Особая мускульная оптика Бабеля!

Оживающие, распахнуты в вечность, одесские дворы, специфичность суржика, звучащего нежно-отрывисто и предельно выразительно, смысловые узлы множества жизней, показанных колоритно и смачно.

Смак жизни, словно сочащийся из пор всякого бабелевского текста.

Не нужно большое пространство: на малом отчётливее сконцентрируется прекрасная жизнь папа Аполека, что ударит в голову, как старое вино.

Жизнь всех этих биндюжников, налётчиков, проституток, бандитов, торговцев… Пёстрая великолепная смесь, прожжённая, прокалённая одесским солнцем.

Великолепие языкового пиршества.

…а московский майский день сер, будто своровали все краски, и даже дворовые тополя выглядят так, точно они пошутили, прикинувшись зеленью.

Холодновато.

Дождь то начинает сочиться, то, словно передумав, отпускает на самотёк прозрачную эту серость.

В ней выявить признаки счастья, этой альфы человеческого бытия, манящей сияющей запредельностью?

…после мамы нечто сломалось во мне – пожилом, стремительно приближающимся к старости.

Будто через маму, с которой не расставался 54 года, шло соединение с действительность, и тончайшие нити порваны так зло, что восстановить их нет никакой возможности: к церкви ли обращайся, ходи к эзотерикам, с головой погружайся в сочинительство: всё происходит на фоне борьбы с постоянной внутренней болью.

Она сильнее.

Дыхание не восстановить.

Ворохов приключений, предложенных Бабелем, я не переживал; да и в Одессе был один раз в далёком-далёком, дымка мерцает, детстве.

Ребёнок защищён родителями от смерти.

Жили у Ады – приятельницы мамы, она же жила со стариком отцом: вспоминается рослым, со среднестатистическим старым лицом; и милейшей Лялькой – собачкой.

Она была маленькая, рыженькая, дружественная, и шёрстка её так солнечно блестела, всегда хотелось погладить, касаясь живой этой, животной, тёплой такой нежности…

-Пришла в дождь. – Рассказывала Ада. – Бывает же? Поскуливание едва слышное, я открыла дверь, она стоит, мокрая… Вот и…

Она кормила её, как детку: на блюдечке разводилось нечто вкусное, и, взяв собачку на колени, а лапки та клала на стол, из ложечки давала ей еду…

Лялька.

Кукла.

Маму звали – Оля, но её называли Лялька: часто довольно.

Лестница Одессы, по которой втащить себя на вершину – изрядный труд.

…где-то снимающееся кино, что станет непременной классикой.

Пляжи сияли: золото песка вторгалось в синее золото вод и солнца.

Было счастье, которое не помнится, не взять предметом в руки.

Не было ничего бабелевского: кипящего, весёлого, невероятного.

Серый дождь, сочащийся в вечном сегодня, словно отменяет перспективу вообще; а краски писателя, вспомнившиеся некстати, живут своей жизнью: у литературы другое измерение, обогащающее пресловутые наши три, из которых не вырваться до смерти.

Александр Балтин