7 марта в 18.00 в галерея МАТИСС КЛУБ (Санкт-Петербург, Никольская площадь. 6 — угол канала Грибоедова и Никольской площади) открывается выставка Валерия Вальрана «Зимний Петербург».

… Мы давно знакомы. Не встречались лет тридцать. То есть постоянно виделись на выставках, не рисковала подходить. Известный человек. В толпе почитателей и знаковых петербуржцев.

А сейчас эта удивительная выставка. Маленькая. В тесном помещении, явно убористом для такого обзора его работ. Мои студенты говорят: «Его полотна, как окна». Как иллюминаторы в «Солярисе» Тарковского.

Чувствуется романтика 70-х и в псевдониме и упрощении, сказала, бы 60-х годов «Ближе к правде». Безлюдные ведуты.

— Очищенные от людского сора?

Взгляд сверху. Чтобы не замечать шероховатостей, занозистых щелей, щербин, утраченных фрагментов, соринок, летящего мусора? Мои интерпретации. Так бы стала делать я, если бы…

Почему тогда не дружили – робела. Они были очень хороши, братия Виктора Григорьевича Онушкина, европейца, космополита, тогдашнего главы Института Образования Взрослых, молодые ребята, научные сотрудники, знавшие несколько языков, раскованные, свободные, насмешливые… Помнится стул Валеры в лаборатории психологии, где всегда стоял портфель и небрежно наброшенный плащ, якобы «только что вышел»…

Те времена. Как будто их и не было. Моя любимая комната на Васильевском, затенённая тополями двора, навощенный паркетный пол, пахнущий тепло и «блестяще» воском. Стол у окна. Чисто и ясно. Хотя и выпивки бывали, и похмелье, и вина от этого. Чем я тогда занималась? Ведь не писала же. Общением? Но рефлексия была слабовата. — Накоплением впечатлений.

А теперь эти картины, как запах, вдруг вовлекли меня в 70-е, очищенные и простые. Как будто там было мало предметов. Как будто обходились немногим.

Собственно, наверное, выставка об утраченном пейзаже. Но и о чем-то важном. Времени? Надежде? Вере? Чем-то она напоминает мне неосуществленные советские архитектурные проекты (фильмы о Москве, в стиле последнего «Мастера и Маргариты», «Шпион» с Козловским, «Atomic Heart»…). Еще и офорты Пиранези Le Carceri d’Invenzione, «бумажная архитектура»,  «техничность, пространственность, монументальность»… Фатальные, энигматичные пространства, известные с детства, но вдруг становящиеся странными, как во сне. «То да не то». Онейричность, сюрреальность происходящего не полотнах еще и из-за света, неявного, но всепроникающего, размытого, разаквареленного. Как будто он и рассеян и идет снизу, от снегов. И цвет слабеет, истончается, никнет…

Как бы то, чего нет. «Но было же было».

Валерий Вальран (Валерий Козиев, 1949, Коми АССР – Санкт-Петербург)
Живописец, график, фотограф, публицист, куратор выставок.

«Вишневый сад». Вырублен. Утрачен. И мы не могли иначе. Как Крандиевская в блокаду, поднимаясь по своей лестнице с сыном мимо квартиры партийного бонзы, видя в мусорном ведре французскую булку, не вытащила. Не взяла, прошла мимо: «Мы – не они».

Не знаю, смогла бы я, когда речь о голодном ребенке.

Но полотна Валерия. Эти прямые фасады, жесткая, желтоватая, как бы состаренная?, прямизна. В ней чувствуется строгая, непреклонная петровская рука, даже в постройках спустя век. План однозначен, но лекальные развороты обволакивают, втаскивают, впитывают в себя, каким-то часовым механизмом вращения-возвращения. Геометризм живописи как отстранённость, как дистанция. Чтобы понять? Упорядочить хаос

Очищенность от причуд погоды. Что-то она ныне беснуется? Раньше пятилетки, съезды ЦК, четкий маршрут, спрямляемая линия времени… А книги. Редкие  драгоценные, с трудом доставаемые… Библиотека НИИ Образования Взрослых, отменная, библиотекарши — доброжелательные сплетницы, кожаные кресла, полки и шкафы хорошего дерева. Вид на Неву с Набережной Кутузова. Обеды в ресторане Союза писателей, где мой четырехлетний сын, когда официантка подала ему меню, прошептал: «Она думает, что я – настоящий»…

Все это осталось там до 90-х. До той революции, которая все смела. Достались эти сдержанные, скупые на чувства, размытого колера работы. «Планы на прошлое». Ностальгирую?

Так важны паузы. Моменты остановки. Мгновения недеяния. Slow life.

И дело не в том, что автор этих испытующих работ – психолог. И психология не в том, чтобы искать скрытые мотивы. А чтобы видеть структуру, создавать опору. Поддерживать и сохранять.

В этой сухости, сдержанности, отстраненности взгляда – выдержка и мужество держать разницу потенциалов противоречия: среди хаоса скоростей, смен, превращений, «загогулин», царапающих ненужностей – прозревать суть, остов, уток. На котором смысл и держится. Отвага понимать.

Этой чистоты такая нехватка. Когда она проявляется, лишней кажется суета, беготня, скроллинг ленты новостей (которые и не новости вовсе, а так, мышиная возня, шорох песка в стеклянной колбе лаборатории вечности).

Да, в работах есть нечто от сна: замедленность, неторопливость, отсутствие резких движений, их неуместность. Неповоротливость, даже неуклюжесть времени. «На часах ноль ноль». И в природе «ноль ноль». Зима как начало. Лишенность яркого цвета. Как выстиранные простыни. Полотнища, заиндевевшие на морозе. В них жесткие складки, мрамор ткани. А поскольку вокруг вода – то и все ее агрегатные состояния. Метемпсихоз души города.

Как-то у меня был шанс приобрести его работу. Приехала с пледом в новостройки, жуткие морозы, задаток оставила, да продавец — вдова тоже художника вдруг передумала, перевела рубли в валюту – «зубы нужно–стало делать» (что она пломбы из свернутых долларов собиралась вставлять – не знаю). В общем не случилось…

Зато его работы в Русском музее, музее истории Петербурга, музее Ахматовой и музее связи, «Эрарте» и провинциальных музеях… и многих других.

Собираюсь вести на выставку своих студентов. Пластически пережить с ними ощущение города. Да, архитектура – застывшая музыка, но и запечатляемый танец, воплощения нашего движения в нем. То, как мы любим, страдаем, размышляем, ищем. В этих ведутах подтягиваешь живот, надеваешь белое пальто, и красивым шагом от бедра… Пытаюсь соответствовать

Город будет. Уже не такой, как помним, в котором жили, любили. С ночным Летним садом, купами сирени на Марсовом, пустотой белых ночей, гулким Невским (изредка — шелест поливальной машины)…

Вишнёвый сад вырублен. Пришли дачники. Временные насельники. Еще когда станут обывателями. Обоснуются, впитают питерский говор, манеру говорения, склад мышления.

Петербуржский стиль останется. Город есть.

Очень люблю натюрморты Валерия. Чувствую себя одной из его бутылок (той, фигуристой, отсвечивающей тускло). Его метафизической рыбкой. Килечкой. В них важность мгновенности, мимолетности, сопричастности.

Думаю, его работы не принимаются спешащими, скролящими, адептами алекситимии и аналгезии. Впечатления от этих полотен так быстро не перевернешь. Не забудешь. Не вытеснишь. Впечатываются.

И хотя в галерее Матиссклуба низкие своды, но она полнится ощущением свободного дыхания, простора, утреннего озона.

Ирина Димура

Иллюстрации  VK
Фото на обложке: «Дворцовая площадь». 1999 г.