Светлой памяти В.А. Гиляровского,

170-летию со дня рождения

посвящается.

Владимир Алексеевич Гиляровский,

русский, советский писатель, поэт, беллетрист, журналист, актер,
историк любимой столицы Москвы
(1853-1935)

«Исключительное счастье человека –

быть при своем постоянном любимом деле».

В.И. Немирович-Данченко.

Происхождение. Детство. Образование.
I.

Появился на свет этот уникальный человек 26 ноября 1853 года в семье помещика Алексея Ивановича Гиляровского, управляющего лесным имением графа Олсуфьева в Вологодской губернии, и его верной спутницы Надежды Петровны, в девичестве Мусатовой, родом из запорожских казаков.

Следует сразу оговориться, что дата рождения писателя долгое время указывалась неверно, и только в 2005 году было обнаружено, что в метрической книге Покровской церкви села Сямы, где крестили Владимира, дата его рождения – 26 ноября (по ст.ст.) 1855 года. Но поскольку все произведения при жизни писателя, а также и после его кончины, в т.ч., на памятнике, что установлен на Новодевичьем кладбище в Москве, значится 1853 год, исправить эту досадную ошибку было невозможно. Кроме того, сам писатель, готовясь к своему 75-летнему юбилею, опубликовал в 1928 году статью, где утверждал, что родился в 1853 году. Вполне вероятно, что ошибка была допущена либо теми служителями, что совершали обряд, либо, по какой-то причине крещение произошло на два года позже…

Вот как Владимир Алексеевич вспоминает свои родные места:

«Родился я в дремучих домшинских лесах, где по волокам да болотам непроходимым медведи пешком ходят, а волки стаями волочатся. В Домшине пробегала через леса дремучие быстрая речонка Тошня, а за ней, среди вековых лесов, болота.

По отцовской линии предки – жители Бело-озера, и рыбачили, фамилия Петровы. Но дед, который поступил в духовную семинарию, получил фамилию Гиляровский, что происходила от латинского Hilaris – «веселый, радостный».

Род Петровых, вольных рыбаков, скорее всего, восходил, как предполагал Гиляровский, к жителям Великого Новгорода. А по матери – был потомком запорожских казаков, уроженцем Кубани, куда их род переселился в конце XVIII века. А дед по материнской линии был участником боевых действий на Кавказе, о чем ему много рассказывали и бабушка, и мама. Все это крепко засело в голове мальчика, и тяга к запорожцам, славному лихому племени, сохранялась у Гиляровского всю жизнь. Но и корни вольных новгородцев по отцовской линии наполняли его законной гордостью…

II.

Когда Володе исполнилось 8 лет, он лишился матери, скончалась Надежда Петровна, от жестокой простуды. В их доме, как вспоминал Гиляровский, всегда висела старинная гравюра – лицо красивой женщины, очень напоминающей любимую Наденьку, что признавали и её родители, и Алексей Иванович, его отец. Но о матери Володе напоминали песни донских казаков, что долгими вечерами пела она вместе с бабушкой.

Воспитанием мальчика с этого времени стали заниматься отец и особенно друг его, некто Китаев, пионер джиу-джитсу!.. Во второй половине XIX века о «таинственной японской борьбе» мало кто знал, разве что от вернувшихся из дальних странствий моряков.

Прозвали его «Китаевым» потому, что долгое время он жил в Китае и Японии. На самом деле это был Василий Югов, земляк Гиляровских, родом с Вологодчины, из семьи крепостных крестьян, и, как многие крестьянские дети, был записан в рекруты. Крепкого и смышленого паренька отправили служить в военно-морской флот. Так он оказался за «тридевять земель, в тридесятом царстве», на Дальнем Востоке. Однако, нравом и силой Василий был крут, часто участвовал в драках с иностранными моряками, за что однажды получил выволочку от старшего офицера, который приказал отправить его в трюм, а утром – расстрелять!.. Но Югову удалось бежать с корабля, и очутился он на острове, где встретился с японцами-рыбаками, с которыми и попал в Японию, а позже – в Китай. Именно там он хорошо усвоил приемы борьбы без оружия.

Гиляровский вспоминает, как дядя Китаев показывал ему всевозможные трюки. К примеру, клал один на другой два камня и разбивал их ударом ладони!.. Или начинал жонглировать бревнами, предназначенными для строительства сарая.

Одним словом, такой уникальный тренер научил подростка всем «мужским» приемам защиты – ездить верхом, делать гимнастику, разминая мускулы, стрелять и… драться, не оставляя видимых следов. Вот как описывает Гиляровский своего наставника:

«Это был квадратный человек, как в ширину, так и вверх, с длинными, огромными ручищами и сутулый. Ему было лет 60, но десяток мужиков с ним не могли сладить: он их брал, как котят, и отбрасывал от себя далеко, ругался неистово, не то по-японски, не то по-китайски, что, впрочем, очень смахивало на русские слова».

Уроки дяди Китаева – искусство борьбы подросток хорошо усвоил, и впоследствии они многократно помогали ему во время долгих странствий по миру.

III.

После кончины Надежды Петровны, этой невосполнимой утраты, отец и бабушка покинули хутор и переехали в Вологду, ибо Володе пришло время учиться.

В 1860 году Алексей Иванович получил там место чиновника, служил в полиции приставом. И в августе 1865 года Володя поступил в первый класс гимназии. Но прилежностью он не отличался, очень много было всевозможных увлекательных занятий и дел, и… результат был плачевным: Гиляровский остался на второй год!..

Отец пригласил на дом учителя чистописания Воскресенского Льва Андреевича, владеющего каллиграфией в высшей степени. Железные перья он не признавал, и целый год учил Володю писать гусиными, особым образом очинивая перо. Благодаря Воскресенскому, почерк у Володи Гиляровского выработался исключительно красивым, и кроме него так писать никто не умел.

Официальную «прописку» стальные перья получили только в 1867 году. Но когда требовалось составить какую-либо ответственную бумагу «на верх», или особо важное прошение, – обращались к нему, Владимиру Алексеевичу Гиляровскому…

В гимназии Володя начал писать стихи и эпиграммы («пакости» на наставников), которые разлетались, как вольные птицы. Естественно, их подхватывали школяры, и автор попадал в карцер, без воды и пищи, в «благодарность» от опороченных героев эпиграмм.

Но интересы Владимира были шире того, что он слушал, сидя за партой. Подросток серьезно занялся изучением иностранных языков, более всего ему нравился французский, и он даже пытался делать переводы стихов на русский.

Кроме того, помимо обязательных уроков Гиляровский постигал цирковое искусство – акробатику, джигитовку, на что тратилась уйма времени; итог был вполне предсказуем, – выпускных экзаменов Владимир не сдал!.. Понимая, что все это «выйдет ему боком», в июне 1871 года, опасаясь расправы отца, без паспорта и денег Владимир сбежал из дома, оставив отцу письмо, где каллиграфическим почерком вывел:

«Ушел работать простым рабочим на Волгу. Как устроюсь, напишу».

Годы скитаний. Поиски своего пути.
I.

Из Вологды Гиляровский добирался до Волги с попутным обозом, либо пешком. Когда добрался, был искренне удивлен: никогда не приходилось ему видеть такой огромной реки, по которой проплывали белоснежные теплоходы!.. К Волге тянулись люди со всех концов России, на Волгу – значило на свободу! Ведь не случайно звали ее «Волгой-матушкой», вкладывая в эти слова свои сокровенные мечты, объединяя с понятием «матушка Россия».

А ещё поразил паренька Ярославль: он стоял на высоком откосе, и сквозь изумрудную зелень деревьев виднелись белые здания, а на голубом небе золотились церковные купола.

На берегу Владимир отыскал билетную кассу, купил на оставшиеся гроши билет до Костромы, которые удалось, пока шел, заработать либо колкой дров, либо перетаскиванием грузов. Между Ярославлем и Костромой лежало село Грешнево, где провел детство его любимый поэт Некрасов, который написал:

«Выдь на Волгу: чей стон раздается над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовется, то бурлаки идут бечевой».

Следует сказать, что еще в Вологде юный Гиляровский общался с политическими ссыльными, которые рассказывали ему о народе, о бурлаках, давали книгу Чернышевского «Что делать?», которую подросток буквально «проглотил», после чего решил, что именно бурлаки и есть тот самый настоящий русский народ, с которым он обязательно свяжет свою судьбу навеки!..

На пароходе услышал разговор двух мужиков:

«Особенно часто мрут от холеры бурлаки. Оно и понятное дело, холерных-то по берегам хоронят, в песках, как раз на пути бурлацком. Их брат и так кончается, срок этих бедолаг недолог».

С бурлаками Гиляровский встретился в Костроме, как сошел с парохода «Александр III», был май 1871 года. Оказалось, что бурлаков задержал тут случай: от холеры скончались двое «коренных», так называли тех, кто нанимался на весь сезон, или, как говорили, «на всю путину».

Нашел бурлаков Гиляровский у трактира, пришел наниматься в артель. Молодой, сильный, ловкий Владимир с надеждой смотрел на главу артели, «шишака», первого в лямке, ожидая решения. Тот, окинув пристальным взглядом парня, сказал: «Сдёржить!».

За путь от Костромы до Рыбинска положили ему 3 рубля, и сговор состоялся.

Поскольку никаких документов у Владимира не было, он, на всякий случай, чтобы его не обнаружили, если отец станет разыскивать, придумал себе имя – Алеша Иванов (используя инициалы отца Алексей Иванович – ред.). Но бурлаки «бумажками» не интересовались, паспорта не спросили, хватило имени.

…В лямке Гиляровский провел 20 дней. Но за этот короткий срок вполне понял, «почем фунт лиха»: никакие рассказы и книги не заменили бы 150 верст бурлацкого пути по берегу Волги. Тянуть пришлось большую баржу – «расшиву»; это был ее последний рейс, в Рыбинске она шла на слом.

Болела грудь, ныли от натуги ноги, словно налитые свинцом. К вечеру первого дня не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Растянувшись на песке, глядел в небо на мерцающие звезды и мысленно благодарил ссыльных, которые привели его к волжским бурлакам.

Спали бурлаки на песке, редко у кого было что подстелить, разве что с расшивы привезут на лодке куски рогожи, либо рваный зипунишко, – скрутят, да под голову. Утром от холода проснутся, дрожь с головы до пят пробирает… Ели соленую рыбу и ройку, густую кашу, которую загодя варили, а потом резали на куски, глотали и запивали водой из Волги. Если хлеб черствел, тогда его крошили в большую артельную миску, туда же – лук, сильно солили и заливали водой, – эту «мурцовку» обычно ели на ужин.

…Лямочную жизнь помогали Гиляровскому переносить его веселый нрав и сила, которая ценилась на Волге и уважалась более всего. В ту пору она была и рекомендацией, и порукой в завтрашнем дне. Чуть пообвыкнув на коротких «переменках», когда бурлаки отдыхали, Володя потешал их: то колесом на руках пробежит по берегу, то двумя пальцами серебряный полтинник «пирожком» свернет. А то, ежели разведут костер, разбегался, будто хотел перепрыгнуть, но перед самым огнем останавливался и медленно проходил сквозь пламя.

– Бешеный, как есть бешеный! – говорили бурлаки. Так это прозвище и прилепилось к нему – «Алеша Бешеный».

По вечерам, если из-за встречного ветра приходилось сбрасывать лямку, бурлаки у костра, «прияв на грудь» водочки, нестройно пели:

Иван-болван с колокольни упал, а дядя Фрол

Трое лаптей сплел. Лапоточек потерял,

Искал да искал, Да копеечку нашел,

Колокольчик купил. Звонил да звонил,

Колокольчик купил, Себе голову сломил…

…Все, что услышал Гиляровский от бурлаков, впоследствии вошло в его рассказы. Тяжела была жизнь бурлацкая, хоть и немного прошел с ними в лямке. Но и другое понял, что умели эти люди сохранить душевное тепло, товарищество, готовность откликаться на беду того, кто рядом. Под грубой наружностью скрывалось неподдельное великодушие, чуткость, искренность, желание помочь, поддержать хотя бы словом добрым. Они не знали зависти, а ненависть возникала лишь к хитрости и подлости недочеловеков.

В Рыбинске, как пришли, отвели расшиву выше пристани, поставили на якорь. Бурлаки сняли шапки, поклонились друг другу и разошлись.

II.

В 1871 году по России вовсю гуляла холера, не успевали хоронить почивших, свозили за Волгу, закапывали в общие ямы. Возникла нехватка рабочих рук, которые требовались везде, и Алешу Бешеного сразу взяли в одну из артелей грузчиков – «крючником». Это была суровая школа жизни: целый день с мешком за плечами человек идет по жидким сходням, которые гнутся, того и гляди, вниз улетишь. Очень часто жестокими переломами кончалась «вахта» крючника. Платили хорошо, но день длился по 16-17 часов в сутки.

Владимир Гиляровский освоился довольно быстро, лихо бегал с десятипудовым мешком за спиной. В артели приметили парня, выдвинули в «батыри», т.е. старшим на несколько человек. На солнце почернел, а на первую получку купил шапку, новые козловые сапоги с красными отворотами и медными подковами, синюю косоворотку да жилетку красную. Старший артельный велел, чтобы была она непременно красная, с золотым галуном, мол, батырь – не шутка!..

Но щеголял Владимир недолго. Взвалил как-то мешок побольше, сало грузили, поторопился на берег, мешок – в воду, нога подвернулась, услышал хруст. Сказали, мол, счастливо отделался, мог бы и хребет переломать. Пришлось лежать, но молодость и здоровье помогли: через неделю с помощью товарищей стал выходить на берег.

На Волге, как выяснилось, крючник мог продержаться не более 8 лет. Очень много грузчиков становились инвалидами, а то, как говорится, «Богу душу отдавали». Единственная отрада у них была – водка. Глотнет стакан, закусит куском черного хлеба с воблой и спит, как убитый, до утренней зари.

Но именно тогда, в Рыбинске, Гиляровский написал первое свое стихотворение «Крючник»:

Мокра рубаха, лапти рвутся,

Устали ноги и спина,

А доски плещут, доски гнутся,

Под ними хлюпает волна.

Здесь песен нет. Весь день в молчанье,

Рот пересох до хрипоты,

Лишь только крякнет от страданья,

С плеча кидая куль в бунты.

Опять бежит по зыбкой сходне,

За новым грузом налегке,

Вчера и завтра, и сегодня –

Куль на спине, да крюк в руке.

…Нога зажила, и только тогда Владимир написал отцу в Вологду, сообщив, где он находится. Алексей Иванович тут же приехал, оглядел сына, сказал: «Хорош!.. Молодец!.. Будь ты каторжником, а не то что бурлаком или крючником, да оставайся честным человеком! Мозоли, брат, не позор, а украшение».

III.

Алексей Иванович очень хотел, чтобы сын прошел военную службу. В Ярославле находился 137-ой Нежинский пехотный полк, куда и поступил Владимир как вольноопределяющийся, имеющий образовательный ценз.

Осенью 1871 года полк стоял под Ярославлем, недалеко от Полушкиной рощи. Места красивейшие, да любоваться некогда, в лагере строгий порядок, только вечерами, тайком, удавалось выскочить на берег, окунуться в холодную воду, да быстрее – в лагерь, спать, ибо побудка, едва забрезжит рассвет.

Пища солдатская – щи из соленой рыбы, утром и вечером кипяток с хлебом, редко – сахара кусочек, а по скоромным дням – опять щи, только с говядиной, да каша гречневая – любимая еда!.. Каши всегда не хватало, поэтому солдат, получив увольнительную в город, старался купить деревянную ложку побольше, и носил ее за голенищем сапога.

Строевая служба – основное дело, гоняют день-деньской, а того, кто не в ту сторону повернул, либо не с той ноги пошел, отправляли в карцер.

Но Гиляровский весьма скоро приобрел славу лучшего строевика. К примеру, идут занятия, кто-нибудь из солдат ружье не так, как положено, вскинет на плечо, или собьет марш, командир кричит: «Рота, стой!.. На пра — во!.. Гиляровский, два шага вперед!.. Смотрите, олухи!» – и начинает гонять его перед строем…

Любимое развлечение солдат – кулачные бои. Как только замерзала речка Которосль, в первое же воскресенье, по давней русской традиции, фабричные сходились с городским населением. На это «увлекательное» занятие заманил Гиляровского хозяин трактира Ландрон, естественно, с согласия полкового начальства.

Две «стенки» друг против друга стоят плечом к плечу. У одних кушаки красные, у других – синие, ждут сигнала. Резкий, пронзительный свист, – и началось!.. Били, куда попало, в лицо, в грудь, цель одна – свалить с ног. И как-то во время боя Владимир опрокинул навзничь главаря Ваньку Горного, и этой минуты хватило, чтобы городские взяли верх. Ликовали зрители, ликовал Ландрон, а в награду подарил Гиляровскому часы, что было в ту пору великой щедростью!..

Служба в Нежинском полку обязывала нести караул в арестантских ротах. Пришедшие из разных губерний люди, зачастую без документов, летом находили себе работу, но зимой – беда!.. Паспорта нет – пошел прочь, и несчастный срывается – украл, ограбил – тюрьма!.. Было у этих горемычных прозвище «зимогоры», жили они недалеко от города, возле железнодорожной станции. Однажды Гиляровский пошел туда посмотреть: на берегу стояли шалаши, сколоченные наспех из палок и досок, покрытых кусками рогожи; длинными рядами тянулись они вдоль Волги. Спали прямо на земле, хорошо, если на рогоже… Сколько же людей было обречено на борьбу за самое малое – кусок хлеба!.. Жизнь утекала, как вешняя вода, и подобное Гиляровский наблюдал и в дни молодости, и в зрелые годы, не в силах что-либо изменить.

…Из Нежинского полка в 1873 году Гиляровского, в качестве поощрения за хорошую службу, отправили в Москву, в юнкерское училище. В первую же увольнительную пошел Владимир в город, разыскивать товарища отца, историка Е.В. Барсова, но дома не застал. Возвращаясь, в Лефортовском лесу нашел подброшенного кем-то на дорогу младенца. Принес в училище, реакция начальства была не адекватна: оказывается, он опорочил честь мундира!.. И на следующий день Гиляровского из училища отчислили.

Сообщать о происшествии, чтобы не огорчать отца, Владимир не решился. Уехал в Ярославль, не успев посмотреть Москву. В полк не вернулся, службу продолжать не стал, написав рапорт об отставке.

На работу никто не брал, ежели нет документов, – всюду отказ. Пробивался Гиляровский тем, чем мог: кому дров наколоть, воды из колодца натаскать, собаку выгулять… Двугривенный получит, и рад-радёшенек, а бывало, могли ни копейки не заплатить! Управы на беспаспортных не ищи, легче – голову в петлю сунуть…

Помотало его по стране, без «вида на жительство» хватался за любую работу: был пожарным, истопником, табунщиком, рабочим на заводе свинцовых белил купца Сорокина. Это была самая настоящая каторга.

Завод обнесен был высоким забором, внутри – домишки барачного типа, наполовину вросшие в землю. Покидать территорию строжайше запрещалось. Но на дворе – зима, Гиляровский решил продержаться до весны, благо, кормили вволю. Жили рабочие в темных душных казармах; спали на нарах вповалку. Но дышать в цеху приходилось ядовитой свинцовой пылью, рот завязывали тряпками, которые фактически не спасали. Свинец попадал в легкие и оседал; сначала пропадал аппетит, затем наваливалась слабость и полное безразличие к окружающему.

На завод беспаспортных брали охотно – платить меньше, а помрет, опять же хорошо, – не перед кем ответ держать…

Память о пережитом крепко запала в сердце, и время его не изжило. Словно наяву Гиляровский видел нары, белую пыль свинцовых белил, серые, землистые лица людей. Но именно тогда Владимир при свете тусклого огня керосиновой лампы, с большим трудом раздобыв у сторожа жиденькие чернила, написал 8 страниц, во всех подробностях, что видел и сам испытал зимой 1873-1874 года.

Эту рукопись Алеша Иванов отослал отцу с просьбой сберечь, что Алексей Иванович свято и выполнил.

…От смерти Гиляровского спас бывший волжский атаман Репка. Он посоветовал пареньку в свободное от работы время рубить дрова на гумне, помогая заводскому сторожу. Часов шесть-семь на чистом воздухе спасли легкие Владимира, а также удалось сохранить и здоровье, и силу, еще не полностью растраченную.

Наконец пришла весна, и снова – Рыбинск, Кострома и Нижний Новгород; снова работа, какая подвернется, к примеру, на ярмарке у итальянцев, торговавших ювелирными изделиями, убирал помещение, зазывал покупателей в лавку, платили хозяева щедро: 20% от выручки, для Гиляровского это были большие деньги!.. После рабочего дня ходил на Сибирскую пристань, где торговали железом, а чуть выше стояли рыбные караваны, где удавалось поработать крючником.

IV.

Поиски «себя», кем стать, какую стезю выбрать, продолжались, да и посмотреть на мир, и прежде всего на другие удивительные края родной страны, уж очень хотелось.

В Нижнем Гиляровский долго не задержался, задался целью увидеть Волгу дальше, особенно Жигули, о которых много слышал и жаждал лицезреть своими глазами. Сел на пароход, что шел в Астрахань, и уехал.

Рано утром достигли цели – Жигули!.. Накануне прошли дожди, и утренний туман, поднявшись, открывал омытую зелень гор. Эти первые горы, которые увидел он в своей жизни, произвели на него неизгладимое впечатление.

За Жигулями пароход догнали плоты, на которых горел костер, возле него сидели люди, мирно беседуя и зорко следя за встречающимися порогами. И Гиляровский загорелся испытать на себе эти трепетные чувства, что и осуществил, пройдя на плотах от Царицына до Астрахани.

…Три первых года его скитаний прошли у берегов Волги, которые оставили самые сильные ощущения, поскольку Гиляровский находился среди тех, кто ежедневно вел битву за жизнь, изнуряющую человека, и он в полной мере постиг ее суть. Но ему было легче, чем другим, поскольку в Вологде – отец, который всегда был готов прийти на помощь сыну, хотя он ни разу подобной возможностью не воспользовался.

Юноша окунулся в гущу этой битвы, ради познания её, но за ним была молодость и несокрушимая уверенность, что приобретенный опыт поможет выйти из нее победителем. Отец не возражал, более того, – одобрил.

Школа, бесспорно, была сурова, но именно она научила Гиляровского видеть человека каждого, и ощутить его боль. От природы он был добрым и отзывчивым, но в скитаниях боль получила развитие, которая, по его словам, «окончила университет», и потом никогда в жизни он не проходил мимо горя или беды человека. Никогда.

…После Волги Гиляровский попал в степи, где провел около года на зимовнике. Полюбил он их с первой встречи, а также их обитателей – диких лошадей. Кстати, о них он слышал в детстве от деда с бабушкой, когда зимними вечерами они рассказывали внуку удивительные истории и пели песни.

Довелось Владимиру быть и табунщиком, и объездчиком диких лошадей, которых называли «неуки». Эта работа тоже требовала большой физической силы, умения и ловкости. Иной раз, охраняя табун, приходилось проводить в седле по нескольку суток. Особенно тяжело доставалось в буран, когда метет, не видно ни зги, а «подопечные» могли разбежаться, а то и погибнуть…

Но зато была свобода!.. «Когда мчишься по широким просторам степей на укрощенном неуке, – вспоминал он, – «орал я во все горло песни, которые слышал лишь сам, ветер, да конь».

«Степи, – писал позже Гиляровский, – незабвенное время. Степь заслонила и прошлое, и будущее. Жил текущим днем, беззаботно. Едешь один на коне и радуешься. Все гладь и гладь. Не видно края, ни кустика, ни деревца… Кружит орел, крылом сверкая, и степь, и небо без конца… И полюбил степь, должно быть, дедовская кровь сказалась. На всю жизнь полюбил».

Но именно степь привела Владимира Гиляровского на арену цирка. Стал он выступать с рисковым номером «Алексис на неоседланной лошади». Попал на манеж случайно, но полюбил его, поскольку именно здесь проявлялась находчивость человека, воля, собранность и крепкое товарищество, а также отчаянная смелость. Привязанность к цирку осталась у него на всю жизнь.

Позже, живя уже в Москве, часто заходил в цирк, где был «своим» человеком. Особенно подружился с клоуном – Виталием Лазаренко, который очень удивился, узнав, что Гиляровский выступал в цирке. На это он ответил стихами:

Полсотни лет тому назад

Я был в афишах Алексисом.

Почтен был даже бенефисом,

Сам Николь звал меня: «Комрад!».

Тебя чтоб больше огорошить,

Вот дальше летопись моя:

На неоседланную лошадь

Никто не прыгал так, как я.

Набитый мускул, гибкость торса,

Жизнь без раздумий и забот,

И вихрь стремительный парфорса,

И на трапеции полет…

(«Николь» — один из самых знаменитых циркачей – ред).

Но «жизнь без раздумий и забот» занесла однажды Владимира Гиляровского… в театр!.. В 1875 году он встретился с бродячими актерами, которые перебирались с места на место, давая представления на остановках, что в те времена было практически номой. Это были фанатики своего дела, «просветители», ибо несли они слово правды народу, тем, кто приходил на их спектакли.

Актеры высмеивали пороки, вызывая тем сочувствие к человеческим страданиям. Пусть только на сцене, но зрители имели возможность увидеть и прекрасные поступки людей, а также, что не исключено, – последовать их примеру.

В благодарность за свой труд актеры неизменно получали – бурные аплодисменты, цветы и громогласное, искреннее – «спасибо!».

Бродячие актеры, меряя по стране километры, радовались, что летом могут прокормиться «подножным кормом» (овощи, картошка, ягоды, грибы), а вырученные за спектакли денежки приберегали на «чёрный день», который может внезапно явиться и осенью, и особенно зимой. А еще труппу не оставляла надежда, что найдется некий антрепренер, который захочет взять бродячий театр на следующий сезон под свою опеку.

Немало верст прошел Гиляровский с бродячей труппой. Колесили, в основном, по Тамбовщине, новому для него краю. Именно там ему довелось увидеть в роли Гамлета Федора Волкова, знаменитого тогда на всю Россию трагика.

В конце концов, скитания по стране привели Гиляровского в театр Погонина в Саратове, который стал для него университетом Доброты. Антрепренер и режиссер Погонин был удивительным: любой актер был для него «персоной», ибо он всегда давал проявиться актерскому дарованию. Именно здесь Гиляровский приобщился к сценическому искусству, получая пусть не главные, но второстепенные, значимые для него роли в спектаклях.

С театром он побывал на гастролях, кроме Тамбова, в Воронеже, Пензе, Рязани, Саратове, Моршанске и других городах. Но самое главное, несмотря на различие в общественном положении, они крепко подружились с Погониным, и дружба эта сохранилась до конца их жизни…

Русско-турецкая война. Взросление.

В 1877-1878 году началась война России с Турцией. Гиляровский тот же час из театра Погонина ушел в армию добровольцем. Служил он в 161-м Александропольском полку в 12-ой роте, которым командовал князь Р.Н. Абашидзе. Полк стоял на границе с Османской империей, но в роте Гиляровский пробыл не больше недели, ибо служба в пехотном полку человеку, стремившемуся к подвигам, была скучна, и он перешел в «охотничью команду пластунов», состоящей из гордых и отважных охотников-горцев. Это был «спецназ», войсковая разведка, выполнявшая весьма специфические задачи. К примеру, снимали часовых, захватывали «языков», узнавали о дислокации турецких войск. Одним словом, служба была «и опасна, и трудна», чем и была привлекательна для Гиляровского.

Ведь турки, особенно башибузуки (горцы) прекрасно знали горные тропы и ориентировались намного лучше русских воинов. Поэтому охотничьи команды, которые формировались исключительно из добровольцев, наиболее отчаянных, «без башенных» казаков и солдат, крепких и сильных, но главное – готовых к ежедневному риску во имя победы, не уступали туркам ни в чем, и были по-настоящему уникальными подразделениями, и слава о них распространялась во всей действующей армии.

Оборона Севастополя, боевые действия на Кавказе показали все сильные стороны этих команд: их незаменимость в условиях горной местности, близкой границы фронта, а также борьбы с вражескими диверсантами и лазутчиками.

Только в 1886 году статус «охотничьих команд» был узаконен официально. Набирали туда «смертников», заранее предупреждая о возможном печальном исходе.

Гиляровский выжил, хотя прослужил целый год, воюя с турками. Позже он вспоминал:

«Заключили мир, войска уводили вглубь России, но только 3 сентября 1878 года я получил отставку, т.к. был в «охотниках», и нас держали под ружьем, потому что башибузуки наводняли горы и приходилось воевать с ними в одиночку в горных лесных трущобах, ползая по скалам, вися над пропастью. Мне это занятие было интереснее, чем сама война».

Но в свободные от военных дел минуты, Владимир писал стихи, сатирические зарисовки, этюды о красотах девственной природы и величественности гор Кавказа.

Именно здесь он ощутил себя серьезно повзрослевшим и захотелось написать обо всем этом отцу. Вскоре получил ответ: «Ладно, что ты уступал классикам в описании кавказских картин природы, но не мешает тебе с твоим темпераментом пристальней взглянуть на эти святые картины, – со временем много даст тебе в жизни».

…За доблестную службу в военных действиях Владимир Гиляровский был награжден: Знаком отличия Военного ордена св. Георгия IV степени; светло-бронзовой медалью «За русско-турецкую войну 1877-1878 года; медалью «В память 300-летия дома Романовых».

Впрочем, своим ратным прошлым Гиляровский никогда не козырял и не хвастался:

«Георгиевский крест я почти не носил, ограничиваясь «ленточкой».

О периоде своего участия в боях на Кавказе он оставил главу воспоминаний в своей автобиографической книге «Мои скитания».

Москва. Начало литературной деятельности.
I.

Демобилизовался Гиляровский в 1881 году и сразу отправился в Москву. Здесь удалось устроиться в «Пушкинский театр», который официально назывался «Драматический театр А.А. Бренко», которая одновременно была и актрисой, и главным режиссером. Но… не сложилась судьба актера Владимира Алексеевича: роли маленькие, зачастую и «без слов» – принеси, подай и пр. Соответственно и заработки были грошовые, на которые даже просто «прожить» в столице было невозможно. Поэтому уже осенью Гиляровский распрощался с театром навсегда, окончательно решив, что «актерство – не моя стезя», и занялся литературой.

Для начала устроился корреспондентом в «Русскую газету», затем – в «Московский листок». Именно на поприще криминальных репортажей и заметок о чрезвычайных происшествиях Гиляровский снискал себе быструю славу. Его острые и остроумные публикации были чрезвычайно востребованы публикой, но вызывали глухое недовольство чиновников.

Серия скандальных репортажей, таких как «Кукуевская катастрофа» с человеческими жертвами, когда в результате размыва почвы под железнодорожным полотном потерпел крушение поезд, и Гиляровский, прибыв первым на место катастрофы, две недели участвовал в разборе завалов, спасая уцелевших пассажиров и отправляя репортажи в «Московский листок».

«Пожар на фабрике Морозовых», когда погибло тоже много людей, был в 1883 году опубликован в «Русской газете» под псевдонимом, что вызвало скандал у «власть предержащих», и редактор, от которого требовали назвать имя автора, был вынужден расстаться с Гиляровским…

В 1885 году был напечатан очерк «Обреченные», посвященный рабочим завода Сорокина, которых травили свинцовой пылью. И хотя в тексте были изменены имена участников, а также переписаны образы героев, чтобы было невозможно угадать, кто же из них автор, тайное стало явным, и вынудило Гиляровского покинуть «Русские ведомости».

На «плаву» писателя держали лишь юмористические небольшие рассказы и очерки, которые охотно публиковали различные издания, такие, как «Русская мысль», «Русское слово», «Осколки», «Будильник», «Развлечение» и пр.

Наконец, когда число публикаций набралось изрядное количество, Гиляровский решил объединить их в книгу, которую назвал «Трущобные люди», героями которых были базарные карманники, купцы-воротилы, спившиеся аристократы и неграмотные слуги, полицейские приставы, картежники и малолетние проститутки. Но случилось то, чего он и не предполагал: ночью 1887 года в типографии Инспектором по делам печати был произведен обыск, и гранки набора было приказано рассыпать!.. Книга Цензурным комитетом была запрещена, а рукопись, по которой делался набор, сожгли в Сущевской полицейской части Москвы.

Гиляровский пытался протестовать против подобного произвола, – обратился к Начальнику Главного Управления о допуске книги к печати, но ответ был неутешительным: «Из Ваших хлопот ничего не выйдет… Сплошной мрак, ни одного проблеска, никакого оправдания, только обвинение существующего порядка. Такую правду писать нельзя!».

…Только спустя 70 лет, в 1957 году книга эта вышла в издательстве «Московский рабочий».

II.

В 1894 году Гиляровский издал сборник «Забытая тетрадь», куда вошли его юношеские и более зрелые работы (более 180 стихотворений – ред.). Книга позже несколько раз переиздавалась; открывает её стихотворение, давшее ей название:

Забытая тетрадь

Когда-то, полный вдохновенья,

Тетрадку эту исписал,

Мои печали и волненья,

И пыл кипучий увлеченья,

Что я любил, о чем мечтал,

О всём с восторгом рассказал.

Но время шло. Передо мною

Опять знакомая тетрадь,

И чувства старою волною

Овладевает вновь душою.

И не вернуть того опять,

О чем любил тогда мечтать.

И дни за днями проходили,

И годы долгие прошли,

Все, что любили, – разлюбили,

Тетрадку эту позабыли,

Она заброшена, в пыли,

Её случайно Вы нашли!..

Но стихам Гиляровский отдавал минуты в часы краткого отдыха, которые случались весьма редко. Работа репортером в «Русских ведомостях» поглощало практически все время. Репортажи с Дона, из Албании, статьи о Русско-японской войне, «скороспелые» заметки о только что происшедших событиях, которые он был обязан предоставить в редакцию к вечернему выпуску «Ведомостей», были порой связаны с риском для жизни.

В 1896 году во время народного гуляния в Москве по случаю коронации императора Николая II он едва не погиб в давке, став очевидцем катастрофы на Ходынском поле, куда люди пришли в надежде получить обещанный подарок (кружку с вензелем императора, наполненную конфетами – ред.).

Собралось на Ходынке не менее 50 тысяч, разгоняли толпу полицейские, вооруженные всадники, погибло тогда не менее 1400 человек и еще несколько тысяч пострадали. Но репортаж об этом событии появился уже в утреннем выпуске газеты; именно благодаря Гиляровскому россияне узнали подлинную правду о трагедии:

«Вдруг загудело. Сначала вдали, потом вокруг меня. Сразу – визг, вопли, стоны. И все, кто мирно сидел или лежал на земле, испуганно вскочили и рванулись к противоположному краю, где над обрывом белели будки, где и находились подарки. Я не бросился за народом, упирался и шел прочь от будок, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в стремлении за кружками. Толкотня, давка, вой. Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади все плотнее и плотнее, набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей».

Заканчивался репортаж «дружеским» советом царской персоне:

«Цесаревич Николай, Если царствовать придется, Никогда не забывай, Что полиция дерётся!».

Работу репортера Владимир Алексеевич любил, умел разговаривать с людьми, уважительно и доверительно, и они охотно выкладывали ему всю правду, без прикрас. Кроме того, от собратьев журналистов его отличала любовь к расследованиям, а также дух авантюризма, приобретенного во время работы в театре. Он менял внешность с помощью грима и соответствующей одежды и мог слиться с толпой обитателей трущоб, чтобы добыть информацию, какую «лощеному журналюге» простой человек ни за что не сообщит.

Впоследствии вспоминая этот период жизни, Гиляровский писал:

«С гордостью полвека носил я звание репортера. Я бесконечно любил это дело и отдавался ему весь, часто не без риска. И никогда, ни одно мое сообщение не было опровергнуто. Все было строгой проверенной чистой правдой. Просто я беру людей, события, картины, как их помню, и подаю их в полной неприкосновенности, без всяких соусов и гарниров».

III.

Знакомясь с биографией Гиляровского искренне поражаешься, насколько разнообразную, удивительную жизнь смог прожить этот уникальный человек: бурлак, цирковой наездник, артист, тушил пожары, работал газетным репортером криминальной хроники, воевал за Родину и писал потрясающие рассказы о старой Москве и москвичах, историю которой он знал во всех подробностях, не было уголка, где бы он не побывал, за что ему присвоили звание «Король московских репортажей».

Гиляровский восходил на Эльбрус, летал на воздушном шаре, основал вместе с А.П. Чеховым «Русское гимнастическое общество». Неуемная энергия подвигла его отправиться в Албанию, чтобы разоблачить короля Милана I, который искусно подстроил покушение на себя; то поехал на Балканы, после чего была написана книга «Шипка прежде и теперь». На Украине, которую он исходил всю, разыскивая материал для книги «На родине Гоголя»; с Дона отправлял в газеты репортажи о разразившейся там эпидемии холеры…

Но при всем том, этот человек был невероятно жизнерадостен и силен. Редактор Дорошевич рассказывал, как при первом с ним знакомстве Гиляровский поднял его вместе с креслом!.. Опустил со словами: «Не бойся, сейчас я тебя поставлю. Будем знакомы, я – Гиляровский».

Антон Павлович Чехов, близко знакомый с ним, писал, что «Есть в нем что-то «ноздрёвское», беспокойное, шумливое, но человек этот простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий газетчикам».

Гиляровский был желанным гостем на узких семейных встречах и на торжественных обедах, которые устраивала Москва, чествуя М.Н. Ермолову или празднуя открытие памятника Н.В. Гоголю. Он был завсегдатаем на премьерах московских театров, на которые частенько откликался остроумными «шутками», вроде той, написанной на первый спектакль «Власть тьмы» Л.Н. Толстого:

«В России две напасти:

Внизу – власть тьмы,

А наверху – тьма власти».

Первая Мировая Война. Великий Октябрь. Советская Россия.
I.

Когда началась Первая мировая, Гиляровский попытался было, как привык, пойти добровольцем на фронт, но по возрасту (ему было уже 62 года) его не взяли. Тогда он свой гонорар от издания книги стихов отправил в Фонд помощи раненым воинам.

А в 1915 году написал «Марш Сибирских стрелков», песню, опубликованную в журнале «Прапорщик», которую исполняли те, кто защищал родную страну, но пели ее и в последствии, во время Второй мировой войны, когда уже автора не было на этом свете. Вот несколько куплетов:

Из тайги, тайги дремучей,

От Амура, от реки

Молчаливой, грозной тучей

В бой идут сибиряки.

Их сурово воспитала

Молчаливая тайга,

Бури грозные Байкала

И сибирские снега.

…………….

Знай Сибирь, в лихие годы

В память славной старины

Честь великого народа

Отстоят твои сыны.

Русь свободная воскреснет,

Нашей верою горя,

И услышат эту песню

Стены древнего Кремля!..

Что интересно, именно на мотив этой песни были написаны: «Марш Дроздовского полка» («Из Румынии походом шел дроздовский полк, Во спасение народа исполняя тяжкий долг…»; красноармейский Марш дальневосточных партизан («По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»), а также Гимн махновцев («Махновщина, махновщина, ветер флаги твои вил, почерневшие с кручины, покрасневшие с крови…»).

В следующем 1916 году Гиляровский написал для иллюстрированного журнала «Великая борьба славянства» патриотическую статью «Сербия; война в образах и картинах», где утверждал, что «борьба славянства и германизма закончится победой славянства!».

II.

Октябрьскую революцию и советскую власть Гиляровский принял всей душой. Он активно сотрудничает со многими изданиями, в частности, с газетами «Известия» и «Вечерняя Москва», а также с популярными журналами «Прожектор» и «Огонёк».

Именно в послереволюционное десятилетие он, уже советский писатель, проживший большую часть жизни в «том мире, в царской России», приобретает настоящую славу как прекрасный мемуарист. Его воспоминания о тех людях, которых знал, глубоко уважал и с кем дружил, были опубликованы большим тиражом. Никаких попыток запрета на другие произведения, написанные в царское время, тем более угроз уничтожить наиболее «скандальные» произведения никто на этот раз не предпринимал.

Для него наступило буквально «золотое время»: Гиляровский пишет и издает в 1922 году поэму «Стенька Разин»; выходят книги «От Английского клуба к музею Революции» и «Москва и москвичи» (1926 г.). Появляются «Мои скитания» (1928 г.) и «Записки москвича» (1931г.). Последняя его работа «Друзья и встречи», полная юмора и удивительных подробностей, была посвящена людям, с кем дружил или близко общался.

Под старость Гиляровский почти полностью ослеп, но продолжал самостоятельно, не прибегая к помощникам, писать статьи и рассказы.

Лишь две работы: повесть «Люди театра» и «Москва газетная» увидели свет после кончины писателя; опубликовали эти работы в 1941 году его дочь Надежда Владимировна, переводчик, историк театра, журналист, и ее супруг Виктор Михайлович Лобанов, искусствовед, заслуженный деятель искусств.

Советская власть очень ценила и уважала Владимира Алексеевича, когда стало известно, что он 50 лет с семьей живет в съемной квартире, что находится в Столешниковом переулке, в доме, принадлежавшем до революции некому Титову, к 70- летнему юбилею писателя выделила ему земельный участок в Можайском уезде, а именно в Картино, где он построил дом, где жил до конца дней в тишине и приволье, создавая свои главные произведения.

III.

Однако настоящей визитной карточкой Владимира Гиляровского стала книга «Москва и москвичи», над которой он работал более 20 лет (с 1912 до последнего года жизни).

…На его глазах преображалась Россия, новый облик приобретала и его любимая Москва. Во-первых, именно Москва стала столицей советского государства; во-вторых, ушли в прошлое трущобы и ночлежки, о которых писал Гиляровский в «Трущобных людях» и в «Москве и москвичах».

Он был современником разных эпох, своими глазами видел, как стремительно растет и хорошеет страна, внимательно следил, как она строилась, и свои наблюдения, как истинный летописец, переносил на бумагу. В декабре 1925 года работа над очерками была завершена, книга вышла тиражом 4000 экземпляров, которая буквально разлетелась за месяц. Отзывы были самые прекрасные, и потому издательство обратилось к автору с предложением развить тему старой Москвы, которую он знал и любил, жалел и радовался, тому, как она молодеет и обретает новые краски. Сам Гиляровский признавался, что о Москве можно писать бесконечно, что это одна из самых любимых его тем. В 1931 году вышла книга «Записки москвича». Успех превзошел все его ожидания, пришлось писать и третью часть книги, которая была завершена в 1935 году.

«Чувствую себя счастливым и помолодевшим на полвека»,
– сказал он, когда рукопись была отправлена в издательство.

И в самом деле, было чему радоваться и чем гордиться, – Москву было не узнать: исчезали страшные трущобы Хитрова рынка и Сухоревки; на месте ночлежек возникало новое комфортное жилье для советских граждан. Извозчиков заменил доступный общественный транспорт – автобусы и трамваи; на главных улицах зажглись фонари. Городовых, которые могли упечь любого за самый незначительный проступок в каталажку, а потом требовать «вознаграждение» за его «поимку», заменила советская милиция, где поступали по закону, а «взяточников» жестоко наказывали.

Я сорок лет в Москве живу,

Я сорок лет Москву люблю.

В Ходынке мне бока намяли,

Её я славно расписал,

В 1905-м на вокзале

Какой-то бравый генерал

Меня чуть-чуть не расстрелял,

Увидев серую папаху,

Вот эту самую, мою,

Не раз отбывшую в бою…

Я сорок лет в Москве живу,

Я сорок лет Москву люблю, – записывает он в дневнике в 1924 году.

А чуть ниже – строки:

«Вдоль и попрёк 500 улиц и тысячи переулков протяжением в 500 км, с балкона колокольни Ивана Великого и еще выше, из люка под самым крестом средней башни главы храма Христа Спасителя… я изучал наружную Москву. А еще выше я её видел с аэростата в 1882 году; а потом с аэроплана. И под землю забирался для рискованных исследований, побывал я и в разбойном притоне «Зелёная барыня» за Крестовой заставой, и в глубоком подземелье заброшенного Екатерининского водопровода, и в клоаках Неглинки, и в артезианских штольнях под Яузским бульваром».

Иногда писателя одолевают сомнения:

«А может быть, и не стоит тратить время, чтобы писать об ушедшем быте?». Нет, стоит. «Для того, чтобы писать новое, надо знать старое. Каждый бытописатель старого быта пусть даст только то, не мудрствуя лукаво, что он сам наблюдал, переживал, знал. Это облегчит работу молодежи…».

…Только благодаря Гиляровскому можно представить Москву, которую «мы потеряли». Стена Китай-города была, по общему мнению, «позором города»: в прилепившихся к ней лавчонках торговали краденым. Толкучку на Старой и Новой площадях «жаждущие опохмелиться отдавали свои вещи за то, чтобы добыть скорее вина, – нутро горит!.. Здесь продавали с себя последнее, а нахальные наживали состояние, драли втридорога, облапошивая несчастных».

Или вот другой пример:

«Вдоль Садовой, со стороны Сухаревой башни, мчатся одна за другой две прекрасные рыжие тройки в одинаковых новых коротеньких тележках. На той и другой – разудалые ямщики, в шляпах с павлиньими перьями, с гиканьем и свистом машут кнутами. В каждой тройке по два пассажира: слева – жандарм в серой шинели, справа – молодой человек в штатском. Промелькнули бешеные тройки, и улица приняла обычный вид. Выходит, важнейшие персоны с охранниками тогда промчались по улицам Москвы, с гиканьем и свистом, а все остальные – убирайся с дороги!».

Подобного хамства Гиляровский не терпел, очень подмывало вмешаться…

Уже в зрелые годы Гиляровский поражал друзей своей «бесшабашностью»: посещал самые отъявленные трущобы, имея при себе лишь кастет; в своих силах он был уверен. Человек он был потрясающей личной смелости: мог запросто «общаться» с огромными цепными псами, догнать и удержать на бегу экипаж извозчичьей пролетки. Однажды в саду «Эрмитаж», где стояла специальная машина «Силомер», Гиляровский решил измерить свою силу, и… вырвал эту машину из земли!.. Пришлось платить штраф…

Но как вспоминали современники, в этой семье подобное было нормой. Как-то раз, приехав к отцу, Гиляровский, желая повеселить батю, взял кочергу и завязал узлом. Алексей Иванович очень огорчился, подобного безобразия терпеть не стал: «Эти вещи можешь портить дома, а у меня не смей!» – и тут же развязал кочергу. Было в ту пору ему 80 лет.

«Дядя Гиляй»

Работая как журналист, Гиляровский зачастую был обязан, чтобы не подводить своих издателей, подписываться псевдонимами, их у него было несколько: «Джура», «Дядя Гиляй», «Театральная крыса», «Проезжий корнет», «Свой человек». Платили ему 50 коп. за строчку. Если репортаж был особенно остер и злободневен, накидывали еще «десяточку».

Была у писателя с ранних годов одна слабость – собирал Путеводители по Волге, возникла она, когда началась его самостоятельная жизнь. Было у него 14 путеводителей, не мог устоять, как видел новый, – покупал, порой тратя последние деньги. По цвету они отличались, но и по содержанию тоже, ибо в них была обширная информация и о Волге, и о её городах, что ему очень пригодилось впоследствии, когда он работал над своими очерками, рассказами и повестями.

Но в советское время такой острой необходимости в псевдонимах не было, и поэтому осталось одно – «Дядя Гиляй», которое стало его вторым именем, ибо все любили и уважали этого человека. Он был вхож во все театры и картинные галереи, в Английский клуб, где собирались московские аристократы, и в страшные притоны и вертепы Хитровки, где ютились грабители, картежники, пьяницы и «женщины легкого поведения». И всюду его принимали за «своего», порой обращаясь к нему не только за советом, но и с какой-нибудь серьезной проблемой, которую он решал, не требуя за нее никакого вознаграждения.

К примеру, очень часто он помогал своим знакомым вернуть похищенные вещи, поскольку знал, где и у кого их искать. Нередко, чтобы «развязать язык» похитителю, приходилось с ним выпить. Но как говорили его друзья, дядя Гиляй мог выпить огромное количество спиртных напитков, не теряя при этом ясность ума и памяти.

Одна из главных тем его публикаций – социальные проблемы Москвы, основные герои его очерков – «тертые жизнью», порой потерявшие человеческий облик люди; в ночлежных домах «Хитрова рынка» ютилось более 10 тысяч этих несчастных.

Но наряду с «низами» дядя Гиляй рассказывал и о жизни московских богачей, купцов, которые собирались в клубе, доме Мятлева, перечисляя список изысканных блюд, предлагаемых важным посетителям.

В своих многочисленных очерках дядя Гиляй не забывал рассказывать и о быте обычных москвичей – булочников, официантов, парикмахеров, студентов, писателей, художников и актеров.

По отзывам многих современников, Гиляровский отличался фантастической работоспособностью, трудно было представить себе «короля репортажей», который бы предавался безделью на протяжении хотя бы часа. Исключением для него была лишь Пасха, когда он превращался в заботливого и любящего отца семейства, никуда не спешил и наслаждался обществом родных и друзей.

В его 8-комнатной квартире на Столешниковом переулке любили бывать знаменитости, с которыми он дружил и был лично знаком: Лев Толстой и Антон Чехов, Иван Бунин и Максим Горький, Александр Куприн и Валерий Брюсов, Сергей Есенин и Владимир Маяковский, Александр Блок и Константин Паустовский. Читали стихи, делились новостями, чествовали какого-нибудь «именинника» по случаю выхода очередного его «шедевра». И, конечно, хозяин потешал гостей экспромтами, написанными друзьям. К примеру, такими:

Каламбуром не избитым

Удружу – не будь уж в гневе:

Ты в Крыму страдал плевритом,

Мы на Севере – от Плеве!.. (А.П. Чехову)

Или А.Д. Гончарову, графику, народному художнику:

Светла твоя дорога,

Мастер ты очаровать:

Ишь, какого запорога

Ты сумел сгончаровать!

Вот фигура из былины!

Стиль веков далеких строг –

Словно вылепил из глины,

Заглазурил и обжег!..

Очень любил Гиляй общаться и с художниками, такими, как – Исаак Левитан, Александр Саврасов, Илья Репин, Абрам Архипов, Николай Струнников, А.Д. Гончаров, многие из которых иллюстрировали произведения Гиляровского, а также писали его портреты. Они всегда были дорогими гостями в его доме, стены которого были украшены подаренными хозяину картинами.

Личная жизнь
I.

Женился Владимир Гиляровской довольно поздно в 1884 году на Марии Ивановне Мурзиной, по отзывам современников, внешне спокойную и невозмутимую женщину. Ему было 26, невесте – 23 года.

Поселились молодожены в скромной квартире в доме де-Ладвез на 2-ой Мещанской, 24 (ныне – ул. Гиляровского, — ред). Портрет своей Машеньки (кисти Н.И. Струнникова, 1904 г.) с венком из колосков и цветов и густой русой косой держал Владимир Алексеевич на своем столе до самого последнего дня своего упокоения.

Но этому счастливому союзу была весьма длительная пред-история. Как признавался Гиляровский, женщины долгое время были обделены его вниманием, и тому были причины. Когда Володе было 8 лет, умерла его мама. Мачеху он терпеть не мог, ибо винил отца за то, что тот женился спустя 2 месяца после смерти Надежды Петровны.

Затем 10 лет скитаний по Руси, «пока не перебесился». В его скитаниях в бурлаках, и крючниках женщин, как он говорил, не было; а в полку видели только грязных баб, сидевших на корчагах с лапшой и картошкой около казарменных ворот, да гулящих девок по трактирам, намазанных и хриплых, соприкосновения с которыми наша юнкерская компания прямо-таки боялась».

Первая встреча с особой женского пола, на которую Гиляровский впервые обратил внимание, произошла в театре, где он работал. В труппе на выходных ролях служила некая Гаевская, изящная барышня, из хорошей семьи, которая поступила в театр без жалованья из большой любви к этому искусству. И вот однажды комик Большаков во время репетиции подошел к девушке и попытался ее обнять. Она вскрикнула и оттолкнула наглеца. Гиляровский, как он описывает, выпрыгнул из-за кулис, схватил наглеца за горло, прижал к стенке, дал пощечину и стал драть за уши. На шум прибежали актеры, инцидент был исчерпан. Но вечером, как он вспоминает, «я извинился перед Гаевской и с той поры после спектакля стал всегда провожать домой. Отношения наши были самые строгие, хотя она мне очень нравилась. Я стал почище одеваться, снял свою поддевку и картуз, завел пиджак и фетровую шляпу с большими полями, только с косовороткой и высокими сапогами на медных подковах никак не мог расстаться».

Второй очень сильной увлеченностью была Мария Николаевна Ермолова, с которой Гиляровский познакомился тоже в театре, где она играла все главные роли. Узнав, что он пишет стихи, предложила автору их почитать. Вероятно, они ей понравились, поскольку последовала просьба дать ей и другие книги, которые уже были изданы. Они подружились, бывали друг у друга в гостях, но Мария Николаевна часто уезжала на гастроли, были у нее и другие обязанности – перед ее почитателями, перед обществом, когда ей приходилось выступать в Городской думе, на собраниях, давать интервью и т.д. Однажды, расставаясь, Мария Николаевна попросила у Гиляровского его блокнот и написала: «Вперёд, без страха и сомненья, на подвиг доблестный!». Больше они не виделись. Гиляровский впоследствии сокрушался:

«Я не поцеловал ей руку!.. В то время я еще не поцеловал ни одной женщины, и вообще ненавидел целоваться, что принято у актеров».

II.

… С Машенькой все было по-другому!.. Познакомились они в 1879 году, была она сирота, учительница гимназии, увлекалась любительским театром, что и сблизило молодых людей. Установились теплые, дружеские отношения.

Тогда же Владимир написал ей в Альбом стихи:

«Поручаю тебе, дорогая, мою жизнь и суровую долю,

И мечты, и надежды, и силы, и мою непокорную волю…

Все отдам тебе, не жалея, что дано мне судьбою, да долю.

Не отдам только воли я даром, – заплати мне любовью за волю».

…Мария тоже пробовала свои силы в театре Баума, потом перешла на профессиональную сцену В.П. Далматова. Но, как говорится, не сложилось, поэтому из Пензы, где они познакомились с Гиляровским, Мария уехала в Киев, где намеревалась вернуться к прежней своей профессии – преподавать в гимназии.

Оставшись в одиночестве, Гиляровский затосковал: что же он наделал?.. Почему не настоял, ничего не предпринял, не признался Машеньке в любви?!.. Да за такими красавицами надо ехать в провинцию, в степь или на худой конец, в далекий город Пензу. Как же ему повезло, что актерская судьба забросила его именно туда, а дочка возглавлявшего казенный ботанический сад садовода Баумана была подругой гимназистки Маши Мурзиной!..

Как же ему повезло!.. Он, молодой здоровяк, тянувший лямку с бурлаками, водившийся с разбойниками, воевавший, почти ничего не знал о женщинах! Он, прошедший огонь и воду, и медные трубы, впервые в жизни влюбился! Влюбился в свою будущую жену, – и был к этому времени невинен, как агнец. Все вышло по старинным русским нравоучениям: если жених и невеста чисты, их ждет счастливый брак!..

Решение было принято немедленно: Владимир в 1884 году приехал в Киев и увез любимую Машеньку в Москву, где она и стала его законной женой и незаменимой помощницей до конца жизни.

Жили они долго и счастливо, в полном согласии:

«Любовью она ему платила до самой своей смерти, но воли не отнимала».

…В супружестве родились у Гиляровских двое детей: сын Алексей (1885 г.), который умер во младенчестве, заразившись какой-то болезнью, принесенной с Хитровки, и дочь Надежда (1886-1966), театровед, переводчик, которая внуков отцу, увы, не подарила.

Последние годы жизни.

Ясность ума и желание жить и писать у Гиляровского сохранялась до самого конца его бытия. Над сборником очерков «Москва и москвичи» он работал неустанно, пополняя их увлекательными подробностями и фактами, не отказывал себе и в путешествиях по Москве, по самым неизведанным еще «закоулкам». В частности, решил лично спуститься в московское подземелье, в клоаку между Трубной площадью и Самотеком, в которую была превращена река Неглинка, закатанная в трубу.

На все советы друзей поберечь себя отвечал, как всегда весело и беззаботно:

Пусть смерть пугает робкий свет,

А нас бояться не понудит:

Когда живем мы – смерти нет,

А смерть придет – так нас не будет.

Отговаривать его было бесполезно, несмотря на осень, холод, промозглость, опасность простудиться и заболеть. «Когда мне станет хуже я соберу всех друзей, налью шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито!», – отшучивался Владимир Алексеевич.

С провожатым он спустился в подземелье, все увидел своими глазами, но простудился и тяжело заболел, однако о том, что увидел, успел написать, как всегда – остро, нелицеприятно и по- деловому.

Репортаж об этом вынудил впоследствии Московскую городскую думу издать постановление с приказом о перестройке Неглинки.

Но автор, увы, этого уже не дождался: 1 октября 1935 года Гиляровский скончался. Похоронен он на Новодевичьем кладбище в Москве.

На могилке – Памятник, изготовленный скульптором Сергеем Меркуловым, который он обещал еще при жизни писателя изваять из куска метеорита. Но где его взять?.. Ждать, когда он свалится на Москву, или попытаться где-нибудь его купить?.. Начались поиски, скульптор нашел обломок метеорита… в Измайлове, в зеленом лесном массиве!.. Меркулов обточил его и высек на нем барельеф Гиляровского в папахе и бурке, а затем установил «надгробие из космоса» на месте его упокоения.

Каким он был…

Константин Георгиевич Паустовский писал: «Гиляровскому бы жить во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги. По строю своей души Гиляровский был запорожцем, Он происходил из исконно русской семьи, отличавшейся строгими правилами и установлениями из поколения в поколение неторопливым бытом. Естественно, что в такой семье рождались люди цельные, крепкие, физически сильные. Невозможно представить себе Москву конца XIX века и начала ХХ века без Гиляровского, как немыслимо представить ее без Шаляпина, Художественного театра, Третьяковской галереи».

Михаил Павлович Чехов вспоминал: «Однажды, еще в самые ранние годы нашего пребывания в Москве брат Антон вернулся откуда-то домой и сказал: «Мама, завтра придет ко мне некто Гиляровский. Хорошо бы его чем-нибудь угостить». Приход Гиляровского пришелся на воскресенье, и мать испекла пирог с капустой и приготовила водочки. Явился Гиляровский. Это был тогда еще молодой человек среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на «ты», предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив о себе недурное впечатление, ушел. С тех пор он стал бывать у нас, и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление».

Антон Павлович Чехов, закадычный друг Гиляровского, писал: «Был у меня Гиляровский, что он выделывал!.. Боже мой!.. Заездил всех моих кляч, лазил по деревьям, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна».

«Ты курьерский поезд, остановка 5 минут!.. Тебя не опишешь, ты все рамки ломаешь!» – говорил Чехов, отмечая непоседливость друга, исколесившего всю Россию. Последний его вояж был воздушный. Он одним из первых совершил полет на самолете со знаменитым Уточкиным над столицей: «А далее Москва с её золотыми куполами, садами, кольцом Садовой. А все-таки жутко», – признавался ему Гиляровский.

А.П. Чехов неоднократно брал сюжеты для своих рассказов из произведений Гиляровского. Однажды тот рассказал ему о сбежавшей собаке, которая попала в цирк, где он тогда служил, и появилась «Каштанка», которой по сию пору читают дети…

Александр Иванович Куприн на первой подаренной писателю книге оставил автограф: «Ах, дорогой дядя Гиляй, крестный мой отец в литературе и атлетике, скорее воображу себе Москву без царя-колокола и царя-пушки, чем без тебя, ты – пуп Москвы!.. Твой непокорный сын А. Куприн».

Владимир Иванович Немирович-Данченко: «В течение полувека наши рабочие дороги шли далеко друг от друга, но каждый раз, когда приходилось сталкиваться на перекрестках около кого-нибудь литературного праздника, около юбилея на квартире Чехова, – каждый раз меня охватывало чувство радостного спокойствия, которое получаешь от общения с верным человеком. Этот не обманет, не разочарует, не оскорбит. Он всегда будет со сжатым кулаком и здоровым ругательством на устах при виде негодяя, и с нежными словами доверчивого ребенка, если он верит, что вы честны.

Екатерина Георгиевна Киселева: «Образ Владимира Алексеевича связан с самыми молодыми моими воспоминаниями, когда я делала только первые шаги в литературе. Тогда он был репортером газеты, только репортером, но трудно найти слова, чтобы оценить, как высоко держал он знамя литератора в такой скромной роли. Когда я припоминаю, как он был добросовестен, как среди ночи летел в типографию, чтобы поправить маленькую ошибку в десятистрочной заметке, как был изобретателен, чтобы узнать настоящую правду, как переодевался он то торговцем, то хитрованцем, как разъезжал по деревням и трактирам… Когда припоминаю его всегда бодрый, всегда горячий тон, его огромное внимание ко всему, что облагораживает газету, когда вспоминаю его коренастую фигуру во всех собраниях, отмеченных честностью, смелостью и бескорыстием, – тогда мне кажется, что такой пример репортера больше никогда не повторится».

Вера Алексеевна Репина (жена художника) вспоминала: «Ехала однажды с Гиляровским в трамвае. Вдруг он выскакивает из вагона и вновь возвращается. Оказывается, он увидел своего опекаемого и выскочил, чтобы сунуть ему в руку деньги. Или видела, как он остановил совсем незнакомого актера и дал ему денег на обед. «Оригинал», говорят про него, потому что его действия выходили за общее принятые рамки».

Сергей Викторович Яблонский: «Оригинален сам Гиляровский как личность. Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка. Если как у писателя есть талант, то как у человека имеется гений, гений любви».

В заключение хочется привести еще одно стихотворение Владимира Алексеевича, посвященное его дорогой Родине, которую он знал, любил и в которую верил:

Грядущее*

Я вижу даль твою, Россия,

Слежу грядущее твое –

Все те же нивы золотые,

Все тот же лес, зверей жилье.

Пространства так же все огромны,

Богатств – на миллион веков,

Дымят в степях бескрайных домны,

Полоски рельсовых оков

Сверкают в просеках сосновых

И сетью покрывая дол,

И городов десятки новых,

И тысячи станиц и сел.

Пустыня где была когда-то,

Где бурелом веками гнил,

Где сын отца и брат где брата

В междоусобной распри бил, –

Покой и мир.

Границ казенных

Не ведает аэроплан,

При радио нет отдаленных,

Неведомых и чуждых стран.

……………

Когда исчезли все границы,

Безумен и нелеп захват,

Когда огнем стальные птицы

В единый миг испепелят

Того, кем мира мир нарушен,

Да нет и помыслов таких –

Давно к богатству равнодушен

Бескрылый жадности порыв.

А там, на западе, тревога:

Волхвы пережитой земли

В железном шуме ищут Бога,

А мы давно его нашли.

………………

Просторы наши бесконечны,

Как беспредельна степи ширь,

Кремль освещает вековечный

Кавказ, Украину, Сибирь.

Страна труда, страна свободы,

В года промчавшейся невзгоды

Одна в булат закалена…

Я вижу даль твою, Россия,

Слежу грядущее твое…

………………

*(в сокращении).

Основные опубликованные произведения:

— «Трущобные люди» (этюды с натуры), 1887 г.

— «Забытая тетрадь» (стихи, 182 стр.), 1896 г.

— «Московские нищие» (очерки, 16 стр.), 1896 г.

— «Негативы» (рассказы, 182 стр.), 1900 г.

— «Портной Ерошка и тараканы» (быль в стихах, для детского чтения), 1901 г.

— «На родине Гоголя» (поездки по Украине, 64 стр.), 1902 г.

— «Шипка прежде и теперь 1877-1902» (статьи, 68 стр.), 1902 г.

— «Волга» (новейший путеводитель, 68 стр.), 1909 г.

— «Были: 1883-1908», (рассказы, заметки, 150стр.), 1909 г.

— «Шутки» (сборник рассказов, 119 стр.), 1912 г.

— «1914, Казаки» (очерки, 12 стр.), 1914 г.

— «Год войны: Думы и песни», 1915 г.

— «Грозный год» (стихи, 85 стр.,) 1916 г.

— «Петербург» (стихи, 30 стр.), 1922 г.

— «Стенька Разин» (поэма, 31 стр.), 1922 г.

— «Москва и москвичи» (воспоминания, 126 стр.), 1926 г.

— «От английского клуба к Музею Революции», (54 стр.), 1926 г.

— «Мои скитания» (повесть о бродяжной жизни, 300 стр.), 1928 г.

— «Записки москвича» (137 стр.), 1931 г.

— «Друзья и встречи» (249 стр.), 1934 г.

— «Москва и москвичи» (очерки старомосковского быта», 391 стр.), 1935 г.

— «Люди театра» (повесть актерской жизни, 278 стр.), посмертное издание 1941г.

— «Москва газетная», посмертное издание, 1960 г.

Многотомные сочинения В.А. Гиляровского:

— «Избранное в 3-х томах», 1960 г.

— «Собрание сочинений в 4-х томах», 1967 г. (тираж 200 тыс. экз.)

— «Собрание сочинений в 4-х томах», 1989 г. (тираж 500 тыс. экз.)

— «Собрание сочинений в 3-х томах», 1994 г.

— «Собрание сочинений в 4-х томах», 1997 г.

Память

В честь Владимира Алексеевича Гиляровского учреждены:

– В Вологде в 1915 году открыта «Литературная резиденция «Дом дяди Гиляя», которая размещается в старинном здании на ул. Чернышевского, 15. Здесь находятся: Литературный центр, Мультимедийный литературный музей и литературное кафе. Резиденция предоставляет все условия для совместной работы писателей, а также является местом, где они могут проводить творческие вечера;

– В Москве, в Мещанском районе на улице Гиляровского находится Музей В.А. Гиляровского, а также в доме Никифоровых-Титовых, в Столешниковом переулке, где жил последние годы Писатель, открыт музей, где сохранена его обстановка и библиотека, которой он пользовался во время работы. На стене дома установлена мемориальная доска, под его портретом (в профиль) – надпись: «В этом доме с 1886 по 1935 жил писатель Владимир Алексеевич Гиляровский»;

– В Москве, во дворе Провиантских складов установлен памятник В.А. Гиляровскому;

– Имя Гиляровского присвоено одной из малых планет Солнечной системы (астероид 3863);

– в 1983 году выпущены комплекты из 12 открыток В.А. Гиляровского в разные периоды жизни и творчества;

– В 2003 году Центробанк России выпустил в обращение 10 тысяч серебряных монет номиналом 2 рубля, посвященных 150-летию со дня рождения писателя;

– В 2017 году ко 162-летию со дня рождения Гиляровского открыт филиал музейного объединения «Музей Москвы» Центр Гиляровского – выставочное пространство без постоянной экспозиции, где помимо временных выставок проходят кинопоказы элитных фильмов, а также работает лекторий;

– Портреты В. А. Гиляровского созданы художниками и скульпторами:

Николай Струнников. «Гиляровский на коне» (черно-белый холст, 1900 г.); Николай Струнников. «Гиляровский с табакеркой в папахе и красном шарфу» (цветной портрет,1924 г.); С. В. Малютин. Гиляровский в папахе и бурке (цветной портрет,1915 г.); Н.А. Клодт. «Владимир Гиляровский» (анфас, черно-белый холост); И. Е. Репин изобразил Гиляровского среди запорожцев на картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»; А.М. Герасимова. В.А. Гиляровский с пером в руке (цветной портрет, 1963 г.); Н.И. Морозов. «Гиляровский на Кавказе» (черно-белый холст, 1963 г.).

– Скульпторы: Н.А. Андреев изобразил Гиляровского на фризе памятника Н.В. Гоголю; И.Д. Шадр. Портрет Гиляровского (профиль, гипс); Н.А. Клодт. «Владимир Гиляровский» (анфас, гипс).

Римма Кошурникова

Фото из открытых источников