В электричке напротив друг друга сидели две женщины пенсионного возраста и разговаривали.

— В нашем пятиэтажном доме топят углём. Приеду, там холодно.

— Где вы живёте? – спортивная дама в норковой шубе держала палки для скандинавской ходьбы.

— В Чехове.

— Не может быть, в городе, в пятиэтажном доме, углём? – рассматривала женщину, похожую на учительницу начальных классов.

— На бумаге газ, вода горячая, горячие батареи. Так уже пять лет. Вот за кого мне голосовать?

— А вы обращались в ЖКХ, — поправила норковую шубу.

— Тридцать три письма в правительство написала я лично. Ответ: батареи горячие. Подхожу, пробую, а они холодные.

— В управляющую компанию надо, — взяла скандинавские палки в другую руку.

— Были. В администрацию привезли маленьких детей, в коридор выпустили, дети от радости тепла бегать, играть стали. Привезли уголь, угля-то на неделю хватило на 147 квартир. А зима была самая морозная. Вот осталось неделя и кончится. За кого голосовать-то?

— Так это отвечал вам не он. Там секретари.

— Ему писали. Лично.

— Вы как маленькая. До него не доходит.

— На сайте написано «лично». Приеду из больницы, а дома 13 градусов. Вот сейчас в администрацию опаздываю. К замглавы. За кого голосовать?

— Не ходите, не голосуйте. Но такого не может быть, Пять этажей углём отапливают? Конечно, холодно. Да вы всё это придумали! Не может быть.

— Четвёртую зиму так.

— Не правда, — засмеялась спортивная дама в норковой шубе. – Вы всё придумали!

Электричка остановилась. Женщина со скандинавскими палками вышла.

От вокзала до администрации четыре остановки пенсионерка поглядывала на часы, не опоздать бы, приёма ждала два месяца, ползимы.

…В вестибюле администрации сидела, ожидая приёма, женщина, похожая на учительницу младших классов. И был охранник.

Учительница взглянула на него раз, второй. Потом решилась подойти и шёпотом спросила:

— А дамская комната где?

— Туалет? – уточнил охранник.

Она стеснительно кивнула головой.

— Налево до конца, потом направо.

— А я успею? – также шёпотом спросила. – Если выйдет секретарша, скажете, что я не ушла. Что я сейчас подойду.

Через полчаса в вестибюле показалась молодая хорошенькая секретарша в роскошном костюме, словно взошла на подиум:

— Пройдёмте со мной. Вы на приём?

Шли по длинному коридору молча.

Последняя дверь приоткрыта, оттуда слышны голоса.

— Садитесь, сейчас вас вызовут, — предложила секретарша с подиума.

Несколько человек нервно суетились, разбирая документы. Учительница хотела сесть, но на диване разложены бумаги и папки. У неё немного кружилась голова, но она осталась стоять во власти какого-то старого, болезненного чувства преклонения перед начальством.

— Вы тоже сюда? — Девушка в ирландской кепочке с красным лоскутом небрежно отодвинула бумаги. – Присаживайтесь.

— Да. У меня в квартире 13 градусов. Спасибо. Голова кружится.

— Не топят? ЖКХ! Они нигде не топят.

— Я писала, писала. Но стало 12 градусов. Вот написала, чтобы всё сказать. Уникальные люди. Встреча на книжной ярмарке. Книги для детей. Награды. Закон не отменяли. Пять пунктов. Хотя…

— Пишите? Пишите! – улыбнулась девушка в ирландской кепочке с красным лоскутом. – Когда тридцать томов напишете, как Лев Толстой, тогда что-нибудь изменится.

— Проходите, — пригласила девушка в костюме подиума.

— Я? – Учительница посмотрела в свои «шпаргалки», как перед экзаменом. И улыбнулась сама себе – перед смертью не надышишься.

— Да, вы. Заходите. Вас ждали.

— Спасибо. Обещала прийти, вот пришла. Я сразу из-под капельницы и к вам.

Зам мэра посмотрел на просителя. Маленькая, сухощавая женщина вошла в кабинет. Он молча смотрел, как она положила приготовленные бумаги на стол, сумку повесила на спинку высокого, почти генеральского, стула.

Она смотрела на него. Свободный стул был слева от внука генерала. Длинный стол. С одного конца три полнотелые, уверенные в себе, женщины с другой – плотный, хорошо одетый и хорошо откормленный молодой мужчина. Он напомнил ей одного подростка – внука генерала из Малаховки.

— Мы вас слушаем, — сказал внук генерала.

Она посмотрела налево. Дамы, как манекены. Напротив худощавый чиновник неизвестного возраста и звания.

Нужно было привлечь внимание и не уронить достоинства. Не просить и не требовать, а что-то иное.

И она начала читать: «Худощавый и низкорослый, средь мальчишек всегда герой, часто-часто с разбитым носом приходил я к себе домой».

Помощник мэра поднял голову, взглянул на посетительницу, перекинул взгляд на манекенов и слегка, почти незаметно, улыбнулся.

— «И навстречу испуганной маме, я цедил сквозь кровавый рот: «Ничего, я споткнулся о камень. Это к завтрому всё заживёт». Есенин — уникальный человек?

— По существу, можно? – сказал внук мэра.

— При коммунистах был закон распределения квартир. Дополнительные 20 метров полагалось членам творческих Союзов. У художника, композитора, писателя должен быть отдельный кабинет, ибо он работает дома. Но кто-то хитро изменил, не отменив, закон. И теперь кто уникальный, а кто нет? А судьи кто?

— Такого закона нет, — перекладывая бумаги, сказал мэр, бросив взгляд на пожилого чиновника.

— Его никто не отменял, — возразила

— Назовите, какой?

— В письме из правительства заменили три слова «члены творческих союзов» на одно «уникальные».

— Что? – со смешком посмотрел помощник мэра на своих помощников. – Какой у вас вопрос?

— Диалог нужен, тогда будет хорошо.

— Где хорошо?

— В России.

Пауза. Учительница посмотрела в шпаргалку и продолжала:

— У меня была встреча с будущим президентом.

Помощник мэра поднял голову.

— На книжной ярмарке. Я говорила о писателях. Это уникальные люди. Он слушал 15 минут. Я говорила об уникальных людях – писателях.

— У нас открытое совещание сейчас начнётся. Мы не можем всем дать то, что они просят.

— Он умеет слушать. А я не умею. Извините, я вас перебила. Но вы обязаны мониторить, проверять работу ЖКХ.

— Да, есть. Я могу договорить? Я не могу дать всем, что они хотят. Я не Ротшильд.

— Двое дерутся в подъезде, а позвонить я не могу. Они же ночью мне сломают дверь. — Она спешила, потому что они спешили, а надо сказать всё за 15 минут. —  Платонов написал «Котлован». Горький с Гиляровским ходили на Хитровку за сюжетами, а я живу на Хитровке. Я написала роман об этом доме.

— Этот дом отапливается углём. У вас частная котельная. Вы должны обращаться к собственнику котельной.

— Собственник в тюрьме. А сын его распродаёт недостроенные дома, он теперь хозяин. Почему бы не пригласить хозяина котельной? Выслушать его. От этого небеса не разверзнутся.

— Пригласите, проведите собрание.

— У нас связи с ним нет.

— Можно я скажу!

— Я 30 писем президенту написала. Я пишу «батареи холодные», а он отвечает – «горячие, отопление подаётся в штатном режиме». Кто даёт ответ? ЖКХ? Они не мне врут, они вам врут.

— Придут, измерят. Вы не даёте доступ в квартиру.

— Пришли. В квартире 13 градусов, а написали 17. В другой квартире два обогревателя включены, они написали 24 градуса. А батареи ледяные. А ещё случай был: предупредили котельщика, тот натопил, батареи огненные. Приехали. Проверили. Они ответили – отопление подаётся в штатном режиме. А через два часа опять ледяная избушка. – Она поправила на кисти эластичный бинт. – А там 300 человек живут, и дети, и инвалиды. У меня 15 наград, грамот дипломов за романы и рассказы.

— По существу, можно! Мы ограничены во времени.

— Я третью книгу пишу о Медведевских спальнях. Дом пережил две революции и перестройку. Отмена крепостного права. Помните? Фирс говорит: «Когда несчастье было. – Какое несчастье? – Волю дали».

—  Короче. По существу можно.

— Мне надо встретиться с Собакевичем.

— С кем?

— Простите, что-то на «С». Он был у меня. Вентиляцию делал. Теперь из туалета вентилятор гонит   воздух в комнату.

— Квартира в собственности?

— Это не квартира, это комната с унитазом. Уникальный дом – всё студии. Кухня, прихожая, спальня – три в одном. 165 лет дому. Там ничего нельзя сделать. Планировка неправильная. Перестройку не так провели.

— Студия в собственности?

— Да.

— Мы вам найдём, что ответить.

— Не так надо говорить. А «Мы постараемся вам помочь».

— М вам ответим.

— Я хочу жить в нормальном доме.  20 квадратных метров под кабинет членам творческих союзов и писателям в том числе . Закон никто не отменял.

— Мы проверим.

— У вас юридическое образование?

— Да.

— Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. Уехала ваша комиссия из Хивы, а там через два часа опять ледяные стояки. Должны работать 4 кочегара, а работает один. А Конституцию меняют каждые четыре года перед выборами. Я учительницей работала…

— Короче.

— Перестройщик сидит, а мы живьём замерзаем.

— Он уже вышел. Мне надо поговорить с подчинёнными. Я начальник.

— А дома у вас кто начальник, жена или вы?

— Дома мы на равных.

— А почему на равных нельзя быть со всеми людьми? Горизонталь, а не вертикаль. Понимание, а не унижение. Я не прошу 20 метров для кабинета. Хоть то же на то же помогите поменять. Но в нормальном доме. А не на Хитровке.

— Где? В нашем городке нет такой улицы.

— На Хиве, — она поправила на руке эластичный бинт с капелькой крови. — Простите, это Гиляровский. Гиля придумал, а я только поддержала традицию. А наш дом в народе называют Хива. Вот и роман готов. Книжечка социально-значимая, патриотическая, на краеведческом материале. Я за неё премию получила «Кому на Руси жить хорошо» с вручением медали, — и подала ему книгу «Мой Чехов».

— Это мне? – Он раскрыл, чтобы прочитать слова автографа.

Но писательница не стала оставлять автограф. Она же не Толстой: не Лев и не Алексей. У неё  кружилась голова, она только что из больницы после капельницы. И она вышла, чтобы не упасть и не осрамиться.

Когда все челобитчики разошлись, секретарша вошла к начальнику:

— Чай или кофе?

— «Живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мёртвых». Я не царь. Всех одарить не могу. Не успеваю и кофе попить. Иду к мэру.

На улице мороз.

На остановке девушка в ирландской кепочке с красным лоскутом.

— Вам не холодно?

— Я заметила одну особенность, и сама боюсь в неё поверить. Эта кепочка влияет не только на настоящее – спокойно и безнаказанно вмешиваясь в будущее, она меняет прошлое.

— Где-то я это слышала. – Радостно перебила учительница. – Пронин?

Подошёл автобус, дорогой замелькали берёзы и ели. Красиво. Природа нас не обманывает своей красотой, чтобы не происходило. Учительница думает: «Надо слушать и молчать. Но молчать и дурак может. Странная тишина. Как похож этот пом. мэра на внука генерала. Вот он пришёл с гулянья, сел на маленький табурет, подставил ногу, а очень пожилая, лет семидесяти, женщина снимает с него ботинки. В мальчике 160 рост и 60 кг. Она была в гостях неделю».

Остановка «Клуб». Зашла в свою студию. Включила телевизор. Самолёт сбили. Лётчики и пассажиры – все погибли. Тяжело стало смотреть 1-ый канал ТВ. На другом канале ТВ – художественная гимнастика. Тоже уникальные спортсменки. Стала искать канал «Культура». А, может быть, каждый человек уникальный?

Включая обогреватель, думала: «Хватит ли денег расплатиться с ЖКХ и с Мосэнерго? И останется ли от пенсии на продукты и аптеку?»

Зачем столько зам замов зама, если всё за них делают компьютеры?  Сколько же начальников у сантехников? Начала считать и сбилась.

Детская писательница подумала: «Что делать? И кто виноват?» И, успокаивая себя, читала, как молитву: «А теперь уже не маме, а в большой и хохочущий сброд, я кричу: «Ничего, я споткнулся о камень. Это к завтрому всё заживёт». Вот Есенин тоже не умел молчать. Уникальность не в молчании, а в правде слова.

В квартире-студии было плюс 13 градусов, на улице минус 13. Учительница думала. Диалог нужен, а мы молчим и мёрзнем. Уникальный чиновник попался. В доме пять этажей. Ропщут, мёрзнут, но молчат.

Надежда Середина