Мы слышим скрип открывающейся форточки и бежим наперегонки в ответ бабушкиному мелодичному, но не допускающему, тем не менее, возражений, призыву отобедать, чтобы затем, жмурясь также — кто дольше продержится, — случайно засыпаем, и едва можем продрать глаза к полднику под Януша с его друзьями танкистами и замечательной, «помнишь, как были у деда», собакой. Собак мы знаем по именам и только по фотографиям, — Дымка и Нельку дед привёз в 1953-м после Великой Отечественной из Германии, но это не мешает нам с важным видом рассуждать о них.

В бабушкиной кухне едва размещалась раковина, газовая плитка на два пламени и стол, но для нас всегда находилось местечко, ведь отточенное на песочных куличиках мастерство необходимо было закрепить, выразить иначе, в виде кривобоких бубликов и лишённых пропорций пятиконечных звёзд.

— Ба, а можно, чтобы потом, как испекутся, покрасить? Все звёздочки должны быть красными! — просили мы, дожёвывая куски «лишнего» сырого теста.

— Можно. — покладисто соглашалась бабушка и добавляла — Свекольным соком. — после чего принималась натирать свёклу, а мы убегали лепить танки из пластилина. Зелёного всегда не хватало, так что и тут нужно было обязательно успеть схватить кусок первым.

Брат… Он играл косточками пальцев моей ладошки, как костяшками домино, иногда сжимал до боли, но я терпела, ибо мне хотелось быть вместе с ним, и чтобы… брат, братик, братишка… никогда не отпускал руки.

И… мы-таки были рядом. Плечом к плечу шли в атаку против таких же, как мы, босяков команды неприятеля, мальчишек, набежавших из соседнего двора. А после сокрушительной победы и безоговорочной капитуляции условного противника, устроив ленту пистонов на вплавленный в асфальт камешек, долбили по коричневым точкам со всей мочи, только бы «понюхать пороху», дабы дед не пенял нам в обратном.

Помогая брату раскапывать чистый, отливающий золотом сухой песок до «настоящего», цвета платины, смешанного с пылью и достаточно сырого, чтобы строить из него замки, я пачкала руки и платье, невзирая на строгий наказ матери не допускать ни того, ни другого.

Те крепости, чьи широкие стены мы лепили, перехватываясь ладошками, топтал буянивший в пятничной ночи сосед из дома напротив, но мы их умело возводили вновь и вновь. А воображаемые замки, те, что строились на века, рассыпались сами собой, хотя и принято считать, что их разрушает время.

Помнится, заглядывая брату в глаза, как себе в сердце, выискивала там недостающее, без которого мир был бы не полон, я сама — зримо ущербна, как та луна, на которую мы оба любили смотреть.

Само собой не ведая о том, в момент, когда душа брата прощалась с телом, ни с того ни с сего мне сделалось страшно, а сердце, сбившись у горла в ком, не давало воздуху пройти, трепетало часто, будто выпавший из гнезда птенец воробья, которого мы некогда передавали друг другу из рук в руки, тщась унять его трепет и прислушаться к нему заодно.

В ту последнюю ночь февраля, ничего ещё не зная наверняка, томима неясным, нехорошим предчувствием и образовавшейся вдруг пустотой, я вышла подышать, поглядеть на неровную заплату луны и истыканный гвоздиком до прорех звёзд высокий купол високосного неба. Звёзды двоились, и расслаиваясь отдалялись друг от друга. Я трясла головой, протирала кулаком глаза, как в детстве, но увы,  небо не делалось прежним, не выходило у него никак… То было не видение, но вИдение того, что происходит за тысячи километров от меня.

… Мы по-прежнему сидим за круглым столом, и задевая один другого локтями наперегонки вьём косы из бахромы скатерти, что хвостом сома свисает на колени, и терпеливо ждём, покуда дед наполнит стеклянные полосатые фужеры грушёвкой из плетёного сифона. Мы пьём одновременно, улыбаясь друг другу одними глазами поверх запотелого края с золотым ободком, что упирается в переносицу. Лимонад колется и щиплет за нос, отчего по щекам текут слёзы. Просто так, сами по себе.

Иоланта Сержантова