Ай да Аверьянов! Ай да, сукин сын!

Школьный отдел, пожалуй, самое беспокойное место во всей редакции «Молодёжки». Юные графоманы идут неослабевающим потоком. В руках — толстенные тетради, под завязку исчерканные километровыми рифмами с немыслимым количеством орфографических ошибок в каждой строчке.

Поэтому, когда на пороге возник высокий, коротко стриженый, белобрысый паренёк, Сергей Аверьянов даже не потрудился изобразить дежурную улыбку на устах. Материал срочно в номер надо сдавать, не до политеса тут.

— Стихи, — утвердительно буркнул заведующий отделом. — Положи на эту папку. За ответом — через неделю.

— Я зарисовку принёс… небольшую, — паренёк действительно положил на папку несколько исписанных листков в косую линейку. — Здрасте…

— Небольшую.., — оживился Сергей, — тогда привет. Как зовут-то?

— Ильин, — коротко, но с достоинством ответил вошедший.

— Серьёзный ты автор, как погляжу, – Аверьянов неожиданно повеселел. — Присаживайся, товарищ Ильин, вон на тот стул и жди. Только не вертись.

Паренёк основательно уселся на стул и замер, ничем не проявляя своего нетерпения. В кабинет беспрестанно заглядывали сотрудники. Он произносил неизменное «здрасте» и затихал.

Наконец, Аверьянов разогнулся, выпрямился до хруста в позвоночнике, собрал разбросанные по всему столу листки, аккуратно сложил их в стопочку и неожиданно протянул терпеливому посетителю. Тот недоумённо уставился на него.

— Не в службу, а в дружбу, — улыбчиво хмыкнул Аверьянов, — отнеси мой опус, пожалуйста, в машбюро. Выйдешь из комнаты — третья дверь налево. Только непременно отдай в руки Маше Игнатьевой.  Скажешь — Аверьянов прислал.

Ильин уважительно взял рукопись, кивнул и вышел. Сергей ещё раз потянулся, вытащил из ящика стола зажигалку, пачку сигарет, распечатал её, потянулся за листочками Ильина, пробежал по косой, положил сигареты на стол. Ещё раз глянул на строчки, хмыкнул и поднял телефонную трубку.

— Машенька! Мальчишка, что статейку мою притащил, ещё у тебя? Попридержи его, пожалуйста. Пусть у вас посидит, пока ты текст печатаешь. Не волнуйся, он, не в пример приходящей сюда акселератской братии, удивительно смирный. Имел возможность убедиться лично… Спасибо, Машенька. Я прочту его зарисовку ещё разок, звякну тебе, и ты выпустишь парня на свободу!

… — Какая же это зарисовка? — передвигая сигареты с места на место, бормотал про себя завотделом. — Вот мы её прямо сейчас легонько подправим, совсем легонечко. Имеем на это полное право. Допишем пару предложений, сократим чуток финал … вот таким путём! А что, на маленькую новеллу свободно тянет. Будет то, что доктор прописал. Ай да Аверьянов! Ай да сукин сын! Вот так молодые таланты и рождаются в этих стенах. А что фактически представляет собой молодое дарование? Данные свои он указал? Ага… учащийся второго курса студии при нашем драмтеатре. Артист к нам на огонёк заглянул! Вот откуда такое достоверное изложение материала. Я-то поначалу удивился тому, как у него безупречно и логично всё в тексте выстроено. Настоящий театральный этюд, чёрт побери! Завязка имеется, событие занимательное, развязка на месте. Всё как у людей… Вот только на будущего Андрея Миронова он совсем не похож. Интересно, такой потрясающей скромности их в студии обучают? Туда бы наших редакционных орлов послать. Глядишь, научили бы наших щелкопёров приличным манерам. Что там дальше? Адрес… фамилия… имя…  Прости Господи, как же он живёт с таким именем? Тут ещё и отчество… — Аверьянов прыснул и резко потянулся к телефону. — Машенька!.. Чего хихикаю? Анекдот вспомнил. Напечатала? Спасибо большое. Тогда вручай рукопись парню и срочно гони ко мне.

Через пару недель пунктуальный Ильин, как ему было велено, позвонил Аверьянову. В трубке послышался  женский голос:

— Сергей в командировке, а это Маша. Кто им интересуется? Ах, Ильин, контрамарку на «Тартюфа» можно у тебя попросить? Можно! Запоминаю. У администратора на фамилию Ильин два места. Понимаю, что ты студиец. Меня вполне устроят стулья в амфитеатре. Теперь я тебя обрадую. Бери ноги в руки и дуй в редакцию. Прямо у проходной стоит киоск. В нём только местную прессу продают. У продавца заберёшь наш ежемесячный литературный альманах. Просто так его, практически, не купить. Но для своих приберегаем. Тираж, понимаешь, маловат. На восьмой странице под рубрикой «Моя первая публикация» ищи свою фамилию.

Буквально через пятнадцать минут он уже стоял в очереди у газетного киоска, мысленно подгоняя тех, кто и без его понуканий торопливо раскупал свежую прессу. Наконец, дрожащими  руками развернул заветный номер. Напечатали!!!

Напечатали!!!

«Тим Степанов после школы решил поступить в театральный институт. Из принципа. В его доме актёр  жил. Видел его Тим как-то на утреннем спектакле. Тот собаку в сказке про трёх клёнов изображал. Не похож был ничуть. И лаял фальшиво. К примеру, на уроках Тим порой так натурально мяукал, что математичка в каждую парту заглядывала. Думала, кто-то котёнка тайком в класс приволок. Смеху-то было.
Так что на спор не хуже и полаять бы смог. Запросто. Вот возьмут его в театр, он всем покажет, как зверей изображать надо. Только на первом же отборочном туре в студию Степанов, мягко говоря, оскандалился. Войдя почему-то бочком в небольшой зал, где заседала приёмная комиссия, он так и застыл в этой позе и начал лепетать строки из поэмы Николая Васильевича Гоголя о русском человеке, который  любит быструю езду.
Экзаменаторы поморщились и попросили прочесть стихотворение. Тим сделал глубокий вдох, задержал дыхание и сдавленно произнёс:
— Сергей Есенин. Собаке Качалова. — Затем сделал несколько неуверенных шагов к столу и протянул руку председателю комиссии.
— Дай, Джим, на счастье лапу мне?
Председатель в недоумении вытаращился на абитуриента, но машинально протянул ладонь.
Тим цепко ухватил её, несколько раз крутанул туда-сюда и восторженно продолжил:
— Такую лапу не видал я сроду.
Экзаменатор побагровел лицом и попытался выдернуть руку. Не тут-то было. Тим стиснул её до хруста и доверительно прошептал:
— Давай с тобой полаем при луне на тихую, бесшумную погоду…— и легонечко взвыл, что, по его мнению, должно было означать тот самый задушевный лай…
Председателю наконец удалось выдернуть свою длань из клещевого зажима. Он поднёс её к губам, собирая подуть на побелевшие суставы, как раздался голос явно сошедшего с ума соискателя:
— Пожалуйста, голубчик, не лижись…
Громовой хохот разлетелся по аудитории.
— Вон! — фальцетом залаял председатель.
Тем не менее, Тимофей Степанов прошёл на второй тур.
Последний забег для поступления в студию состоял всего из тридцати соискателей. На семнадцать призовых мест. Но среди конкурсантов уже выявилась пятёрка фаворитов. Они держались обособленно. Их вызывали первыми. Одного за другим. Судя по самодовольным улыбкам, с которыми счастливчики выходили из аудитории, проблемы с поступлением у ребят были уже позади. Степанова выкликнули шестым. Не успел он и рта раскрыть, как председатель комиссии, предусмотрительно спрятав руку за спину, предложил:
— А теперь изобрази-ка нам, голубчик, живьём собаку Качалова. Только на сей раз без членовредительства.

И он машинально спрятал руки за спину.
— Да хоть динозавра!
Тим опустился на четыре лапы, на мгновение прикрыл глаза и, для полноты ощущения, оглушительно гавкнул. Сладко потянулся всем телом, хорошенько встряхнулся, почесал правой рукой, то есть правой лапой за ухом.  Пригляделся и увидел под столом, за которым сидела комиссия, две изящные женские ножки. А рядом белую холщовую сумку. Он принюхался.  Из неё нёсся дразнящий, аппетитный запах чего-то очень съедобного. А сбоку расплылось маслянистое пятно. Тим плотоядно заурчал и на животе пополз к вожделенному предмету. У самого стола он на мгновение замер, привстал, изобразил, как ему показалось, самую настоящую охотничью стойку, ринулся под стол, попутно лизнул обтянутую нейлоном женскую коленку, обладательница которой, отчаянно взвизгнув, соскочила со стула. Тот с грохотом рухнул на пол. Степанов схватил сумку зубами и был таков…
К сожалению, в последствии Тиму не довелось сыграть даже цыплёнка. А нечего было в академическую драму рваться, где за долгую творческую жизнь кроме первого лакея с его классическим текстом: «Кушать подано!» — ему более ничего значимого изобразить не удалось. Зря от приглашения в театр Юного Зрителя отказался. Вот бы где помяукал, покукарекал, полаял бы всласть.
А что?
Я сам без малого тридцать лет прокаркал в «Снежной королеве», изображая ворона Карла. И был весьма доволен! А пенсия нынче у всех одинаковая. Что у народного Шерлок Холмса  России и Великобритании — Василия Ливанова, что у специалиста по массовкам. Получил милостыню от государства, через неделю можно остатние дни месяца стоять с протянутой рукой в подземном переходе:
— Подайте бывшему артисту Императорских театров?
Иногда подают».

Откуда дровишки? С Камчатки, вестимо

… Аверьянов услышал звонок и потянулся к телефону.

— Это вас начинающий поэт Вася Иванов беспокоит. Вы стихи про первую любовь публикуете? — прогнусавила трубка.

— Не катит, Боря, не катит. Узнал твой говорок, затейник ты наш бессменный. Не разбогатеешь нынче. На приличный гонорар за свой очерк о молодом рационализаторе не рассчитывай!

— С тебя не только за это причитается, – ласково пророкотал невидимый Борис.

— С каких щей?

— От пропавшего твоего крестника весточка пришла. Адресованную тебе бандероль по ошибке в отдел писем забросили.

— Откуда дровишки?

— С Камчатки, вестимо.

— С Камчатки!? Лечу, Борька! За добрую весть с меня причитается.

В бандероли оказались письмо и рукопись от Ильина, отпечатанная на серой бумаге с изображением какого-то театрального здания в верхнем углу. До персональной машинистки автор ещё не дорос. Но печатал на казённой бумаге самолично. Уж больно много подчисток и исправлений виднелось на страницах. Но и это заслуживало уважения. Не от руки нацарапано!

В письме же Ильин сообщал, что студию закончил. Оставляли в родном театре. С радостью дал согласие, но отца с матерью, а они у него кадровые военные, неожиданно перевели служить на Камчатку. Братишку они с собой забрали. А он что – рыжий? От такой удачи отказываться! Через актёрскую «биржу» удалось устроиться в Камчатский драматический театр. И ни одного дня об этом не пожалел. Такого насмотрелся! В первый же день по приезде успел окунуться в Тихий океан! А народ какой замечательный! Особенной породы. Камчадалы, одним словом! Щедрости душевной у них немеряно.

Просил прощения, что не забежал попрощаться. Спонтанно всё произошло. Но помнит Аверьянова и от души благодарит его за доброе отношение к беспомощному начинающему автору. Начал сотрудничать с местным телевидением. В Петропавловске подружился с лётчиками и неожиданно стал свидетелем прелюбопытной истории, над которой корпел больше полугода. Дальше шёл неуклюжий привет Маше и всей редакции. Аверьянов по привычке хмыкнул, отложил письмо и потянул к себе рукопись. Захватило. Но тут начались бесконечные звонки, валом пошли посетители.  Скрипя сердцем, он убрал рукопись в видавший виды портфель.

А  дома, с наслаждением прихлёбывая крепкий чай, Аверьянов, наконец, смог без помех взяться за текст.

А закрыв последнюю страницу, решил — из этого материала вполне можно слепить небольшую повестушку. После соответственной  правки, естественно. Читателю это должно понравиться. Экзотика, как ни как! А там Ильин ещё что-нибудь, пахнущее океанской волной подбросит. И появится у редакции собственный корреспондент на земле вулканов и гейзеров.

Кстати, — подумал Аверьянов, —  вот этот отрывок из его повести можно напечатать, как первый опус внештатного корреспондента. Только маленько подправить придётся.

И принялся за работу.

«Итак, что такое край, где нашим измученным сердцам нашёлся тихий уголок. Это фиолетового цвета сопки, усеянные брызгами сиреневого багульника. Толстенные канаты, вывешенные вдоль улиц, чтобы в случае застилающей весь белый свет пурги, превращающей день в ночь, по ним можно было добраться до желанного жилья. И в любом доме тебя примут, как самого дорогого гостя. И ты всегда готов открыть свою дверь, которая во всех домах открывается внутрь, застигнутому ненастьем путнику. Снег, засыпающий дома порой до третьего этажа. Так что в холодильниках всегда должен быть запас еды не менее чем на четверо суток. Тоннели в снегу пробиваемые жильцами первых этажей, дающие возможность службе скорой помощи добраться до них в случае беды. Рынок на берегу океана, куда свежая рыба, пойманная каких-нибудь полчаса назад, доставляется на прилавки прямо с лодок. Дефицитные крабы…огромные камчатские крабы, подобные не водятся больше ни в каких морях-океанах мира. Они попадают с сейнеров на обеденные столы горожан через этот же торг, только из-под прилавка. Согнувшиеся в вечном поклоне перед ужасающими камчатскими ветрами карликовые берёзы. Театр, актёры которого весёлой гурьбой берут штурмом пляшущий на волнах катер. Постарше, со званиями, занимают удобные места в нижней каюте. Молодёжь устраивается на палубе. Короткий гудок, отдаются швартовые, и юркое судёнышко скачет «по морям, по волнам», чтобы через некоторое время пристать к могучему борту плавбазы. Это, по сути, огромный завод посреди океана, работающий двадцать четыре часа в сутки. Труппу поднимают на палубу поочерёдно в огромных сетях. И всё это время без перерыва рыбка ловится, обрабатывается, консервируется в три смены подряд. А театр играет по несколько спектаклей подряд. Для каждой смены отдельно. И порт, исчерченный силуэтами больших морозильных траулеров, пассажирских пароходов, изысканных лайнеров, вертлявых катеров, работящих буксиров, самоходных барж. Ослепительно белая громада корабля, бывшего когда-то личной собственностью почившего в бозе фюрера, ныне носящая гордое название «Советский Союз», блистательно венчает картину этого неповторимого города».

Эта анекдотическая история произошла на втором курсе

… — Машенька, знаю, что назойлив до неприличия. Но чашечку кофе для свалившегося на мою голову автора из «самой дальней гавани Союза» можно вымолить только у тебя… Что? Заваришь две чашечки?! Коленопреклонённо ждём твоего прихода. А я пока припаду к истокам, — коротко хохотнул Аверьянов. — Судя по этому рассказу, вы с братом в родные края вдвоём вернулись? — Аверьянов добавил кусочек сахара в кофе и пододвинул чашечку Ильину.

— Вдвоём. Но родителям служить в Германии недолго осталось.

— А брат как себя чувствует?

— В больнице его основательно подлечили. Но я думаю, что тренировки ему больше на пользу пошли. Он и сейчас со стадиона не вылезает. Юношеская сборная города ему светит. Ногами он, оказывается,  соображает лучше, чем головой. Наша суровая мужская жизнь за короткий срок его из тепличного маменькиного растения в спортивного паренька превратила.

— В театре у тебя как дела складываются?

— Обычно для молодого актёра, – он залпом допил кофе и хмыкнул, совсем как его собеседник. — Грибочки, пенёчки, клёны. У нас же ТЮЗ. Правда, в новой постановке Кота в сапогах играть буду. Так что помяукаю всласть.

— А скажи мне, голубчик, платят за твоё деревянное стояние хоть прилично?

— Ну, ты ещё спроси, не делим ли мы деньги после спектакля.

— В каком смысле?

— В прямом. Эта анекдотическая история произошла со мной на втором курсе. Рассказать?

— Внимаю.

— Помню, как сейчас: революционного матроса я в тот вечер в массовке изображал. Ребят с нашего двора впервые пригласить рискнул. Мы после спектакля на день рождения к бывшей однокласснице идти должны были. После спектакля снял я вазелином с лица мужественный морской загар и к пацанам вышел. Начали ребята сбрасываться по рублю на подарок немудрёный. А у меня в тот день, как на грех, не только рубля, десяти копеек не было.

— Промотал состояние на бегах?

— Если бы. Мы ж целыми днями в театре пропадали. Занятия в студии по основным предметам — раз, репетиции — два, вечерние спектакли — три. Раньше двенадцати ночи я за все три года обучения дома не появлялся. А есть-то хочется. А деньжат  –  отцовский рупь на весь день! Так ребятам и объяснил.

— А они?

— А они: «Кончай, — говорят, — придуриваться! Спектакль вы отыграли? Отыграли! Деньги в кассу народ принёс? Принёс! Так чего же ты нам голову морочишь? Всем известно, что вы после спектакля деньги делите! Ты, конечно, в массовке скромненько пробегал. Но червончик-то тебе перепал? Не меньше! Делись с народом, не жадись»!

Аверьянов весело хохотнул.

—  Вот-вот. Я тоже вместо дня рождения дома в одиночестве веселился.

— Я тебя для этого и пригласил, чудак! Я слышал мельком, ты на радио подрабатываешь.

— Не совсем так, как хотелось бы.

— Это мне известно, там всё схвачено местными авторами накрепко.

— Верно. Но один из них со мной халтуркой делится. Он всю жизнь с «репортёром» таким макаром себе на хлеб с маслом зарабатывал. Только пенсионеру уже невмоготу бегать по заводским цехам. Чтоб его и отсюда не попросили на выход, он делится со мной этим прибыльным занятием. Я вместо него иногда на задания хожу.

— Не скромничай. Ты и в детской редакции засветился. Что за история у тебя произошла с передачей «»А» и «Б» сидели на трубе»? Название мне больно понравилось. Жаль, что не пошла в эфир.

— А-а-а… любопытная история приключилась. Представь, шагаю себе по коридору радиокомитета, идёт дама мне навстречу. Аккуратненькая дамочка такая, с камеей под отложным воротничком. Ко мне с вопросом. Не хотел бы, дескать, я на них поработать? Она парочку моих репортажей слышала. Ей понравилось. А мне-то её предложение как понравилось! Я от работы никогда не отказываюсь. Получаю задание – сделать проблемную передачу: разобраться в причинах плохой успеваемости и безобразного поведения некоего «Б» класса. Приехал в школу, поговорили, записал, как водится, все монологи и диалоги на «репортёр». Приношу в редакцию, она слушает, и с ней деликатная такая истерика случается. А надо тебе сказать, у меня суть передачи заключалась в том, что классная руководительница, она же химичка по совместительству, элементарно не справлялась со своими руководящими обязанностями. Не могла ни языка общего найти, ни построить, как надо, своих башибузуков. Они её в грош не ставили. Дамочка – на дыбы и твёрдо заявляет, что редакция не может подрывать авторитет педагога, тем более школы. А передача-то уже практически в эфире стоит. Я скрипнул зубками и… отказался, что-либо менять в передаче. Больше меня туда не зовут.

Надо выручать газету

— Вот я и говорю: устраивайся к нам, — Аверьянов загадочно улыбнулся и пафосно произнёс: — собственным внештатным корреспондентом.

— Эпохи застоя! — усмехнулся в тон ему Ильин.

— Вот – вот. Опыта ты, как я гляжу, у нас поднабрался. С главным редактором разговор был. Он не против твоей кандидатуры. Получишь прямо сегодня удостоверение. Пару публикаций в месяц гарантирую.

— Лихо, товарищ Аверьянов! Не ожидал! По гроб не забуду!

— Забудешь – напомню.

— Когда начинать?

— Ого! Да хоть сегодня, — Аверьянов порылся в столе и протянул Ильину несколько листов бумаги. — Утверждённый план ближайших редакционных материалов. Дарю тебе этот экземпляр, выбирай любую тему, что на тебя смотрит.

Ильин сходу начал внимательно читать, изредка помечая кое-что  карандашом.

— Слушай, у меня скоро редсовет. Может, домой возьмёшь, поглядишь на досуге.

— Я уже выбрал.

— И что же?

— Вот это, — он протянул план с подчёркнутым заголовком.

— О переходе страны на летнее время?! С ума ты, что ли, сошёл? Этот материал тебе не по зубам. Наши редакционные ребята от него, как могут, открещиваются. Во всех газетах об этом переходе народу уже плешь проели. В какую статью ни глянешь, штамп на штампе сидит и штампом погоняет. Ты-то чем сможешь удивить публику?

— Ещё не знаю чем, но эта тема мне по душе!

— Что ж… вольному – воля, спасённому – рай! Но потом не жалуйся, что тебе как начинающему под шумок бросовую работёнку подсунули.

…— Ну, Ильин, ей Богу, дал ты прикурить нашим корифеям от журналистики,— Аверьянов довольно потёр ладонями. — Рассказы рассказами, но чтобы начинающий  внештатный корреспондент так классно тему раскрутил! И долго ты эту малышку к такой удачной реплике готовил?

— Как тебе сказать… я в школу вошёл, а там звонок на переменку. Девчонка эта первой из класса выскочила и на меня налетела. Я только «репортёр» успел включить.

— А для чего ты с ним в школу потащился? Не для радио материал готовил.

— Имея такое чудо техники на руках, в коридоре с ручкой стоял, а потом на коленях блокнот пристраивал? Микрофон сразу кого угодно на деловой тон настраивает. Проверено. А если честно сказать, побаивался. Вдруг в редакции решат, что этот текст я сам сочинил. Ты не хуже моего знаешь, как в творческих коллективах умеют по любому поводу косточки перемывать.

— Ну, — хмыкнул заведующий отделом, — а дальше?

— Дальше я спросил её, объяснили ли им в школе, что стрелки часов на летнее время переводить собираются? Ответила, что ей и мама говорила, и в классе учительница много раз предупреждала. Я спросил, а ей самой это нравится?

— Можешь не продолжать. Её ответ третий день на красной доске висит: «Как вы не понимаете! Мы же теперь всей страной на целый час раньше с солнышком встречаться будем!»  Как по заказу выдала. Молодец, Ильин. Пока отдыхай…

Но отдохнуть не пришлось

Но отдохнуть не пришлось. Чуть ли не за полночь неожиданно позвонил Аверьянов. На одном дыхании, не интересуясь, свободен ли Ильин от репетиций, буквально потребовал, чтобы тот завтра бегом отправился в образцово-показательную школу (номер был продиктован в том же темпе). И в дружеской, неформальной (он подчеркнул это слово) обстановке побеседовал с ребятами из лучшего класса, который является одним из победителей в важнейшем мероприятии «Школьная пятилетка в действии». Отдел это прошляпил, но на утренней планёрке уже будет заявлена рубрика с аналогичным названием. Пусть Ильин не утруждает себя звонком в школу, это он берёт на себя. Задание ответственное, надо выручать газету… и так же неожиданно отключился.

«Надо так надо, — мысленно вздохнул Ильин. — На что ни пойдёшь ради друга».

***

… Но на следующий вечер беседа в кабинете друга приобрела весьма неожиданный оборот.

— Тебя интересует оценка твоей работы? — даже не поздоровавшись начал разговор Аверьянов. — Изволь. Нештатного корреспондента попросили сходить в образцово-показательную школу. Замечательно! Дали приличный класс и поставили конкретную задачу. Отлично! Ты с ней блестяще не справился. Почему? Читай свою писанину.

Ильин с недоумением поглядел на незнакомый ему заголовок.

— Рассказ какой-то?! Это не мой текст, не мой заголовок…

— И на старуху бывает проруха,— нисколько не смутился Аверьянов. — Извини. По проклятой редакторской привычке машинально попытался превратить сей опус в рассказ. А материал твой…вроде на столе лежал. Точно! Дома оставил. Но этот вариант можешь читать смело. В содержании не изменил ни словечка. Основа, так сказать, в целости и сохранности.

Ильин пожал плечами и зашелестел страницами.

***

— И что же тебя здесь не устроило? — Ильин в раздражении положил рукопись на стол. — Я не могу назвать это шедевром, но за каждую букву данного текста я ручаюсь, как за самого себя. Почему ты считаешь, что я не справился с поставленной задачей? Будь любезен,  объясни?

— Изволь. Ты с места в карьер пошёл в разнос. Погляди в текст? Пишешь о заорганизованности школьной жизни, о неумении старшей вожатой элементарно общаться с ребятами, о том, что их специально натаскивают перед встречей с журналистом. Ну и что? Что в этом такого, я тебя спрашиваю? Это проблема школы. Сегодня пришёл ты, завтра – другой, послезавтра – третий. Школа не обязана подстраиваться под сторонние мироощущения. Дел-то было… взять обязательства, отметить положительные моменты в учёбе, вне школьной работе, мягко обратить внимание на недостатки, выслушать заверения, что всё будет исправлено, скажем, к Первому мая, похвалить художественно выполненную пионерами наглядную агитацию, особо отметить какого-нибудь отличника, — Аверьянов передохнул…

— Нечто похожее я уже слышал от одной «Дамы с камеей», припоминаешь? — насмешливо заметил Ильин. — Как я понимаю, с этой минуты такой неумеха редакции больше не нужен?

— Все мы немножко «Дамы с камеями», как говорил, а может и не говорил Владимир Маяковский, — в тон ему ответил Аверьянов. — Нет, Индустриевич! Никто освобождать тебя от работы в редакции не собирается. Если сам от нашей рутины не сбежишь. Это я, старый осёл, виноват. Надо было тщательно тебя проинструктировать, а не палить, как из пулемёта, по телефону. Что спросить, как ответить, как вести себя со школьниками.  Я же элементарно купился на твой удачный первый заход с этой девчонкой. Посему будь здоров, а я пошёл в школу замаливать грехи и переделывать, насколько это возможно, твой материал. Только не криви рожу, он всё равно пойдёт под твоей фамилией.

— После всего, что там произошло, собираешься встречаться с этими же ребятами? Как же ты им в глаза посмотришь?

— Неужели ты думаешь, что я способен на такую глупость? Нет, конечно. Поговорю с завучем, успокою настрочившую жалобу вожатую, и принесу от имени редакции извинения за визит ещё не освоившегося с проблемами среднего образования сотрудника. Мы пожмём друг другу руки. А потом курьер отнесёт письмо с уверениями, что твою ошибку мы исправили и подобное ЧП больше не повторится. А теперь, повторяю, будь здоров… Ильин молча пошёл к выходу.

— Кстати, — сказал ему вслед Аверьянов, — а рассказ действительно изо всего, что ты наворотил, может получиться прелюбопытный. Только образ вожатой не мешало бы, как говорил великий Райкин, «помягше, помягше» изобразить. Она, ей Богу, в жизни человек нормальный. Я с ней сталкивался в неформальной обстановке. Но служба у неё такая.

Больше ничего в авторском портфеле нет?

— Спутник, — раздался из гостиной голос матери, — тебя к телефону.

Ильин снял трубку.

— Привет, чем занимаешься? — послышался голос Аверьянова.

— Работаю над положительным образом пионервожатой.

— Неплохое занятие. А как собираешься провести вечерок?

— У меня выходной. У тебя есть какое-то предложение?

— Точно. Хочу, чтобы ты этим вечером отправился в театр.

— У нас в городе их вместе с нашим театром – семь. Мне в кукольный собираться?

Аверьянов жизнерадостно хмыкнул.

— Не надо. Мы обзор по спектаклям фестиваля кукольных театров республики уже дали. Ты к соседям сходи. Через дорогу.

— В драматический? Так там сегодня «Записки княгини Волконской». Я этот спектакль на сдаче для пап и мам уже успел посмотреть.

— Замечательно. Значит, ты в материале.

— Тебе что – рецензия нужна? От этого уволь. Актёр из детского театра будет писать о работе коллег! Не этично получится.

— От тебя этого не требуется. Штатный рецензент у нас имеется.

— Чего же ты своего внештатного работника туда гонишь в его первый выходной за последние три недели?

— «Кто ж вас гонит»? Это дело добровольное.

— Ладно, Сергей, нечего дурочку валять. Говори толком, что от меня требуется?

— Тамошний постановщик для этого дивного спектакля о декабристах дописал несколько сцен с детьми этих предшественников Герцена. Чего в прежней редакции пьесы не было. Эти детки, которые сегодня впервые выйдут на сцену. Ты с с ним деликатно поговори о ребятах. С новоявленными дарованиями побеседуй. И обо всём об этом к завтрашнему дню напиши. Твоя тема на все сто! Согласен?

— Ты ещё спрашиваешь!

— Тогда вперёд. Завтра часам к одиннадцати жду тебя в редакции. Будь здоров.

На следующий день ровно в одиннадцать утра Ильин сидел на знакомом стуле в углу, улыбаясь знакомым журналистам, заглядывающим переброситься с ним парой слов.  Аверьянов быстро пробежался по тексту и сам отнёс его Маше. Пожимая руку на прощанье, он хитренько так спросил:

— Что, разве ничего больше в авторском портфеле нет?

— Есть! — с готовностью ответил Ильин и протянул ещё одну рукопись. — Бывай, я на репетицию.

— Так я и думал, — Аверьянов махнул ему рукой, основательно уселся за столом и развернул прекрасно отпечатанный текст без единой помарки текст. Поздно вечером Сергей позвонил Ильину и без предисловий заявил:

— Материал завтра выйдет. И рассказ, думаю, не залежится. Но я звоню по другому поводу. Скажи, у тебя нет желания добавить ещё пару вещичек к тому, что я прочитал за эти годы, и послать всё в одно издательство? Там, к слову сказать, работает редактором мой однокашник. Чем чёрт не шутит, глядишь, книжечка получится. Мне твои рассказы по душе. И не только мне. Письма от благодарных читателей в редакцию приходят. Всё недосуг было тебе их передать. Извини склеротика. Ну, как идея?

— Спасибо, Серёжа, — не очень уверенно начал Ильин. — А не рановато ли? Мне кажется, над тем, что вы напечатали, и над тем, что у меня в столе, ещё работать и работать, но…  я попробую.

Кстати, как у тебя дела с издательством?

Они столкнулись на улице совершенно случайно и крепко обнялись.

— Ты где пропадал, чёртушка? — получив порцию дружеских хлопков по спине, спросил Аверьянов.

— На гастролях с театром по республике мотался, — отрапортовал Ильин и, как бы между прочим, произнёс:

— Повесть школьную написал за это время…

—А повесть про что? Как называется?

— Как всегда, про школу. «Заговор в восьмом «Д» классе» — называется.

—Детектив?

— Скорее, «тайны мадридского двора».

— Когда ты только всё успеваешь? — с непонятной грустью произнёс Аверьянов. — Я давеча рассказ твой по радио слышал о ветеране войны. Неплохо прозвучало. Как ты умудрился откопать эту тему?

— Всё просто. Отец в военкомате служит. Рассказал, что в такой-то день ветеранов войны будут снимать с воинского учёта, поздравлять, награждать, за столы сажать. Я подумал: пойду поговорю с одним из них. Наверняка неожиданной историей разживусь. И не ошибся. Такой мужик интересный попался.

— Вполне зрелый рассказ. Не стыдно журналу предложить.

— Я и предложил. «Юности». Кажется, понравилось. Но пока всё неопределённо.

— Пока они определятся, у меня для тебя вот что имеется. Прошу! Журнал «Дон» — славный орган Ростовских писателей! И не прыгай вокруг меня с выражением щенячьей радости на лице. Увы…здесь опубликован не мой, а твой рассказ. Ты его привозил с каких-то гастролей, помнишь? Несколько месяцев он пролежал в нашем редакционном портфеле. Главный всё тянул, тянул. Я на свой страх и риск  перекинул его своему приятелю. Он там служит. Тематика, точнёхонько, их.  Поздравляю. С тебя причитается!

— Без вопросов…— Ильин торопливо начал листать пахнущие свежей типографской краской страницы.

—Кстати, как у тебя дела с издательством? — пресёк очередное выражение благодарности Спутника Аверьянов, когда они на следующий день в кафе обмывали  опубликованный  рассказ. — Ответа ещё нет? Не пора ли мне этого моего дружка поднапрячь?

— Не надо никого напрягать. Ответ уже пришёл и весьма ожидаемый.

— Ну?

— Поблагодарили, посоветовали налегать на классику, учиться у мэтров – перечислять имена не буду, уши завянут, и работать, работать над собой. А ты как думал?

— От ворот поворот, значит, дали. Не ожидал. Друг говорил мне, что вещички твои ему, в принципе, приглянулись.

— Он же не один там. Ему приглянулись, другому не приглянулись, мне ли тебе объяснять?

— Огорчён?

— Скорее да, чем нет, — усмехнулся Ильин.

— Что дальше делать собираешься?

— У меня отпуск, так что с утра – к тебе в кабинет. Задание для меня найдётся?

— Воз и маленькая тележка! Не заскучаешь! — воскликнул Аверьянов. —Ты же знаешь, у нас грандиозный театральный фестиваль осенью намечается. Столичные звёзды приедут. Мастер-классы для наших актёров и студентов театрального вуза проводиться будут. Тебя собкором на это мероприятие мы непременно командируем.

Ты принимаешь моё предложение?

В квартиру к Ильиным Аверьянов заскочил поздно вечером, протянул Спутнику его последние публикации, категорически отказался от чая и прямо в коридоре, с места в карьер огорошил приятеля.

— Я к тебе прямо с совещания. Есть предложение: перейти тебе к нам в редакцию штатным корреспондентом. Мы расширяемся, я начал зашиваться от обилия материала. Позарез нужен толковый помощник в отдел. Главный редактор в принципе дал добро. Ставку утвердили приличную, плюс гонорар. Твоему жалованию «на театре», как ты высокопарно выражаешься, не чета. Что скажешь?

— Заманчивое предложение…

— За чем же дело стало! По рукам?

— Погоди чуток. Знаешь, Сергей, у нас недавно после спектакля встреча со зрителями состоялась. Такое часто практикуется, как ты только что верно заметил, «на театре». Так один паренёк меня спросил, а он читал практически все мои публикации и видел многие спектакли, кто я по существу: артист или сочинитель? Я не нашёл, что ему сразу ответить. И перевёл разговор на другую тему.

— Образная задачка. И, как я понимаю, не имеет для тебя однозначного решения.

— К сожалению. В какую бы сторону я ни подался, ответ задачки в конце учебника с жизнью не совпадает.

— Ты прямо, как буриданов осёл, пытаешься прихватить тут и там. Только может случиться, не останется однажды соломки ни в одной охапке. Примеры известны. Кстати, а почему о том, что ты пишешь стихи, я узнаю только сегодня?

— Ну, мой милый, кто из начинающих авторов в те годы не содрогался от твоей коронной фразы: «Стихи? Положи на эту папку! За ответом – через неделю»! Некоторые после такого приёма на всю жизнь зарекались рифмовать.

— Припоминаю, — рассмеялся Аверьянов. — Но и вы, графоманы, кровушки у меня попили будь здоров. Но вернёмся к нашим баранам. Ты принимаешь моё предложение?

— Спасибо тебе, Серёжа, предложение головокружительное, но принять сейчас я его не могу.

— Учти, такое не делается дважды. Газета на уровне ЦК комсомола. Перспектива, которая выпадает один раз в жизни. Поработаешь годик-другой в штате, проявишь себя, зарекомендуешь, как надо. А там, чем чёрт не шутит, напишет кто-нибудь «сверху» предисловие к твоей книжке, и в издательстве с тобой совсем другой разговор будет. Уважительный.

— Нет, Сергей, театр не отпускает. Пусть пока всё остаётся на своём месте. Ещё раз спасибо тебе. Может, чайку?

— В следующий раз.

— Я провожу.

На улице друзья постояли немного, Ильин ещё раз попытался что-то объяснить, но Аверьянов отрицательно качнул головой. Они обнялись, пожали друг другу руки, и каждый пошёл своей дорогой.

Больше ни одной публикации ему встретить не довелось

Неожиданно, безо всяких объяснений Ильин уехал из города и пропал. Много позже Аверьянову попался в руки журнал с повестью Спутника Ильина: «Дворовой детектив»

Он проглотил повесть буквально за один присест и в полном недоумении закрыл последнюю страницу. Настолько прочитанное не походило на то, что выходило из под пера прежнего  Ильина. Может, ему просто однофамилец попался? Но имя, отчество… второй Спутник вряд ли мог так нежданно появиться на литературном небосклоне. Это, конечно же, его старый друг.  Почему он не прислал в своё время эту повесть ему? Любой республиканский журнал ухватился бы за неё в те годы обеими руками. И даже сейчас в девяностые она не потеряла своей актуальности.

Он написал письмо в редакцию и попросил коллег помочь отыскать Ильина. Ответ пришёл не скоро. И совсем не тот, на который он так рассчитывал. Неизвестный собрат по перу сообщал, что самого Спутника он знал плохо, что тот всего пару раз был в редакции, когда принёс эту повесть в девяносто втором году. Повесть взяли, но ещё было вступление к ней, печатать которое главный редактор не стал по причинам, известным только ему одному. Он охотно высылает его вступление  Аверьянову в память об Ильине.

Вступление

Моё сознательное детство пропылило в районе Ташкента, прозванном в народе Кашгаркой. Даже для такого «криминального» города, каким мне виделся  в те годы Ташкент, это был знаменитый своей отчаянной шпаной район.  Местные ребята на какой-нибудь глухой окраине уважительно расступались сумеречным вечером, стоило произнести: «я с Кашгарки!»

Центром её было пересечение двух улиц: имени Ленина и, ныне забытого борца за свободу трудящихся Востока, некого Лугина. Эпицентром же считалось печально известное заведение водочного короля дяди Никанора. В долг он отпускал любое количество чекушек водки. Но на другое утро в магазинчике разыгрывалась неизменная сценка:

— Никанор, должок получи.

— С тебя ещё десятка.

— Никанор, я, вроде, за двумя пузырьками вчера пацана присылал, откуда в твоём кондуите третий взялся?

— Значит,  тот  пузырёк он по дороге потерял. Так что, гони бабки!

И наши отцы платили. А пацан, мужественно потирая ушибленные места, не жаловался дружкам. Какой смысл? Многие из нас проходили эту «арифметику» дяди Никанора. Правда, иногда перепадало за дело.

Но не только этим была знаменита «Кашгарка». Наш общий двор с чугунным  водопроводным краном в самом его центре был настоящим клубом по интересам  прекрасной  половины двора и его окрестностей.  С раннего утра и до поздней ночи не умолкал разноголосый женский хор, сопровождаемый трубным звуком мощной водопроводной  струи. Сам же двор со всех сторон был густо облеплен крохотными «жактовскими» квартирками с обязательными палисадниками при них. Отцы наши работали, праздновали, ели, пили, иногда поругивались на виду друг у друга. Лица дяди Жоры, дяди Володи, дяди Яши, дяди Усмана помнятся смутно. А кто, каким ремеслом владел — могу перечислить безошибочно. Высоченный, с усами-пиками дядя Усман, на мгновение отвернувшись, давал нам шанс задарма прошмыгнуть в калитку летнего кинотеатра на «Трёх мушкетёров». А с каким уважением, достоинством,  сердечностью встречал он каждого зрителя, прижав руку к сердцу, произнося «Салям алейкум и здрастэээ». И сразу разглаживались хмурые лица, расцветали людские улыбки в ответ.

А какие счастливые лица были у молодых людей со взбитыми коками, выходящих из-под слеповатой, крытой толем комнатёнки дяди Яши. Не передать. А  он, согнувшись на всю жизнь от страха перед фининспектором, строчил на швейной машинке шикарные «дудочки» для районных стиляг с шириной брючины всего в четырнадцать сантиметров с разрезом по нижнему шву. Как замирал весь двор, когда мой отец раздвигал меха аккордеона. И под восторженные крики дворовых бабок «Толя, иксу исполни!»  пел выходную арию Мистера Икс из одноименной оперетты.

Мотор от полуторки дяди Володи, так называлась тогда популярная грузовая отечественная машина, дворовая ребятня разбирала и собирала с закрытыми глазами.

На каждого из нас падал отсвет ремесла отца. Только из меня музыканта не вышло. Лень помешала. А вот на вечерние посиделки в моём дворике собирались мальчишки и девчонки со всей округи. Я часами мог рассказывать самые фантастические истории, которые придумывал, не сходя со своего места. Витькин отец даже однажды не выдержал: «Врёт, сукин сын, как по писанному. Охота вам, ребята, время терять, слушая этого трепача! Лучше бы делом занимались» На что мой лучший друг Мансур с гордой усмешкой ответил: «Вы б так умели врать, мы бы вас тоже, открывши рты, слушали. С ним телевизора не надо». А телевизор в ту пору имелся только в его семье. Что вы хотите? Отец — замминистра! Но в министерскую пятикомнатную квартиру,  заставленную импортной мебелью, нас пускали по субботним и воскресным вечерам безропотно. Ежедневных передач на Ташкентском телевидении тогда ещё просто не существовало.

А вот «безотцовщиной» среди нас был… впрочем, это не важно. Двор не дал ему пропасть, как не дал пропасть никому из нас. Мы же были не какие-то уличные, а дворовые. Дворовые. Мы всегда произносили это слово с большой буквы. Иногда лупцевали друг друга, не без этого, но всё одно, росли в атмосфере дружелюбия, уважения друг к другу, а, главное, с пелёнок  в уважении к труду.

А «Кашгарки» больше нет. Ташкентское землетрясение тысяча девятьсот шестьдесят шестого года разрушило мой двор, мои улицы, мой район, мой город. Осталось цело здание нашей бывшей  школы и, модное когда-то, кафе-стекляшка в скверике. А  вокруг сплошь новостройки без конца и края.

Искренне жаль, что дворы нашего детства рассыпались на современные, безликие квартиры.

Правда, герой повести Валька со своей семьей от нашего двора жил наособицу. Таких в те годы называли «частниками». Свой домик, свой дворик, свой садик. Вы бы видели, как он выхаживал каждую посаженную им травинку-былинку. Как  трясся над каждым  фруктовым деревцем! А чего было трястись? Пусть в  наших палисадниках фрукты-овощи не росли? Нам это было до фонаря.  Яблоневые, персиковые, вишнёвые деревья  свободно росли над всеми журчащими арыками вдоль ташкентских улиц. Срывай, не хочу. Мы даже думали меж собой, может, он в ботаники хочет податься?

Однако  землетрясение шестьдесят шестого года решило Валькину судьбу по-своему. Он стал строителем. Вы скажите, что же здесь такого? Стоило ли из-за этого огород городить? Уверяю вас, стоило. Повесть эта написана по жизненно важной для меня причине. Мой герой до сих пор жив – здоров и  крепко держит в руках мастерок.  И я убеждён:  держи крепко и уверенно свой мастерок, честно занимайся своим делом, беззаветно люби свою Родину, встань на её защиту каждый из нас, когда в проклятые  девяностые годы в наш общий Двор пришла беда, не пришлось бы многим из нас,  эмигрировать в «ближнее зарубежье». И я не оставил бы мой родной Узбекистан, где на погостах покоятся люди разных национальностей, так много сделавших для этой, потерянной теперь для нас навсегда земли. Земли, в которой покоятся и мои близкие. Земли, которую я так люблю.

И я не хочу, чтобы подобное повторилось с моим нынешним Двором. Другого такого у нас тогда уже точно не будет.

***

Дочитав до конца эти страницы, Аверьянов увидел на полях маленькую приписку: «Сообщаю, что  Вашего  друга Ильина последний раз видели мои приятели осенью девяносто третьего года  среди защитников Белого дома».

Больше ни одной публикации  бывшего нештатного корреспондента «Молодёжки» Спутника Ильина ему встретить не довелось.

Геннадий Киселёв