Рецензия на книгу Т.В. Симашко «Философы XVII —  XVIII столетий о новой науке и языке». Монография. М.: «Бибком», 2019. 245 с.

Книга написана лингвистом Татьяной Васильевной Симашко, но посвящена философам XVII – XVIII столетий, что само по себе ново и ценно, хотя языкознание некогда было частью философской науки и развивалось, и обогащалось, прежде всего, логикой философии.

Сколько мы знаем философов? Носители языка назовут сравнительно недавних ученых: Гегеля и Маркса, Канта и Зиновьева, Мамардашвили и Дидро. Это хорошо, конечно, но философия славится также своим удивительным прошлым. Мераб Мамардашвили отмечал «удивительное пробуждение мысли в самом начале Нового времени, некий полет освобожденного человеческого ума». Рецензируемая книга Татьяны Васильевны Симашко как раз посвящена прошлому, которое мы не должны забывать, тем более не должны забывать ни журналисты, ни специалисты по литературоведению, но в первую очередь, конечно же, лингвисты, языковеды. О, здесь внушительный список имен: Бэкон и Декарт, Кеплер и Галилей, Гоббс и Гассенди, Бойль и Гюйгенс, Спиноза и Паскаль, Ньютон и Лейбниц. За свободу и силу разума многие из них заплатили судилищами и кострами инквизиции. Чем же они прославились? Что послужило мотивом написания монографии, целиком посвященной так называемому Новому времени?

Английский философ Фрэнсис Бэкон и французский философ Рене Декарт рано поняли, что основания науки – это не совсем то, что нужно для ее оптимального познания. В книге приводятся слова этих ученых, отражающие неотвратимость поворота в восприятии этих оснований. Кстати, это соврало с развитием астрономии, географии, механики, геометрии, с изобретением микроскопа и телескопа. А философия отставала от новых изобретений, она находилась «в неблагополучном состоянии». И дальше говорится о причинах такого отставания. И Ф. Бэкон разделил науку и теологию, что было существенно для развития научного знания. «Научный поиск мог осуществляться без оглядки на Божественное целеполагание» (стр. 18). Мы читаем дальше про идолов рода, идолов пещеры, идолов театра, но нам особенно интересно читать про идолов площади, поскольку здесь хорошо просматривается воздействие на людей их языка, а значит возникает вопрос о необходимости конструирования языка науки.

Софистика, эмпирика и суеверие в прошлом ли? Отнюдь, отмечает в своей работе Т.В. Симашко. «Значит, система доказательств, их законы вовсе не являются техническими приемами. Представляется, что о тех ошибках в доказательстве, о которых пишет ученый [говорится о Ф. Бэконе], полезно помнить и любому современному исследователю» (стр. 21).

Да-да, в книге много цитат, но без них невозможно качественное изложение вопроса. Мы должны с пониманием относиться к цитированию, тем более такому интересному, как в монографии Т.В. Симашко, которая приводит также высказывания современных ученых, то есть дает весьма полнокровное освещение темы. Кстати, о цитатах. В книге Валентина Катаева «Алмазный мой венец» есть характерное наблюдение: «Вероятно, читатель с неудовольствием заметил, что я злоупотребляю цитатами. Но дело в том, что я считаю хорошую литературу такой же составной частью окружающего меня мира, как леса, горы, моря, облака, звезды, реки, города, восходы, закаты, исторические события, страсти и так далее, то есть тем материалом, который писатель употребляет для постройки своих произведений» (Катаев 1978: 67). Т.В. Симашко приводит слова Пьера Гассенди:

«Подчинять свой ум авторитету того или иного человека – о, как это недостойно философа!»

«Высоко оценивая труды Ф. Бэкона, П. Гассенди упрекает философа в том, что тот избегает открытого обращения к силлогизмам, хотя, разумеется, в изложении своего метода индукции не мог не пользоваться ими. Следовательно, в новой науке должна существовать новая логика, которая бы помогала развиваться знанию…»

(стр. 23)

Рассуждая о путях развития науки в Новом времени и цитируя философов, автор монографии все время держит в уме парадоксы сегодняшнего дня. Например, когда говорит о неприемлемости единственного метода, о том, что в науке должно быть несколько методов, как завещал Фрэнсис Бэкон. Отмечено следующее: «Однако, как известно, на историческом пути науки, в том числе и лингвистики, не раз делались попытки возвести какой-то метод в единственно верный и добиться его непререкаемого использования. Об этом не следует забывать» (стр. 24). Наука – средство, а не цель, – так звучит важнейший постулат Ф. Бэкона. Именно Бэкону принадлежит идея написать не историю не только науки, но историю и искусств, и он частично реализовал такую установку.

Ах, как соотносится это с сегодняшним днем, когда образование должно изменить свой статус, стать конвергентным. В телепередачах об этом прекрасно говорит профессор Т.В. Черниговская. Поскольку мир меняется, становясь сверхскоростным, виртуальным, хрупким, то и наука должна сейчас присмотреться к высокому искусству. Художники интуитивно совершали открытия, о которых в их время еще и не подозревала научная мысль.

«Клерикальная реакция подвергала травле ученых. Так, вскоре после выхода в свет работ Т. Гоббса «Левиафан» (1651) и «О гражданине» (1658) они были включены папской курией в «Индекс запрещенных книг». Также поступили в 1663 году со всеми произведениями Р. Декарта, а в 1671 году по указу Людовика XIV было запрещено преподавание его философии в учебных заведениях Франции. Часто ученые были вынуждены уезжать из своей страны из-за преследования властей и духовенства» (стр. 31).

Историки науки называют XVII столетие веком энтузиазма, а пришедшее ему на смену – XVIII столетие – веком разума, Просвещения. Говорится о развитии популяризаторской деятельности, хорошо повлиявшей на аспекты научного творчества, а к следующей главе дается эпиграф из Томаса Гоббса:

«Пусть твое мышление вознесется над хаотической бездной твоих рассуждений и экспериментов».

Красота подобранных эпиграфов тоже составляет прелесть этой монографии. Вот эпиграф к первой главе: «Знакомство с мыслями светлых умов составляет превосходное упражнение: оно оплодотворяет и изощряет ум» (Г. Гердер). А вот концовка книги, эпиграф к Заключению:

«Мы должны стремиться более к строительству, чем к разрушению»

(Г. Лейбниц)

Такое напутствие молодым дорогого стоит! И к каждой части книги дается эпиграф, который говорит читателю: здесь глубже, чем ты думаешь! Мы не будем пересказывать книгу, ее надо читать, и чтение это доставит особенное удовольствие. Например, в интеллектуально-философской утопии Сирано де Бержерака это история о любознательном путешественнике Доминго, о пребывании Доминго на Луне. Мы с интересом прочитаем о слове авось, о роли безличных предложений, о порождающей грамматике, начавшейся после работ Н. Хомского, о панлогизме метафизики у Декарта, о демонстративном познании Дж. Локка – и все это сказывается на общей высоко положительной оценке монографии как живой работе, имеющей непосредственное отношение к сегодняшнему дню. Так, мы с интересом читаем, как Б. Спиноза посредством геометрического метода излагает вневременную логику природы и человека, «хотя трудно согласиться, что для гуманитарной области знаний это лучший способ изложения» (стр. 77).

Часть вторая монографии «Раздумья о языке – естественном и искусственном» касается сугубо лингвистических вопросов, сопряженных с исследованиями философов, о которых шла речь выше, в первой части. Но здесь героями повествования становятся и те же ученые, только рассуждающие о языке, и другие, в частности Иоанн-Иоахим Бехер, Георг Дальгарно. И приводится не меньше интересных наблюдений и выводов, чем в первой части монографии: выводы о лингвистическом конструировании, о словах вкус и триумф, о создании «алфавита человеческой мысли», по Лейбницу, о Грамматике Пор-Рояля, о магистральном методе и инициативном, по Ф. Бэкону. Получается, некоторые современные споры зарождались в далекую от нас эпоху, о чем не мешало бы знать.

Несмотря на заголовок и множество цитат, книга легко читается. В ней главные мысли выделены курсивом, а у философов проставлены даты жизни. Но главное – это сами идеи книги: как они подаются и как раскрываются, при этом нигде нет ярко оценочного отношения автора. Констатируя мысли древних людей или силлогизмы философов, автор протягивает мысль к сегодняшнему дню, а это всегда завораживает.

Спросим себя: чем же заканчивается монография? Г.В. Лейбниц так итожит свои размышления:

«…О многом размышляя, мы научились ни к чему не относиться пренебрежительно»

(стр. 233)

Каков урок! А завершается книга словами английского философа Томаса Гоббса:

«Гуманитарные знаний, и особенно в области языков и истории, также являются благом, ибо они радуют дух…»

(стр. 236)

Здесь таится один весьма важный момент для сегодняшнего дня, то есть для третьего десятилетия XXI века. Дело в том, что в вузах у нас, по справедливой мысли Г. Сунягина, по-прежнему преподают историю философии, а не философию» (Сунягин 2011). Быть философом – значит любить и понимать окружающий мир, чувствуя его развитие. О лиричности философии хорошо написал М.Н. Эпштейн. «Философия лирична в том смысле, что постоянно говорит и мыслит о себе, о своих задачах, возможностях, границах, о том, что значит быть философом и почему мир нуждается в философии» (Эпштейн 2014: 52). Почему языкознание выделилось в особую науку, почему сейчас антропоцентризм так часто приводится в диссертациях и монографиях как основной принцип современного (да-да!) языкознания? И книги, подобные проанализированной сейчас работе Т.В. Симашко, учат такой философии.

Заметим, что монография Т.В. Симашко «Философы XVII – XVIII столетий о новой науке и языке»  была отмечена как лучшая научная книга в 2020 году дипломом Открытого межрегионального конкурса «Книга года: Сибирь – Евразия – 2020».

Вера Харченко

Литература

Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир, 1978, № 6.

Сунягин Г. Философия в университетском сообществе // Нева, 2011, № 2. С.147-156.

Эпштейн М.Н. О философских чувствах и действиях // Знание – сила, 2014, № 4. С.52.