О книге

«Тарковский.

«Боже!.. чувствую руку Твою на затылке моём»

Автор-составитель Н. П. Бурляев,

Москва, «Вече», 2022

Андрей Тарковский — имя более чем знаковое и для русского кинематографа ХХ-го столетия, и для русской культуры, и для всей культуры мировой. Это не просто кинорежиссёр — это поэт в киноискусстве, причем поэт мистической, огромной силы, гениальный, непревзойденный, неповторимый. Он совершенно апофатически, по-русски, как стрелец Андрей в русской сказке, шёл «туда, не знаю куда» и приносил «то, не знаю что», и оно оказывалось величайшей драгоценностью, уникумом Времени.

Николай Петрович Бурляев предпринял великолепную и сейчас, в наше драматическое время, просто необходимую попытку собрать книгу об Андрее Арсеньевиче Тарковском, русском режиссёре мiрового масштаба, великом художнике, с которым Николай Бурляев начал работать в кино с четырнадцати лет.

Все мы помним чудесно сыгранную роль Бориски из «Андрея Рублева» — знаменитый фрагмент, ближе к финалу фильма, где под руководством отрока Бориски отливают огромный колокол. Это священное изготовление колокола (чудом произошедшее!.. ведь Бориска, хоть и был сыном колокольных дел мастера, был всего лишь мальчишка, что досконально не помнил всех тонкостей этой тяжелой, многоступенчатой и изнурительной работы…) — сильнейшая, гигантская метафора, мегаметафора отливания Времени в мыслительную форму, переливания духа народа в чашу соборности, единства (а колокол — символ-знак именно такой соборности!..), изготовления-рождения вечности — вот так, трудоёмко, но просто, простыми, живыми человеческими руками.

И правда, колокол вечен. Материя колокольной меди вечна. А слова? А звук? А кинокадр?

Любое искусство остается на века, если оно сработано великим художником. Мощь личности автора тут играет не просто большую — главную роль.

Книга, собранная, составленная Николаем Бурляевым, многолика и многопластова. Авторский голос Николая Петровича тут тоже звучит. Драгоценность, самоцветность его воспоминаний удивляет и делает тебя счастливым: актёр видел и слышал режиссёра, работал с ним, приблизился к нему, дружил с ним, обсуждал с ним темы, безусловно волновавшие его, их обоих… Взаимодействия двух душ живых. И как бережно, красиво, утончённо, высоко, душевно и духовно Николай Бурляев рассказывает о своём друге и учителе…

Николай Бурляев в Белгороде 2023

С самого начала книги автор даёт нам понять культурное местоположение Андрея Тарковского в мiре и очерчивает круг его культурного пребывания внутри современной ему, профессиональной кинематографической атмосферы:

«Имена даются не случайно. Андреем назвали в честь Андрея Первозванного. Он снял фильм «Андрей Рублёв», впервые предъявив миру экран, как окно в горний мир, как икону, сотворив кино, как молитву. Ведущие кинематографисты планеты признают Тарковского режиссёром №1. Пред Андреем Тарковским склоняли голову Феллини, Антониони, Вайда, Ангелопулос, Бертолуччи, Брессон… «Для того чтобы понять, что такое режиссура, я тысячу раз прокручивал на монтажном столе «Андрея Рублёва», — признался мне Эмир Кустурица. Ингмар Бергман, один из самых почитаемых Тарковским режиссёров писал, что в воспроизведении внутреннего мира человека, «наибольшей величиной» был русский режиссёр Андрей Тарковский, впитавший в себя культуру и традиции своей родной земли. «Открытие первых фильмов Тарковского было для меня чудом. Я вдруг очутился перед дверью в комнату, от которой до тех пор я не имел ключа. Комнату, в которую я лишь мечтал проникнуть, а он двигался там совершенно легко… он смог выразить то, о чём я всегда мечтал говорить, но не знал как… Тарковский для меня самый великий, ибо он принёс в кино новый, особый язык, который позволяет ему схватить жизнь как видение, как сновидение».

Великий Эсхил первым в мировой культуре, в трагедиях своих начал свидетельствовать о Боге, возводя к Нему душу своих читателей и зрителей. На смену пришли Софокл и Эврипид, запустившие обратный процесс – низведение Бога до человека. «Какие там – Боги..? Мы сами – Боги..! А Боги бывают похлеще нас, смертных..!» Вместе с низведением образа Божьего началось угасание цивилизации.
Подобно Эсхилу, русский режиссёр Андрей Тарковский, во второй половине XX века, первым в мировом кинематографе начал возводить души зрителей к Богу, доступным только ему кинематографическим языком. Именно поэтому Андрея Тарковского можно назвать Андреем Первозванным не только русского, но и мирового кинематографа.(…)».

Нам понятны восторги художников-собратьев, ориентация их на восприятие того высокого, высочайшего, что принес с собой в мiръ кино Андрей Арсеньевич, — чувства Бога. И поэтому нас не должны заботить или огорчать всевозможные негативные восприятия произведений Тарковского, наследия Тарковского. Далеко не все, и в нашей родной стране, и в других странах, готовы к аутентичному, равновеликому восприятию того, что Тарковский сделал в кино. Он очень опередил своё Время: не нарочито, а с горячим, полнокровно бьющимся сердцем и глубокой, смелой мыслью; это не искусство от слова «искусственный», а искусство от слова «Божественный». Величайшее произведение Данте Алигьери, — он писал его всю жизнь, — именуется La Divina Commedia — Божественная комедия. Все фильмы Андрея Тарковского, в совокупности, можно было бы назвать Божественной трагедией. Трагедия жизни, бытия, да! Осознание смерти и реальный уход в её невозвратные глубины — да! Но на другом конце коромысла — Радость. Как в Девятой симфонии Бетховена. Как в финальных кадрах бессмертного фильма «Страсти по Андрею» («Андрей Рублев»), где после чёрно-белого пространства фильма на нас внезапно обрушиваются свет и цвет. Божии краски и Божий неизреченный Свет, который ведь и есть — Бог; именно в таком виде Господь явился разбойнику Савлу в пустыне, и он стал Апостолом Павлом…

Искренность автора в книге так мощна, что из поля этого духовного притяжения невозможно уйти. С первой до последней страницы книги ты остаёшься наедине с великим Мастером — и в то же время слышишь исповедальный голос ученика и верного друга, который подобен голосу Апостола при воспоминании о словах Учителя. А ведь это действительно так… Задумаемся над чудом преемственности. Над долгим, длиною в жизнь и ценою в совокупность биений собственного сердца, путём художника к познанию высоких тайн искусства.

Искусства без Бога нет. Человека без Бога нет — это тихо и доверительно говорит, кричит в полный голос, об этом молчит, бессловесно, между строк это сильнейшее чувство передавая, Николай Бурляев.

«Я принял Андрея в сердце с первого взгляда и на всю жизнь. С чувством сердечного родства, вероятно, встречу его и в ином мире. А пока живу, поминаю его ежедневно в утренних молитвах. При первой же встрече с Андреем, я неосознанно, душою потянулся к нему, почувствовал, что это особый, ни на кого не похожий, человек. Ныне с уверенностью можно сказать – Божий человек, созданный по образу и подобию Божьему, человек, познавший откровения, прикоснувшийся к Истине. Позже, по истечении земного бытия Андрея, я начал получать подтверждения своим предчувствиям, читать то, что сам он говорил и писал.
Андрей Тарковский: «…Идею бесконечности выразить словами невозможно. А искусство даёт эту возможность, оно делает эту бесконечность ощутимой… Искусство предстаёт как откровение, как мгновенное и страстное желание интуитивного постижения всех вкупе закономерностей мира – его красоты и безобразия, его человечности и жестокости, его бесконечности и ограниченности… Образ – это впечатление от истины, на которую нам было дозволено взглянуть своими слепыми глазами…»
Эти слова Андрея – свидетельство того, что Создатель «дозволил» Тарковскому взглянуть на Истину. Я, отрок, почувствовал это душой и принял Андрея в сердце. О незримом контакте с горним миром свидетельствовала, поразившая меня способность Андрея жить одновременно в двух параллельных измерениях: отключение от реальности, устремлённость в высшие духовные сферы, незримый контакт-мост с Создателем, чью руку он всегда ощущал «на затылке своём».

Чем покоряет нас большой художник? Тем, что мы, однажды узнав его, всю жизнь, весь свой, суждённый нам путь, идём к нему. Часто даже уходя от него. Ища его. Заблуждаясь и блуждая на этом пути. Принимая и отвергая, сомневаясь и разыскивая подтверждения правоте Мастера в лабиринте жизней и судеб… И наступает момент — на дороге жизни он всегда спасительный; это явление Божиего Света Савлу в пустыне.

Николай Петрович в своих воспоминаниях обращается к теме, которая волновала Тарковского-художника всю жизнь, которая волнует самого Николая Бурляева, актёра и режиссёра, и которая волнует и будоражит всякую творческую душу на Земле, да что там — всякого живого, живущего.

Это тема Времени.

Время — категория не только непознаваемая, апофатическая, необъяснимая и никем не объяснённая, но и неподвластная изображению: словесному, музыкальному, живописному. Только потому, что кинокадр движется, что кино — искусство супервременное, суперподвижное, оно напрямую отражает и выражает Время, и, при условии гениальности режиссёра и актёров, может стать полным его эквивалентом. Это сильнейшая гравитационная постоянная кино; и её прекрасно ощущал Андрей Тарковский и равномощно ощущает Николай Бурляев.

Как показать Время? Кадр движется или замирает — и это уже Время. Его беглый портрет. В кадре появляются вещи, предметы, деревья, камни, лица, становящиеся лейтмотивами, лейтобразами фильма — и они уже складываются в судьбоносный узор Времени, в наброски судьбы, в обозначения и направления её вектора; а весь фильм в целом, простроенный именно таким образом, при помощи такой работы с пространством, становится апологией Времени — а значит, заглядывает в будущее, в завтрашний день.

Туда, куда могли заглядывать лишь Библейские пророки, Нострадамус, русские великие юродивые Христа ради… И большие, величиною со Вселенную, художники.

И чаще всего это русские художники.

«Андрей Тарковский человек не только земной, но и небесный. Он внимательно вглядывался в окружаемый его земной мир и устремлялся в Небеса.
Андрей Тарковский: “Сегодня вечером посмотрел на небо и увидел звёзды… У меня возникло такое чувство, что я их вижу впервые. Я был потрясён. Звёзды произвели на меня ошеломляющее впечатление… Мне тесно, моей душе тесно во мне; мне нужно другое вместилище… Самые невероятные открытия ждут человека в сфере Времени. Мы меньше всего знаем о времени… Настоящего не существует – есть только прошлое и будущее и, практически равное нулю во времени, состояние, связанное в человеке с волеизъявлением, с действием, которое, пропуская будущее через себя, оставляет после себя прошлое. Доказательство бессмертия души – есть её существование. Все умирают, скажут мне. Нет: всё изменяется, и это изменение мы называем смертью, но ничего не исчезает. Сущность всякого существа остаётся. Сущность души есть самосознание. Душа может измениться со смертью, но самосознание, то есть душа, не умрёт… (…)».

Впервые увидеть звёзды… Все мы оголтело, в безумии, задыхаясь, бежим по нашей земле. Разрезаем её нашими шагами вдоль и поперёк. Режем ножами войны, не думаем о её космичности, надвременности, живоносной незащищённости. Время и вечность — о них мы предпочитаем не думать, ибо мысли о них слишком рядом лежат с мыслью о смерти, с ощущением смерти как тотальной неотвратимости. Никто не хочет умирать. И все будут это делать. Всем это назначено.

Н Бурляев фильм Андрей Рублев

И тем дороже, драгоценнее наша вера (по вере нашей воздастся нам!..) в неизбывную жизнь души: эти слова Андрея Арсеньевича — невольное, судя по всему, бессознательное отражение знаменитых слов Апостола Павла из Первого послания к коринфянам»: «Не все мы умрём, но все изменимся…».

Воспоминания Николая Бурляева — не только философские раздумья, но и живые, дорогие сердцу, невероятно интересные для читателя зарисовки, позволяющие живо, реально, живописно, вполне кинематографично увидеть живого Андрея — в разговоре, общении, движении, жестах, характерных чертах, эмоциональных репликах:

«Первая встреча с Тарковским — любовь с первого взгляда. Красивый, сильный, твердо знающий, чего он хочет, элегантный, строгий и добрый, снимающий напряжение метким юмором. Абсолютный центр всего коллектива, пользующийся всеобщим уважением. Тарковский показался мне очень солидным и взрослым, благодаря своей внутренней, духовной мощи. А был он всего на четырнадцать лет старше меня: ему только что исполнилось 29 лет. Такого количества кинопроб у меня больше не было ни никогда. Тарковский пробовал меня в различных сценах с различными партнерами. Уже на пробах он объявил, что в картине у меня самая трудная сцена — «игра в войну».
— У Андрона ты плакал от лука… Здесь должен будешь заплакать по-настоящему, прямо перед камерой… (…)».

Не повторить моменты жизни. И правда, существует только будущее, наплывающее на нас из неизвестности — её мы можем только предчувствовать, предугадывать, призывать, — и оно, это будущее, тут же становится прекрасно известным прошлым, которое уже у тебя за плечами, и ты в нём ничего не изменишь, не перетасуешь, не перевернёшь, не отмотаешь плёнку назад.

Эти сокровенные моменты можно только вспомнить.

Оттого воспоминания так дороги нам. Так мы сами любим вспоминать то, что с нами было, и тем паче стремимся прочитать, что же доподлинно произошло в жизни с нашими великими людьми, с гордостью нашей Родины, с художниками, ставшими легендой…

Николай Бурляев запечатлевает эти личные, таинственные, неповторимые моменты очень деликатно; здесь им найдена та мера деликатности и одновременно проникновения в психологию учителя, в трагедию его человеческого одиночества, которую он пытался залечить новой женщиной, новой семьей, новой страной; когда рушится вокруг человека всё, что он нажил, над чем трудился и что любил, когда он отрывается от земли Родины, это всегда страшно и больно, порою люди даже не переносят таких переломов. Тарковский выжил, когда обрушилась и погибла его прежняя семья; но, судя по всему, с новою женой, Ларисой, несчастья было больше, чем радости…

«Пригласил Андрея к себе домой, на часок. Этот «часок» длился с двенадцати до ночи. Андрей много говорил о том, что «художник должен быть нищим»… Говорил обо мне, о том, чтобы я с ним всегда советовался, что я ему очень дорог… Говорил, что сейчас он хочет снимать фильм о матери… Сказал, что «уровень современного кинематографа настолько низок не только у нас, но и в мире, что подняться над ним не составит никакого труда. Говорил, что «стоит только уразуметь», что ты из всего этого скопища «профессионалов» самый одаренный; почувствовать это, и ты будешь делать большие вещи…
— А я знаю, кто я такой. И ты это знай! — сказал Андрей.
Заканчивали мы на окраине города, в однокомнатной квартирке Саввы Ямщикова. Стояли с Андреем на балконе, курили, молчали… Видя его душевное состояние, я не решался заговорить первым. Вдруг он сказал: «Ты мне самый дорогой, самый близкий человек». Спустя несколько минут он вновь произнёс те же слова. Это было впервые за всю историю наших отношений, неожиданно и дорого для меня. Когда мы ехали в такси, голова спящего Андрея покоилась на моих коленях. Я смотрел на пробивающимися кое-где седые волосы и думал: «Какой же ты стал старый, Андрей… Скоро тебе — 35! (…)».

Молодые люди… а сколько уже прожито, перечувствовано, пережито…

И это тоже — парадокс Времени. Время нелинейно. Оно не отмечено вехами-событиями. Оно то застывает, то взрывается, как на войне, то обрушивается, как атомная бомба, и уничтожает всё вокруг и себя тоже. И начинается иной отсчет Времени. Быть может, человек его и не желал. Но оно явилось, оно тут, рядом, и мы не вправе его изгнать.

И художник уходит в изгнание — сам…

И так он повторяет Библейский сюжет из Книги Бытия: изгнание из Рая.

В книге являются, как открытия для жадного интеллектуала, любящего кинематограф Тарковского читателя, воспоминания; список авторов весьма внушительный: здесь Александр Мишарин, соавтор сценария фильма «Зеркало», игумен Андроник (Трубачёв), с этюдом «Флоренский и Тарковский», Кшиштоф Занусси (у него тут два текста — «Об Андрее Тарковском еще раз» и «День Андрея и Марины»); с воспоминаниями о великом русском режиссёре выступают митрополит Амфилохий, Михай Фрешли, протоиерей Андрей Ткачёв, Рафаэль Льяно, Симонетта Сальвестрони, Шавкат Абдусаламов… Всё это напоминает поле, огромный цветущий луг в Срединной России, солнечный день, идёшь меж цветов, и слегка, чуть касаясь, нежно поглаживаешь их венчики. Цветов море, их не окинуть взором, не собрать, они источают незабываемые ароматы, и каждый цветок любишь, каждому цветку мысленно низко кланяешься… Вот и я мысленно кланяюсь и всем, кто опубликовал в книге свои бесценные воспоминания, а превыше и прежде всего земно кланяюсь Николаю Петровичу Бурляеву: эта книга — чудесная, сияющая соборность духа, соцветие любви, шаг из человеческой природы к Божественной сущности бытия и искусства, соединение людей всей Земли в любви к величайшему Мастеру русского кинематографа.

И закончить рассказ о книге мне хочется фрагментом текста опубликованного здесь разговора с Андреем Тарковским на Сент-Джеймском фестивале в Лондоне: это не интервью, скорее беседа, где Мастер откровенно высказывает свои взгляды на Мiръ, жизнь, смерть, кино.

«(…) Если вы видите для себя какую-то тайну, глядя картину, это означает, что мне удалось выразить свое отношение к жизни. Потому что нет более глубокой (…) и более критической тайны, чем тайна нашего существования. И если все… многие так будут думать, то жизнь изменится…»

Так заканчивается запись беседы. Но она продолжается — за кадром.

Она продолжается за гранью жизни Андрея Тарковского. В нашем с ним сегодняшнем огненном диалоге.

В живых наблюдениях его искусства, в глубоком погружении в его безбрежные, Вселенские, образно неохватные фильмы, в перечитываниях его высказываний, мудрых, парадоксальных, трагических, радостных, и в благоговейном изучении воспоминаний о нём.

Воспоминания Николая Петровича Бурляева воистину бесценны. Книга, верю, станет настольной книгой для множества мыслящих, ищущих, любящих творчество Андрея Тарковского русских людей.

Елена Крюкова