«Будь проклята эта европейская цивилизация,

если для сохранения её

необходимо сдирать с людей кожу»

Ф. М. Достоевский «Дневник писателя»

С низко нависшего серого неба моросил мелкий дождь. Был ранний октябрь, и угасающие листья, всей разнообразной, жёлто-красной палитры, ещё довольно прочно держались вокруг на поникших ветках озябших деревьев. Под ногами на асфальтовой дорожке хлюпала жидкая грязь. Впереди в большом ольховом кусте суетно возились, уже практически повсеместно исчезнувшие, воробьи.

«Странно, — уныло подумал Дамир, — почему-то именно только здесь я их всегда вижу…»

Настроение, как и всё теперешнее состояние ума, души и тела, было отвратительным. Почти пять дней и ночей он с друзьями юности беспросыпно отмечал день рождения Стёпы, своего холостого друга. Да…

Дамир работал обычным менеджером, или, по определению некоторых недоброхотов, манагером, по прямым продажам в одной солидной фирме. Главная задача его — заряжать, мотивировать, подталкивать потенциального клиента к покупке требуемого оборудования исключительно у них, а не у других, того же профиля компаний, каких на рынке города имелось достаточно. Таланта у него на это — по благословению свыше, как думал Дамир, а может и от лукавого, хватало. Основная зарплата была сдельной, отсюда постоянное напряжение, стрессы, страх не получить необходимый доход и оставить жену и детей без более или менее достойной в глазах многочисленных окружающих их друзей и знакомых жизни. Кроме того, работа менеджера всегда возбуждала оскорбительное недоверие у вышестоящих, что тот, мол, вороват, если есть удовлетворительный результат, а когда нет, — вызывала подозрение в возможном сбыте конфиденциальной информации конкурентам; а у нижестоящих в первом случае — чёрную зависть, а во втором — неприкрытое злорадство.

Как достали эти химеры безнравственных умов Дамира! Потому он даже обрадовался приглашению Степана. И, если время от времени погружался в пьяное забытьё, ловил себя на внутреннем желании насколько можно на более длительный срок отключиться от осточертевшей ему реальности. Не думая больше ни о чём…

Покутили они хорошо. В первый день, в субботу, всех угощал, естественно именинник. А потом… они продолжали пить вскладчину. Кто-то из друзей потихоньку отчаливал домой. В последние два дня оставались только Степа и Валера с Дамиром.

Когда уже все темы для пьяных разговоров исчерпались, Степан нетвёрдой рукой включил компьютер. И удачно. По Интернету демонстрировалась какая-то весёлая гулянка. Мелькали лица известных в распространённых соцсетях и поп-культуре личностей, в основном, в неглиже, почти в чем мать родила,— в исподнем или в насквозь прозрачных в обтяжку «одеждах». А были и такие, кто поверх них надели бриллиантовые украшения в миллионы рублей. Чуть позже появился гость «в одном носке» на гениталиях.

Пронеслись мысли у Дамира: «И это во время войны… Да и в чём “великий смысл” этого действа?» Но они быстро растворились в пьяном дурмане и игривом смехе друзей-собутыльников, пальцами, хохоча, указывающих на тощую задницу одной «героини», оснащённую ярко сверкающими бриллиантами и изумрудами; на другую участницу, скачущую в кружевном белье, на жирный голый живот третьей и на пляшущего в открывающей взору всё сетке их партнёра.

В общем, повеселились…

И вот он шёл теперь, после многосуточной «потусторонней» жизни, сказать измождённый — не сказать ничего, полностью разбитый. Во рту его, как говаривал дед-кавалерист, конный эскадрон ночевал, голова, казалось, стоит только дотронуться, расколется, будто спелый арбуз, каждый шаг давался с большим трудом и сопровождался сильной внутренней дрожью в теле. Дамир апатично исподлобья оглядывал всё вокруг. Поднять глаза, взглянуть вверх было трудно. Мысли тяжело ворочались в уме, хотя всё кружилось перед ним, сердце как набатом стучало. И постоянное чувство собственной вины тяготело над ним.

И не мудрено. Ибо отсутствие в течение трёх будних дней на работе, к любой гадалке ходить не нужно, приведёт к его увольнению. А дома жена, дети… Деньги какие-то, конечно, есть, но они имеют плохое свойство быстро кончаться, если не добавлять новых. А в другую фирму с достойной зарплатой не так-то легко и скоро можно будет устроиться с нынешним, и до того не слишком-то хорошим, реноме — всё владетельное начальство ведь связано друг с другом…

Навстречу Дамиру ехал инвалид-колясочник в военной форме, но без погон. И без ног. Ему так не хотелось возвращаться домой, где предстояло тяжёлое объяснение с женой, тем более в его теперешнем состоянии. Поравнявшись с ним и остановившись, он решил поговорить с этим человеком.

— Кури,— проговорил он, протягивая тому раскрытую пачку сигарет.— Меня Дамиром звать, а тебя?

— Виктором,— ответил тот, беря крепкими пальцами сигарету.

— Где потерял? — спросил Дамир.

— Там…

— Ну, что делать… Стремился заработать, никто не виноват,— произнёс Дамир.

— Нет, всё не так,— довольно спокойно сказал Виктор, видимо, уже привыкший к подобным речам.— Я пошёл, потому что русским нужно отстоять себя, право жить, как мы хотим. Не получилось мирно — придётся драться! А потом, кто знает, вот жители курские не думали, не гадали, что лютый враг придёт к ним и будет творить такое в их сёлах и городах. Моя семья живёт на Орловщине, и воюя там, я защищал и своих родных. Притом, надоела эта болотная жизнь, превращающая в жалкого слизняка, захотелось остаться мужчиной. И, кроме того, дети… Наступит время, спросят любимого папу, где он находился и что делал в те годы. А что касается денег — ну, платят и платят, наши бойцы не обогащаются на этом, семьи же должны на что-то жить, тогда как мужья и отцы воюют!

— Понял…— промолвил Дамир.

— Вот и сейчас,— продолжил Виктор,— пока мастерят мне протезы, мои существуют на те деньги. Как только сделают, стану трудиться по своей специальности.

— Пойдём, Виктор, посидим немного в кафешке, а то тяжело мне… отметим знакомство… поговорим…— пробормотал Дамир, которому, действительно, было тяжко.

— Ну, что ж, пойдём, вернее, ты пойдёшь, а я поеду,— усмехнулся новый знакомый, видевший состояние его собеседника и по фронтовому чувству локтя решивший помочь.

— А ты как? — спросил он, когда они разместились в кафе.

Дамир взглянул на Виктора. Тот приглянулся ему — по виду сверстник, да и по речи образованный. И, купив выпить и холодную закуску, стал рассказывать о произошедшем с ним в эти дни и о том, чем то грозит, но вдруг остановился. Он спохватился, что говорит человеку, вырвавшемуся чуть живым из сущего ада и перенёсшему и не снившееся Дамиру…

— Расскажи, что с тобой случилось? Как это? — Он посмотрел туда, где под столом должны были быть ноги его.

Мрачная тень легла на лицо Виктора. Он хотел уже отказаться от рассказа, но представил, сколько вот таких живёт, будто нет страшной войны, нет гибелей, проливающейся крови, слёз матерей, жён и детей, живёт, беспечно наслаждаясь мирной жизнью и тратя её на легкомысленные и суетные развлечения… И Виктор начал своё тяжёлое повествование.

— Я стал воевать в Курской области вскоре после их внезапного нападения. Потом пришлось возвращать Русское Поречное. Видел всё… Волосы вставали дыбом…

Когда наши вошли в селение, оно имело вид освобождённого от фашистов в годы Великой Отечественной войны. Сразу в глаза бросилось, что здесь происходили массовые казни мирных людей — трупы, кровь. При входе в то, что осталось от домов, мы увидели открытые подвалы, превращённые в настоящие камеры пыток,— голос Виктора задрожал, но, преодолев себя, он продолжил: — Пленный «укроп» говорил — им был дан прямой приказ уничтожать население, а местные мужики сопротивлялись, как могли, но их просто расстреливали или тащили в подвал, а по тем, кто убегая попадал в их поле зрения, вели шквальный огонь. Потому никакой возможности спастись ни у кого не имелось.— Желваки заходили на щеках Виктора. Он помолчал, тяжело дыша.

— Во время нашего осмотра «укропы» принялись интенсивно обстреливать село, они выпустили десятки мин, кассетные боеприпасы и наслали дроны-бомбардировщики. Видимо, хотели стереть с лица земли бесчисленные следы содеянного. И было что скрывать.

В одном месте мы нашли не просто убитых, а замученных до смерти людей и девушку-подростка, с садизмом изнасилованную и застреленную. В куче тряпья — тела, какие-то даже разорванные. Как говорил судмедэксперт, немало видевший на своём веку и, тем не менее, едва сдерживавший невольные слёзы, людей убивали с чрезвычайной жестокостью, избивая и пытая до последнего дыхания: имелись тупые травмы груди с многочисленными переломами рёбер, отметины от мучений электричеством. Кто всё же оставался живым, тем стреляли в голову или душили их. Многих перед казнью насиловали, не щадили ни малых детей, ни глубоких стариков. Некоторые погреба просто забрасывали гранатами.

— Вот твари…— промолвил Дамир, и после минуты молчания спросил: — А с тобой, что случилось?

— В одном селе, которое мы только стали освобождать,— это уже после Поречного,— в большом подвале, наверное, бывшем колхозно-совхозном, обнаружили живых людей. Мы начали их подбадривать, мол, скоро их мучения кончатся… Но тут за спиной раздался глухой топот и послышались близкие выстрелы. Вероятно, в глубинных частях этого помещения скрывались какие-то «укропы», видимо, оказавшиеся в тылу нашего подразделения и думавшие отсидеться, но, узнав по связи, что «дело пахнет керосином», решившие прорваться к своим. Мирные жители и наши бойцы стали падать. Боеспособные залегли и, отстреливаясь, бросили последнюю гранату. Но тех было больше, а нас единицы. И они закидали всех гранатами… Очнулся я уже в палате госпиталя и без ног…— Виктор помолчал и продолжил:

— Люди, которым удалось выжить, говорили, что прежде подобную жестокость здесь видели в сороковые годы, когда орудовала наиболее зверская в гитлеровской армии зондеркоманда СС,— сказал Виктор.

— Да, как писал один журналист — теперь не вспомню кто — «гитлеры приходят и уходят, а лекала остаются»…

Прямо глядя в глаза Дамиру, Виктор твёрдо и громко произнёс:

— Таких показывать надо и публично казнить! А нам необходимо бороться до полного освобождения нашей земли от нацистских уродов!

От душераздирающего рассказа у Дамира пропало всякое желание ещё что-либо заказывать из питья, да и вообще стало не по себе. Они с Виктором обменялись телефонами и расстались.

Он вернулся домой. Жена, видимо, была на работе, дети или гуляли, или занимались в кружках. Два чувства преобладали сейчас в нём, погрузившегося в думы — стыд за произошедшее с ним перед совестью, женой, детьми и коллегами; и, главное, всё более усиливающееся ощущение себя предателем.

«Что же со мной, где я и почему? — тяжело ворочалось у Дамира в голове. Он вспомнил, как дед, фронтовик, потерявший под Сталинградом руку, воспитывал его в патриотизме, в упорном стремлении быть физически выносливым, закалённым, служить Родине и защищать её. Вспомнил он и отца, в прошлом инженера на оборонном предприятии, изобретателя, всю жизнь отдавшего родному производству, ныне пенсионера, получающего пенсию, хотя и достаточно большую по сравнению с невысокими пенсиями большинства, но всё же не позволяющему жить в том достатке, в каком жил его отец-фронтовик. Не скажешь, что и личная жизнь отца была счастливой: жена не отличалась верностью ему, ходила там куда-то, однако семьи не разрушала. Отец любил её, мирился с её привязанностью. Когда Дамир подрос и стал ухаживать за девушками, тот учил — нельзя личное переносить на общее: на семью, на работу, на Родину…

Постоянно включённый телевизор оторвал от далёких воспоминаний и привлёк его внимание новостями. Шёл репортаж с передовой СВО, об атаке ВСУ на Суджу, о зверствах над мирным населением, о пытках в застенках освобождённых наших военнопленных. Ранее Дамир настолько привык к этим сообщениям, что они пролетали уже мимо ушей, как обычная данность…

Ныне же, после сегодняшней встречи с Виктором и его рассказа, чувства и совесть обострились, будто он сам побывал там, будто это всё не где-то, в иных краях, в иной действительности, а всё здесь, всё с ним, в реальной жизни!

Глубокий стыд, несравнимый с тем, бывшим с ним вслед за отрезвлением от загула, глубочайший стыд покрыл Дамира. Растревоженная совесть болела и мучила его.

Наутро Дамир пошёл не в фирму, где ему грозило увольнение, независимо о того, придёт или нет. Он пошёл в военкомат и написал заявление о посылке его добровольцем на фронт как артиллериста в запасе. И через некоторое время переподготовки, Дамир участвовал в операции по освобождению Курской земли.

Яков Шафран