивлён, потому что «Юрковским не ставят памятников». И оказалось, что Владимир Юрковский «впервые в истории этого города сорвал банк в электронную рулетку», и именно этот подвиг знаменитого планетолога и «было решено увековечить». Так же и читатель вправе сам решать, кто такой Владимир Юрковский, чего он достоин: восхищения, осуждения или забвения.

Сергей Калабухин

фото взято с сайта project.orenlib.ru