Он снова сидел в аэропорту, спустя столько лет после пандемии, совершенно не соизмеряя прошлое и настоящее, пытаясь разглядеть в серой дымке брезжащего восхода хоть что-то новое, неизведанное, так точно и давно написанное на полях мироздания. Лиссабон был белым городом мечты, и, оказавшись там снова, он почему-то не мог даже представить себе, что не только бывал здесь несколько раз, но оказался здесь неожиданно снова, Бог весть каким образом.

Аэропорт был целым ночным городом, железобетонный, с множеством лавок и магазинов. Рядом с Артуром сидела миловидная рыжеволосая девушка, что-то отчаянно объясняя по телефону кому-то на красивом, звучном португальском языке. Она сердилась, потом смеялась, потом снова сердилась, обрушивая поток энергии на кого-то на том конце провода.

Артур подсел к ней, угостил сигаретой, с удовольствием наблюдая, как она затягивается. Потом мысленно достал носовой платок, сам не зная для чего. Может быть, чтобы как-то успокоить ее. Сигаретный дым почему-то вызвал у нее не успокоение, а поток безудержных слез, которые он старательно утирал, не взирая на ее протесты и увещевания соблюдать приличия.

Они разговорились. Она долго рассказывала ему о своих трудностях. Это были трудности, связанные с мужчинами и женщинами, работой и отдыхом, каждодневные выяснения отношений и безудержные чувства. Он спокойно выслушивал этот поток эмоций, обрушившийся теперь и на него, глядя на ее красивое лицо, и пытаясь угадать в ее чертах ответы на те вопросы, которые поступали таким же безудержным потоком, пока он внимал ее рассказу. Обилие фактов и историй несколько не смущало Артура. Он не был человеком логичным. Но даже его спонтанность не помогала понять, что именно вызвало у девушки столь сильные эмоции. Ситуации, о которых говорила собеседница, были совершенно понятными, даже прозрачными.

Его опыт общения с женщинами, однако, давал о себе знать. Он не мог ей перечить. Он хорошо осознавал, почему она так напряжена, почему так не уверена и расстроена. Причиной, как это обычно бывает, была она сама, не нашедшая опору, и не в состоянии стать такой опорой для тех людей, которых так отчаянно любила.

Артур откинулся назад. Не взирая на острое желание участвовать в разговоре, и узнать о своей собеседнице что-то еще, вдруг ощутил внезапно нахлынувшую усталость, нежность и грусть. Усталость происходила совершенно ниоткуда, из каких-то бездн сознания. Он словно бы вдруг отчетливо осознал, что был свидетелем чьей-то жестокости и глупости, и хотя подобных историй было у каждого жителя Португалии, в общей сложности, миллиона два, именно эта история вдруг задела его, оторвала от собственных мыслей. Именно эта история так впечатлила его, столь сильно воздействовала на его сознание.  Он мысленно представлял себе мужчину, о котором девушка рассказывала, который, судя по всему, был из разряда бахвалящихся и слабых представителей человечества. Понять, почему именно такой индивид был привлекателен для собеседницы Артура, он не мог, и даже не пытался. На это была женская логика, столь отличная от мужской, столь странная по выборе кандидатов в счастливчики. Артур не мог даже заставить себя представить, как можно было женщину не защищать, сесть на ее хрупкие плечи. Как можно было столь жестко сломать чужую судьбу и не просто наслаждаться этой ломкой, но прилагать специально продуманные усилия для того, чтобы ничто этому разрушению не могло помешать.

Сказать своей красивой спутнице о подобного рода мыслях Артур не мог. Во-первых, он все-таки был мужчиной. Во-вторых, он был иностранцем. И потом никто не жаждал его советов, не ждал их, и даже не интересовался его мнением. Даже носового платка, как обычно просят в России, у него никто не потребовал, поэтому рассчитывать на помощь словом, было еще менее вероятно.

Он снова откинулся на спинку деревянной скамейки, и теперь, не найдя места своим воспоминаниям, как воочию увидел теперь уже свою странную историю потерь из далекого прошлого. Такого далекого, что, добираясь сознанием до тех глубин, было невозможно с абсолютной уверенностью определить, был ли на дне моря он, или какой-то другой человек.

Это было лет двадцать назад. Он тогда ни на шутку увлекся, до такой степени, что потерял и голову, и здравый смысл. Увлекся своей мечтой о любви, поставив ее во главу угла, определив ею свою жизнь. Селена была ловким манипулятором, иногда наивным, иногда – открытым и расчетливым. Ее отличительная способность включала в себя непримиримое желанию заполнить собой весь мир полностью, поглощая чужой мир, тело и все, что оставалось после этого. Он не пытался понять, почему после встречи с ней все исчезло. Почему не было ни карьеры, ни радости, ни денег, ни работы. Возможно, деньги было единственным средством и рычагом воздействия для Селены, поэтому денег он, конечно, полностью лишен не был. Но все остальное улетело в тартарары со скоростью света. Улетело, ушло, исчезло. Исчезло так быстро, что он не заметил, как оказался на дне жизни, вне какого-либо положения, репутации, или намека на счастье. Когда несколько лет назад он встретил Селену на их новой общей работе, то поразился до какой степени она до сих пор не понимала, что его жизнь полностью поменялась. Она продолжала приглашать его на танцульки и вечера при свечах, звала в какие-то мифические поездки при живом муже, и даже не ставила под сомнения факт того, что за десять лет их расставания, столько всего могло поменяться, и ему было не только не интересно проводить с ней время, но он не мог на дух переносить человека, который вызвал в нем когда-то такой взрыв эмоций, такой разрушительный ураган чувств.

С Галиной он встретился значительно позже. Галина не просто изменила все. Галина дала ему цель и надежду. Выткала как вытачивают ковровый узор его радости и полета. Она сделала из Артура не просто успешного человека. За два года ее благосклонного отношения он взлетел до небес, движимый одним чувством счастья общения с ней. Как Галине удалось сделать то, что другие разрушали, он даже представить себе не мог. На то, как он про себя и говорил, были его мужские, квадратные мозги. Она смотрела на него, и он чувствовал, что должен перемениться. Она улыбалась ему, и он понимал, что следующий день он должен посвятить чему-то конкретному. Она писала ему сообщения, и он-таки становился тем, кем он, наконец, стал за такой короткий срок, что, похоже, сам факт перевоплощения удивил даже Галину.

Когда вокруг рассуждали о женщинах, он всегда молчал. Современный мир не стеснялся обмениваться мнениями. Но его внутренний пульс был столь сильным, что вовсе не нуждался в том, чтобы быть обнародованным.   Он разбирался благодаря ей совершенно во всем. Смотрел на человека, понимал, о чем тот думает. Улыбался человеку, и понимал, что за десять минут встречи, можно было додумать всю историю последующей жизни. Как ему удавалось видеть судьбу, предсказывать ее дальнейший ход, он не мог понять. Но Галина словно открыла в нем второе видение, помогла ощутить те внутренние силы, которые ранее дремали, не находя выхода.

Когда-то зимой Артур поехал в Москву на поезде. Из окон поезда, даже на большой скорости как будто бы ощущался холод, проглядывалась дыма мороза сквозь узорчатость леса.  Деревья, все в расписных узорах, стояли на всеобщем обозрении, этакое диво русской сказки на фоне соборов и церквей маленьких российских городов. Его пронзала сама мысль о ней, пронзал любой намек на то, что в этой жизни есть она, ее видение и понимание. Не в стиле других женщин, она посвящала себе каждому вопросу или встреченному человеку целиком. Вдумчиво, размеренно, отдавая ему свою мудрость, сознание, понимание, и внутренний огонь. Общение с ней было настолько цельным и правильным, что их встречи отложили след на всю жизнь, определив его дальнейшую судьбу. Будучи уверенным в том, что самое важное для человека это быть порядочным, он излучал теперь такой свет и был примером такой уверенности, на которые ранее просто не был способен. Так он познал свою силу, глядя теперь на девушку в лиссабонском аэропорту, силясь ей помочь. Хорошо понимая, что, наверняка, он был все-таки предпоследним человеком, который был способен это сделать.

— Querida, — сказал он ей, слегка наклоняясь вперед, чтобы звучать более доверительно. – Querida…

Она слегка отстранилась и поежилась. Ее раскосые брови нахмурились, а маленькие губы немного надулись.

Он снова силился сосредоточиться, но не мог. Мысль о том, что кто-то так мучил эту девушку, и она не могла найти в себе силы побороть свои чувства, была ему понятна. Ему также было понятно, что, подписывая себе столь очевидный приговор несчастья, ни одна на свете сила не могла объяснить сидящей перед ним женщине, что она что-то делает не так. Рассказать ей о том, что такое счастье, он мог, так как его счастье было его счастьем, его собственным пониманием его.  Он сам нередко увлекался, был подвержен эмоциям и настроениям. Он не мог с легкостью и чистой совестью просто сказать ей:

— Бегите от людей, которые издеваются над вами.

Нет, не мог.

Тем более, что не мог и даже не хотел заменить этих людей, а был всего лишь сторонним наблюдателем, вдруг заметившем, что мир рядом с ним стал неспокойным.

Девушка, казалось, читала его мысли. Артур, даже как первый встречный, не так нравился ей, но его искреннее участие по какому-то странному стечению обстоятельств вдруг начало ее оживлять. На глазах она приходила в себя после длительного сна, пытаясь вернуть себе каплю жизни, вдохнуть и обрести ее заново. Возможно, она совершенно не привыкла, чтобы жизнь в нее вдыхал мужчина, придерживаясь мнения, что только женщина должна обеспечивать кислород на планете, и ей суждено гибнуть в процессе столь благодарной миссии. На удивление кислород исходил от мужчины, и она, удивляясь, похоже, этому не на шутку, с непривычки даже уточнила:

— Еl ruso? Русский?

— Si, — ответил он спокойно и улыбнулся.

Спустя час она пила вино и упоенно что-то рассказывала. Уже о своей семье, о своих знакомых. Он поймал себя на мысли, что ее тоже волновали чужие истории, и она оживала, когда пыталась разгадать их тайных ход, секреты хитросплетений. Эта мысль его почему-то немного успокоила.

Напряжение спало, аэропорт казался почти пустым, объявили посадку. Девушка встала, распрощалась, и вдруг поцеловала его в щеку, оставив ощущение легкого флирта, которое от нее исходило совершенно ненавязчиво и предназначалось для всех окружающих сразу, без разбора и уверенности, кому именно.

«В конце концов, каждый человек имеет право на ошибки», — подумал Артур, ощущая, что трехчасовой разговор никак не помог, ничего не сгладил, не объяснил, никого не успокоил, и никому не принес добра.

Лиссабон был белым городом. Вновь белым на ярком солнце, с множеством подъемов и спусков, распростертым переулком дешевых кафе вдоль улицы, запахом моря. Океан был столь яркой частью ландшафта, что его присутствие ощущалось сразу при выходе из метро, резкий запах пронзал до глубин какого-то странного полу-осознанного существования, растворял все то наносное, что было внутри, очищал и слегка дурманил. Он шел быстрыми шагами в центр города, намеренно обходя кафе, заглядываясь на улыбающихся прохожих. Внутренний восторг этого города передавался ему ниоткуда, радовал, как много лет назад. Вот то самое кафе за поворотом, куда обычно приходили бомжи, местные завсегдатаи, сто лет назад. С очередью у прилавка, французом-гарсоном, ловко подбрасывающим чашки и принадлежности для варения. Вот он снова, молодой Рембо, делает Артуру этот кофе, черный с молоком, колдует над его приготовлением, распределяет чашечки по специально приготовленным формочкам. Подает их клиентам. Вот он, наконец, долгожданный кофе, с полетом и запахом Франции, с ощущением легкости, горчинки, сладкой терпкой добавки, так сочетающийся со сдобным воздушным круассаном.

Еще Артур вспомнил картину, которую когда-то видел висящей в одном из мировых музеев. Это была картина так называемого мета-модернизма, нового направления в искусстве, сочетающего все и вся, вмещающего в себя ностальгию о прошлом, и нежную тревогу будущего. Две обнаженные фигуры бежали вперед, спешили, торопились. Юноша и девушка, взявшись за руки, бежали по улицам города, сняв одежды, остановившись лишь на мгновение, перед самой камерой, не оборачиваясь, замерев и прижавшись друг другом. Написанная маслом картина создавал ощущение жизни придуманной, но была одновременно похожа на фотографию, как будто бы только что снятую. Это усиливало ее значимость, приземляла сюжет, делала смотрящего частью картинного пространства.

В какой-то момент Артур замер и почувствовал, что сам себе чем-то напоминает эту девушку, встреченную в аэропорту, столь долго рассказывающую ему что-то о своей жизни. Столь очевидно жизнерадостную, и еще трепетную, не оседлую. Он даже представил себе, что если бы он был португальцем, он легко бы мог поехать сейчас вместе с ней, в этот небольшой городок в горах, о котором она так долго рассказывала ему. Он даже видел, как этот поселок прорастал в горах, выбеленный от солнца, с узкими улочками, первобытными кафе, большими домами и наспех сооруженными фонтанами. Он мысленно брел по главной улицы этого небольшого городка, куда вели два старых подъемника, рассказывал что-то о своих снах, и красноречиво пояснял, что «птицы снятся всегда к большому благополучию».

Отбросив ненужные мысли, он вновь брел по Лиссабону, вспоминаю, сколько раз он здесь бывал, и как радужно город приветствовал его в каждое непохожее проявление своего яркого и таинственного существования.

— Жизнь интересна и прекрасна, но совершенно необязательно ее так портить самому, — подумал Артур, и с легкостью вскочил в подъехавшее желтое такси, предвкушая долгий и жизнерадостный разговор с водителем.

Пока они ехали вдоль красивый старых улиц в подсветке, он вдруг отчетливо почувствовал нехватку Галины, ее отрешенность, удаленность. Он добрался до отеля, разложил в темноте технику, нащупал руками выключатель. В спешке набрал нужные коды, пытаясь найти сеть. Он сам хотел написать ей, осознавая, что эта связь необходима, что ее отсутствие не просто разрушит это мир, а полностью его уничтожит. Она быстро отвечала ему, реагировала молниеносно. Он всегда знал, где она. Она никогда не скрывала, что делала, или с кем была. Эта уверенность вновь поставила его на ноги, дав возможность ощутить былую силу, свою радостность, которая, как он с ужасом подумал, могла вдруг снова пропасть, улетучиться, подвести его. Он сделал над собой мысленное усилие, чтобы сбросить неуверенность. Но расслабиться так и не мог, осознавая всю ответственность собственной жизни. «Эта любовь», — подумал он, вновь ощущая как разрозненные мысли приходили обратно, формируясь с ясный единый поток солнечного света. Таким мир был и стал только благодаря ей. Таким его хотелось удержать, не взирая на обстоятельства.

В какой-то момент он даже подумал, что жизнь и смерть не имели такого значения, как имела это значение она. Вне ее обозрения, все возвращалось на те круги ада, которыми и могла быть жизнь, без ее размеренного ощущения пульса этой жизни, который она не только познала сама, но о котором с такой щедростью поведала и ему.

Выйдя на утро в дорогом костюме и пахнущий одеколоном, оглядев влажный город и выложенную плиткой мостовую, он ловил случайные, намеренно брошенные в его сторону, взгляды девушек, пьющих ароматный кофе. Это не удивляло его, но совсем не радовало, только еще больше погружало в тот глубокий мир, который был раскрыт когда-то давно, и обнаружив себя, все время прорывался наружу, вплоть до берега и костра, который неспешно разгорался, отбрасывая тени на его жизненный путь.

Еще Артур почему-то вспомнил, как когда-то давно его позвали на телевидение выступать. Он очень смущался и мало о чем рассказывал. Только отвечал «да», или «нет», изредка глядя в пол. Галина тогда засмеялась, и тихо, спокойно сказала: «Опыт не шутка. Я не могу себе такое позволить! Когда меня зовут на телевидение, я поворачиваюсь самым выгодным ракурсом, и рассказываю все, что знаю на эту тему, быстро, четко и подробно».

А еще Артур вдруг понял, что встреченная им девушка в аэропорту была похожа на Галину во всем, и фактически была ею, ее вселенским двойником, частью ее вселенной. Просто до этой встречи он никогда не знал о Галине так много, не видел, или не хотел видеть. Не понимал, как она трепетна, ранима, как нуждается в понимании и тактичности. От этих переполнявших его мыслей Артур снова пытался отделаться, но они одолевали его, мучая и удивляя одновременно, принося неописуемую радость, отчаяние, и сомнение. Укрепляя сердце своей нелогичностью и жизненной силой.

Нина Щербак

фото автора