Кто не был на старых, полузаброшенных дачах в начале осени, тому неведомо особое их очарование. Южные дачи, с покривившимися почерневшими плетнями, разросшимися и одичавшими яблоневыми садами, сухой травой, устилающей каменные дорожки, о вас моё повествование! Пусть озарит его одинокая вечерняя звезда, горящая над верхушкой тополя. Пусть слышится в нем писк и ворчание котят, резвящихся в зарослях ежевики и трели черных дроздов. Пусть доносится  аромат свежезаваренного чая и самоварный дым, настоянный на кипарисовых шишках. Пусть журчит смех и неспешные разговоры, пусть глухо падают яблоки с тяжелых веток и редкие капли дождя с неба.  Пусть живет в нем всё то, что делает нашу жизнь неповторимой и прекрасной – наши добрые воспоминания, сберегающие нам память и сердце.

Я к вам лечу воспоминаньем

А.Пушкин

Закатное солнце полыхало сильнее обычного, видно напоследок решило облить жаром землю. Но, как солнце в закат, природа тоже катилась сентябрём в осень. Скоро станет особенно прозрачным и гулким воздух; высоким и, уже совсем по зимнему бледным, небо. Притихнут скворцы и зарянки. Скоро, скоро! И только жаворонкам не в тягость любое ненастье. Они еще не раз споют нам, звеня на немыслимых высотах и даря надежду: «Цвить-цвить-звирс-с-сь! – В-в-весной вс-с-се в-ернетс-с-ся, ж-ж-жизнь в-в-вернетс-с-ся!».

Но пока год катился сентябрём в осень, и каменная площадка была покрыта красно-сиреневым ковром осыпавшихся цветов.

– Вырубила бы к чёртовой матери, да жалко, – вздохнула хозяйка. – Красиво цветут, но мусору от них полно. Один, вроде как кустарник, – она повела рукой по узловатому стволу, усеянному красными трубчатыми цветами, а второе — вот занесла нелёгкая! – дерево! Само выросло огромным, листья как у мимозы, а цветы как огромные сиреневые колокольчики. Но осыпаются сильно оба, не успеваешь подметать! И, как назло, чем больше подметаешь, тем больше на следующий день осыпавшихся цветов. Словно на принцип со мной пошли – своенравные!

– И не надо убирать! – подхватила подруга хозяйки, улыбчивая полная дама средних лет. – Это же какая красота – красно-сиреневый ковер! Сейчас мы на него стол поставим и чай будем пить с яблочным вареньем. Правда?!

– Ой, – спохватилась хозяйка, – Конечно! Совсем заболталась с этими вашими коврами. Но, если честно, хлопот много. Цветы вянут, жухнут, грязи от них много на площадке. Ну, я за самоваром в подвал. Кто мне помогать?

– Первое – это кампсис, – сказала я, когда мы выносили вёдерный самовар на площадку. – Лиана. Цветет красиво, словно большими гранатовыми цветами, но мусору от него и муравьев действительно много. А второе дерево – жакаранда. «Сиреневый рай» его ещё называют. Тоже «принципиальное»! Сколь красивое, столь и хлопотное. Постоянно подметать-убирать надо.

– Вот я и говорю, – кивнула хозяйка. – Своенравные.

– Красивые все такие, – заметила её подруга. – Я ещё покладистых красоток не видела. Словно, дань за свою красоту требуют. Кто чем: повиновением, восхищением, или как эти, – махнула она рукой в сторону деревьев – уборкой. И ведь знают силу свою – за красивыми и ухаживать не в тягость.

– Да, уж, несправедлива природа, – усмехнулась хозяйка. – Самовар гудит, а ну, все к столу!

От самовара вкусно несло кипарисовым дымом. Казалось, что синий налет на круглых самоварных боках тоже от сизых кипарисовых шишек. Хозяйка поставила на стол вазочку с вареньем и над ним сразу же зажужжали осы.

– Фу, – отогнала она их. – Пробуйте! В этом году варила, урожай на яблоки невиданный. И это при том, что деревья старые, больные, надо обрезать, удобрять, а на всё времени не хватает. Теперь уже в конце зимы надо ими заняться, привести в порядок. Но и так подвал весь яблоками заполнен, а райское в этом году плодоносит. Жёлтые яблочки как игрушки висят!

Варенье и в самом деле было янтарным, и в нем словно ёлочные игрушки поблёскивали крохотные коричневые яблоки со смешными хвостиками.

– Я хвостики никогда не отрезаю, – заметила хозяйка. – От них приятный древесный вкус и за них удобно держаться.

Она засмеялась и отправила в рот ложку варенья. А потом быстро вынула крошечный огрызок за хвостик и аккуратно положила его на салфетку.

– Вот так! Красиво и аккуратно.

– Я и говорю, – хитро подмигнула ее подруга – Красивое всегда требует хлопот и дани. Восхищением ли, одобрением ли, подчинением ли.

Солнце погасло, бросив на скатерть четыре красных перекрещенных луча, словно над белой тканью протянули раскаленные мушкетерские шпаги. И сразу, как это всегда бывает в горах, потянуло холодом. На руки наши легли серые тени.

– Дань за красоту, – задумчиво протянула хозяйка. – Своенравие… Может и так. Знала я однажды женщину, которая дорого заплатила за своё упрямство, но ни секунды не раскаивалась в нем. И, знаете, была потрясающе красива именно такой – упрямой, своевольной, жестокой. Вот как эти, – добродушно махнула она на красно-сиреневый ковер под ногами. Уперлись, что положено им мусорить, вот и мусорят! Но они хоть растения, а то человек! Если бы вы только её видели…

Была она красива особой какой-то то ли восточной, то ли испанской красотой – тонкая, высокая, смуглая, с изящными руками и ногами, точёной фигурой – загляденье! Но больше всего привлекали мелкие коричневые родинки на лице, шее и руках. Было что-то волнующее в этих родинках, особенно, когда она говорила.  Родинки над верхней губой покрывались потом и дрожали как живые. Это завораживало, мужчины глаз от неё отвести не могли. Муж в ней души не чаял, ходил как околдованный, и это после двух детей и десяти лет брака. Его, мне кажется, она просто терпела рядом с собой – да и кого он мог привлечь? Полный, рыхлый, лысеющий, и при этом очень подвижный – не человек, а шарик, того и глядишь – взлетит. И взгляд такой собачий, преданный, кажется, прикажи ему прыгнуть в пропасть или зарезать кого-нибудь – прыгнет или зарежет. И как человек не интересный, ни яркого слова, ни красивого жеста – ничего! И дети – мальчик и девочка погодки были похожи на него – мучнисто-белые, рыхлые, правильные до скуки.

О ней разные слухи ходили – людям только волю дай посплетничать о других. Тем более, такая яркая, манкая. Но! Скорпионий яд в рот всем тем, кто болтал о ней почем зря!!! Мужу она не изменяла, это я точно знаю. И не потому, что дорожила им, а просто считала это ниже своего достоинства. Такая вот душевная брезгливость и чистоплотность была в ней – не нести в дом грязи.

И всё-таки было в ней то, что говорило: не нашла она еще «своей грязи». А вот если найдёт, если захватит её что-то по-настоящему и всю душу перевернёт – то не остановится ни перед чем! На принцип пойдет, на самое дно грязи упадет, но сделает по-своему! Так и случилось.

Работала она в какой-то биологической лаборатории, что-то там сеяла в чашках Петри. День изо дня одно и то же: микроскоп, колбы, чашки, реторты. Белые кафельные стены, белые халаты. Из примечательного только необыкновенной красоты дверь в лабораторию – деревянная, резная, с каким-то замысловатым рисунком. Это старинное здание после революции отдали под лабораторию, а дверь так и осталось осколком былой роскоши.

И как-то это белое стерильное царство взорвал алый блеск! В прямом смысле. Пришла на работу новая работница, вся из себя дамочка-кралечка, грациозная, как кошка и наивная как оленёнок!

– Тебе бы книги писать, – расхохоталась подруга хозяйки. – Это надо же такие сравнения сходу подобрать.

– Так и было, – с жаром перебила хозяйка. – Видела я её. Была очень женственной и нежной. И одежду подбирала со вкусом, всё сидело на ней ладно. И всегда носила на правой руке часы на браслетке из рубинов. Старинное украшение, такое дамское, изящное – маленький циферблат, вокруг алые круглые рубины, а на браслетке – такие же, только крупнее и овальные. И лучистые, так и сияли на солнце, что глазам было больно. Красота неописуемая! Все восхищались.

Наша с родинками несколько дней присматривалась к этой с часами, а потом и говорит:

– Какая работа тонкая, изумительная. И тебе очень идет! А не боишься на работу каждый день носить? Всё-таки драгоценные камни.

– Да, кто мне что сделает, – улыбнулась та в ответ. – Кому эти часы нужны?  И что с ними делать, если не носить? Мариновать что ли? А так от красоты и настроение хорошее!

– Конечно, ты права, – согласилась наша. – Но все-таки, мало ли что может быть. По дороге на работу, или пока переодеваешься, халат надеваешь, потом снимаешь, вдруг затеряются. Может, всё-таки, дома оставишь?

– Нет, что ты, сколько лет ношу, никогда ничего не было. Бог даст и не будет!

Но Бог не дал. В один из дней пропали часы! Хозяйка обыскалась: под каждую скамейку, стул, стол заглядывала, все реторты-колбы перетряхнула – нигде нет. Как корова языком слизнула. При этом точно помнила, что на работу пришла в них.

Решилась деликатно спросить у нашей. Мол, если видела и взяла (в шутку ли, или бес попутал) – верни. Та встала в позу: ничего не видела и не брала, и как ты вообще осмелилась меня этим вопросом оскорбить?!

Та снова в поиски. Остальные работницы божатся, что никаких часов не видели и не брали, и скорее всего, говорили они правду, потому что сидели в другой, дальней комнате, а эти две кумушки постоянно были рядом.

Прошло несколько дней. Одна грустит о своей пропаже, другая виду не подает. Всё как обычно. Но муж часовладелицы, оказалось, был шапочно знаком с мужем нашей героини и, будучи человеком резким и прямолинейным, так  и заявил:

– Передай жене, что шутка затянулась. Кроме неё взять некому. Пусть вернёт!

Тот отправился домой и всё как есть, сказал жене. Может, в первый раз набрался храбрости и решился на жёсткий разговор. И вот тогда она призналась! Но при этом, заявила, выкрикнув ему в лицо:

– Хоть режь, хоть убивай! Не отдам! Мои они и будут мои! Что хочешь делай – не отдам!

Муж и криком, и уговорами, и угрозами, и даже силу применил – ни в какую! Стоит насмерть: бледная, прекрасная, глаза горят, по щекам злые слёзы текут и всё повторяет:

– Не отдам! Глаз свой я на них положила, мне они по душе, мне! Хоть убей, не верну!

– Что мне делать? – жаловался потом растерянный мужчина. –  Я и так, и сяк, и даже ударил её сгоряча! Она ни в какую. Не отдаст. С собой что-то сотворит, но не вернёт! Ну, не разводиться же мне в конце концов с ней! Детей полной семьи лишу, да и… люблю я эту мерзавку! Всю душу она у меня вынула, тяжело с ней, но и без неё ещё хуже.  Может, я как-то деньгами постараюсь возместить, или куплю какое-нибудь другое украшение. Какое скажете, какое твоей жене понравится. Но…

– Тьфу! – негромко выругался муж часовладелицы. – Подавись своими «другими украшениями» и деньгами. Мужчина в доме называется! С женой совладать не можешь!

– Да, – покорно, но как-то с вызовом ответил он. – Не могу. Так и ты не можешь.

– Что?!!

– Не кричи. Что же ты – хороший, мудрый муж-хозяин своей жене не подсказал, что грех так смущать людей? Моя ведь несколько раз говорила, предупреждала: «мало ли что может случиться, убери с глаз подальше». Она ведь честно с искушением боролась, с собой боролась, а твоя провоцировала несчастье! Ей же и в голову не могло прийти, что у моей на душе творится.  И на ком больше греха?..

– Да пошел ты, философ нашелся! Тряпка! В твоей жене, как я посмотрю, больше мужества. Права или не права – стоит на своем! Да, ну вас…

Так и закончилось это дело. Не знаю, что муж сказал своей кралечке-жене с глазами оленёнка, но так больше разговор о часах не заводила. И вела себя как обычно, доброжелательно. И наша была спокойной, только натянутой как струна. Впрочем, это ей шло – еще больше подчёркивало красоту и стройность.

И все-таки с работы она уволилась! Не выдержала постоянных издёвок. Муж кралечки отомстил весьма оригинальным образом! Каждый день он встречал жену после работы и всякий раз, как видел нашу, напевал на мотив народной песни:

– У меня была курочка белая

Еще вчера она была целой.

А сегодня её уже нет!

Да ославится вор на весь свет!

И так постоянно! И голос у него был очень хороший, звучный, ясный. Изводил нашу этой песней.  В конце концов она уволилась. И потом уже не работала.

– Повторилась история с Фридой, вернее с её платком? – вспомнила я булгаковскую героиню.

– Что-то в этом роде. Только та не была виновата, а эта… Боролась с искушением, как могла, но… слаб человек…

– Ничего себе, слабая, – возмутилась подруга хозяйки. – С этакой слабостью упёрлась насмерть: «не отдам и всё»! Где же слабость?!

– Как раз в этом! Чтобы признать свою ошибку куда больше мужества нужно. С сознанием вины жить трудно, но еще тяжелее жить оплёванной. Тем более таким: горячим, норовистым и красивым женщинам. Они в «своей грязи» вымажутся по уши, но все равно не признают её грязью. Такая уж порода…

– Красота требует жертв? – усмехнулась подруга.

– Нет. Эта фразу совсем в другом значении употребляют. Лучше, как ты вначале говорила: «красивое всегда дани требует». Вот как эти…

Она указала на площадку. Ножки стола уже сантиметров на пять утопали в осыпавшихся красных и сиреневых цветах.

– И это за то время, пока мы чаёвничаем! Ничего себе! Я же говорю – мусору с них гора!

– А, что ты хотела?! Только что рассказала о человеке, стоящим насмерть в своей неправоте, а тут всего лишь растения. Сама понимаешь.  Хочешь – выруби, хочешь – оставь, но тогда уже и приноравливайся к ним. А измениться они не могут. Такая порода. Зато и красота от них – дух захватывает!

– Вот, я о том же, – то ли обреченно, то ли миролюбиво вздохнула хозяйка. – Красивые…

Уже совсем стемнело: над тополем зажглась одинокая вечерняя звезда, двор освещала только лампочка под навесом, а в саду нет-нет, да и вспыхивали зеленым огнем кошачьи глаза. Целое семейство: отец, мать и трое котят, видно, решили поохотиться ночью.

– Они у нас мышеловы, – сказала хозяйка. – Очень боевые, как в зарослях мышей почуют, так сразу всей оравой туда! Благодаря им, ни одной мыши в доме нет. Но наглые! Как что, сразу к столу бегут, норовят на сиденья забраться, или скатерть стащить. Я их так и зову – «Наглые».

Один из котят посмотрел на меня вопросительно-жалобно: «Я – Наглый?!»

– Ну, зачем вы так? – заступилась я. – Они мышеловы, знают себе цену, верой-правдой служат, какие же они наглые? А давайте это слово перевернём, пусть будут – Аглаи! – осенило меня. — Не Наглые, а Аглаи!

– Все?! – рассмеялись женщины.

– А, что? Отец – Аглай, мать – Аглая, дети – Аглаи. И красиво, и им не обидно!

– Мряув! – одобрительно муркнуло семейство.

… Эх! Кто не был на полузаброшенных, старых дачах в начале осени, тому неведомо их очарование. В нём словно во флаконе волшебных духов соединились радость и печаль былого. И аромат их пленителен, ибо «былое» не означает «забвенное».

Ляман Багирова