«Почему она тебе всё даёт»? Говорил мне с обидой фрезеровщик Володя Анюшин, когда я пришёл в нашу каптёрку с ведром гвоздей. Я сразу отдал это ведро с гвоздями Володе, и не могу объяснить почему так сделал. Жил во времянке, и гвозди, что дала кладовщица Полина Семёновна, были мне очень нужны.

Ей было уже за шестьдесят, волосы все седые, но она не красила голову. Полноватая женщина, две её дочери работали в нашем цеху, был сын, но умер уже взрослым. Как и что получилось спрашивать было неудобно, но я знал, чуял нутром, что, если спрошу, мне ответит. Но ранить хорошего человека?.. Нет, нет и нет.

Как-то сказал Семёновне, что мужики обижаются, что мне всё даёшь, любой инструмент, а им – нет. Не думал я тогда, как раскроется после этого простого вопроса наша Семёновна. А она отвечала:

– Сергей! Они ведь какие, придут сверло, к примеру, взять, а сами норовят украсть чего-нибудь. Не все, конечно, такие, иначе бы совсем грустно было. Но почему умнее других себя считают? Я же вижу всё! Он ещё только вошёл в инструменталку, а я уж вижу, что за человек.

Ты, Сергей, сроду не украдёшь, порода у тебя от родителей хорошая досталась, потому и даю тебе инструмент. Ты мне сына моего напоминаешь. Погляжу на тебя, и вот, странное дело: думаю, что жив он. Нет, сроду такое не объяснить… И хорошо, что в жизни многое непонятно, иначе, думаю, с ума бы люди сошли, их и без того много с головой не дружат.

Люди разные, это всем известно, бывает, горе как вот на меня, на человека сваливается, и не укрыться от этого даже в танке. Когда сына не стало, думала – всё. Каюк мне, сердце, давление всё к одному. А потом вышла в цех, стала с людьми работать, и вот отудбила.

Гляжу на тебя, Серёжка, и верю, что мой сынок жив, в другом, каком-то неизвестном нам мире живёт и охраняет меня. А напасти, они что? Ни в жисть от них, окаянных, не скроешься. Я вот инструмент рабочим выдаю, кто подумает, что кладовщице знать надо мало. А сколько фрез, свёрл, знаешь, сколько всего? Придёт токарь или фрезеровщик, и выдай ему тут же инструмент, а кто-то в ремонтной бригаде работает, и всё мне надо знать. Нужна я ещё тут! Человеку работать надо, иначе с ума сойдёшь.

Она глубоко вздохнула, я бы сказал, по-русски вздохнула – это трудно объяснить, и тихо, с расстановкой, грудным таким, материнским голосом заговорила дальше:

– Знаю, некоторые считают, что злая я. А я вот, веришь, не люблю воров. Что, плохо живут наши рабочие? Зарплаты по четыре, пять сотен рублей. А норовят, хоть свёрлышко да украсть. Да ты подойди как человек, по-человечески попроси, я ж душу наизнанку выну, конечно, дам, что в моих силах. Так ведь нет, придут, сытые такие, и давай глазами зыркать, чего стянуть, ух, ироды окаянные!

Не люблю я таких сытеньких. Я, конечно, не про брюхо говорю. В заводских наших столовых вкусно кормят, грех жаловаться. Тут глубже, Сергей. Я, когда в столовой поем, думаю: сколько всего, и каждый день разное готовят! Думаю: вот бы маму мою любезную за такой столовский столик усадить! А она, если бы живая была, сказала бы: мне, дочка, каши и всё, боле ничего не надо. Экономила бы мои деньги. А уж я бы разошлась – какая каша? Котлетами, шницелем, жаркое, всем бы угощала. Да вот не вышло. Россия наша, конечно, победила фашистов, а мамы после Победы – не стало. Сколько людей не на фронте, в тылу, дуба дали, то нам неведомо. А это для каждой семьи горе горькое. Мы с отцом, он на войне ногу потерял, выживали. Несут мамочку на погост, а мы с сёстрами не плачем, а воем словно волки.

Полина Семёновна замолчала. Мне надо было бежать, выполнять производственное задание, но что-то удерживало, а она, сердешная, снова заговорила:

– Ты вот молодой, а уже понимаешь, что воровать нельзя. А они уже никогда этого не поймут. У многих уж башка вся седая… Одному такому недавно высказала, обиделся, не здоровается. Мимо, высоко задрав голову, проходит. А я вот взяла и остановила его. Говорю:

– Васька ты, Васька! Седой весь, двадцать пять лет вместе работаем, чего обиделся? Не дала тебе молоток с гвоздями? Так не крал бы, когда я отвернулась, а попросил бы, я бы и так дала. Васька! Все мы подохнем, но ведь надо взять в разум, что надо добро делать людям, тогда, может, кто и помянет.

Дала ему легонько в грудь кулаком, и улыбнулся Василий. Обнял меня, постояли, посмеялись, былое вспомнили. А чё, молодые были, всякое бывало. Он, Васька-то, однажды на работу не вышел. По молодости ещё дело было. Знала, выпил крепко. Хотели уволить, строго у нас, собрали комиссию, а в комиссии кто? Свои же рабочие, одна только из верхних кабинетов спустилась, стукачка. Я знала её, всё перед начальством лебезила, противно глядеть, да глаза не замажешь глиной если вместе работаем.

И давай она трезвонить: уволить, уволить по тридцать третьей статье. А потом с такой статьёй куда устроишься? Я, было, с ней сцепилась. Говорю: хороший парень и работает, дай Бог каждому, не то, что ты, в кабинете сидишь, дармоедка.

Смотрю на Василия, он, бедный, весь скукожился. Как бы удар не хватил, думаю. И такое меня зло взяло! Ведь, правда, на нашей шее сидят, да и гадят ещё. Говорю в сердцах: не посмотрю, что стукачка ты, по роже дам.

Она выскочила жаловаться начальству. Вижу, дело плохо. И чего я тогда удумала: знала, что у Васьки жена на сносях. Говорю, жена, мол, у него родила, имеет право человек. Ой! Василий аж побледнел. Ну и простили, спросили только, чего молчал. А он, как бычок в стойле, на меня преданными глазами смотрит.

Говорю: волнуется человек, понять должны. А жена у него в этот же день и родила.

Не удержался, спросил:

– У стукачки той вышло тебе навредить?

– Да что ты, Сергей! Начальство кто? Люди! Они ко мне хорошо относились, не знаю почему, но хорошо, даже уважали…

…Настали 90-е годы, я уже не работал в цехе. И вот встретил на улице Семёновну. Она тут же мне две шоколадки даёт. Я, было, отказываться стал. А она:

– Бери, Сергей! Нам пенсию дают деньгами, а вы, молодые, за так работаете, за продукты. И то – когда их дадут, никому не известно.

Помню, обнял её, а к сердцу такое подкатило, что вот-вот заплачу.

– Ну, ну, будет тебе, Сергей. Выживем, у нас Россия наша великая, людьми великая. Я ведь много людей повидала. В одном только нашем цехе работало тысяча человек. А сколько уволилось, устроилось, умерло?.. Мальчишкам своим дашь шоколадки, но и сам попробуй, пусть видят и понимают, что всё в семье поровну должно быть. Поначалу не поймут, а потом польза будет…

…Помню, вёл из детского садика младшего сынишку, из школы выходят люди, и знакомый сварщик Анатолий говорит:

– Вот Серёга, Семёновну нашу похоронили. В школьной столовой поминали.

Сколько бы не жило человечество на земле, вовек не объяснишь, что на душе бывает в такие скорбные минуты. Привёл сына домой и хоть денег в семье всегда острая нехватка, тем более, в то время, пошёл в магазин, купил бутылку и выпил стакан залпом, чтобы душа не лопнула…

Подаренные мне Полиной Семёновной плоскогубцы, отвёртки и другие инструменты служат мне уже немало лет. Наши советские инструменты намного лучше, чем наводнившие страну китайские. Наши вечные, закручиваешь ли шуруп отвёрткой, забиваешь молотком гвоздь, чинишь летний дачный водопровод и невольно вспоминаешь дорогого человека, нашу Семёновну.

Сейчас мне пятьдесят семь лет. И я помню нашу Семёновну, помню и люблю, Велика людьми наша Россия…

Анатолий Казаков

© Иллюстрация ИИ и ЖК