1

Современный неоплатоник, Лосев толковал великие символы Платона в православном ключе, создавая стилистически выверенный мир образов, ядро которого было во всеединстве: том, что люди, подчинённые сему закону, очень слабо осознают, будучи заложниками самости и чрезмерного эгоизма.

Впрочем, вероятно, эгоизм заложен в нас генетически, как инстинкт самосохранения и необходимый порох для взрыва самореализации.

Здание, выстраиваемое Лосевым, имело и декоративные элементы, но главным были несущие конструкции: типология различных фактических форм искусства, и уточнение философских принципов, на которых держится вся архитектурно-стилистическая конструкция.

Глобальный комментатор плодов мирового духа, Лосев входил в пещеры и лабиринта средневековья, и фонарём современности освещал по-новому письмена, оставленные на стенах; точно в реальности – той, в какой выпало ему жить, заново возникали споры флорентийских неоплатоников, и разворачивалась грандиозная панорама духовных исканий разных времён…

Собственная проза Лосева отличалась неожиданной простотой: принцип ясности, положенный в основу его прозаических сочинений, густел в рассуждениях персонажей и образах людей…

Но вздымалась, мерцая призрачно, огромная гуманитарная конструкция, созданная могучим философом, вздымалась, сложностью своею призывая к структурным изменениям в жизни людей.

2

Фантастически входил в миры античности и средневековья, точно ощущая биение пульса тех времён.

Первый том «Истории античной эстетики» менял традиционные представления об античности, раскрывая поля нового восприятия оной: Лосев рассматривал эстетику не столько, как науку о прекрасном: но – выразительницей кодов бытия, к которым, кажется, прикасался мистическим образом.

Неповторимость античной мысли рассматривалась Лосевым сквозь различные окуляры; и он полагал, что чем древнее философская мысль, тем она выразительней, то есть прекрасней: хотя и безобразное относится именно к формам выразительности.

Необыкновенное чувствование живого тела космоса античными философами (а возможно – и просто людьми) — с необычайным напряжением; и эстетические пространства словно овеществлялись, сгущаясь в мысль.

Лосев погружался в бездны переводов: и, стремясь к предельной выразительности, старался нигде не нарушить свободные цепочки силлогизмов Секста Эмпирика, или плавного парения Николая Кузанского.

Таинственно мерцает «Философия имени», словно скрещивая линии философии и филологии; его толкования – из средневекового пантеона, поэтому: “Бог не есть имя, но Имя — Бог”, и богословие Лосева трепещет формулами живого огня.

«Дерзание духа» покажет, как разбирать проблему, с чего начинать работу, как входить в тонкие пространства, организованные мыслью, столь далёкой от серых грядок повседневности.

Опираясь на жезл Платона, Лосев проанализирует поэтическую сложность мифа; создаст том для ЖЗЛ, посвящённый полюсному противостоянию Платона-Аристотеля…

Иерархичный и генеалогический мир, включённый в сложно построенное мировоззрение Лосева, переливается великолепием красок мысли так, что и телесное ощущается вторичным, а смерть –условностью.

Александр Балтин