Личность Максима Горького во многом неоднозначная. Его трагический уход из жизни полон загадок и печальных выводов в отношении той далекой эпохи. А писатель Владимир Набоков в своих лекциях о русской литературе (как и Иван Бунин), очень критично отзывается о Горьком, певце революции, якобы, и не столько великом писателе. Впрочем, Нина Берберова в своей книге «Курсив мой» будет говорить о том, что Горький – это, прежде всего, — человек, а уже потом – писатель.

Противостояние Запада и Востока, революции и старого режима – неминуем для понимания той далекой эпохи. На даче Корнея Чуковского в его дневниках была надпись от самого Горького «Ты скажи мне, буревестник, черной молнии подобный, что ты делал, буревестник, до 17 года? – Реял!» В этом самокритичном и даже грустном комментарии столько о боли, неоднозначности, несправедливости и турбулентности той эпохи.

В январе 1905 года писатель Максим Горький был арестован, около месяца он провёл в Петропавловской крепости. Под давлением общественного мнения властям пришлось освободить писателя. Однако к концу 1905 года революционно настроенный Горький вновь оказался под угрозой ареста. Решено было покинуть Россию. Писатель направился в Соединённые Штаты, но вынужден был уехать из Америки из-за разразившегося скандала по поводу того, что в поездке его сопровождала гражданская жена, актриса Московского Художественного театра Мария Андреева.

13 октября 1906 года Горький с Андреевой покинули Нью-Йорк, направляясь в Неаполь. Тот самый Неаполь, южнее Рима, Флоренции и Венеции, где столь замечательно красиво, горы, море, лагуны, яхты, а помимо этого – мафиози и всевозможный фольклор о Сицилии. Живописнейшие места, которые будут потом фигурировать во всех учебниках, да и во всех письмах современников.

В Италии писателя хорошо знали везде. Его произведениями увлекалась молодёжь, его творчество изучали в Римском университете. И потому, когда пароход «Принцесса Ирэн» с Горьким на борту 26 октября подошёл к причалу Неаполитанского порта, на борт его ринулись журналисты. Корреспондент местной газеты Томмазо Вентура по-русски произнёс приветствие от имени неаполитанцев великому писателю Максиму Горькому. На следующий день все итальянские газеты сообщали о прибытии Горького в Италию.

Газета «Avanti» писала:

«Мы также хотим публично, от всего сердца приветствовать нашего Горького. Он — символ революции, он является её интеллектуальным началом, он представляет собой всё величие верности идее, и к нему в этот час устремляются братские души пролетарской и социалистической Италии. Да здравствует Максим Горький! Да здравствует русская революция!».

На узких неаполитанских улочках его везде поджидали восторженные толпы.

Несколько дней спустя Горький снова сел на корабль и направился на Капри. Остро, чуть в отдалении от Неаполя, окруженный лагунами и скалами, на которых находятся потрясающей красоты виллы.

Там пристанище стало для Горького домом на целых 7 лет (с 1906 по 1913 гг.). Сначала Горький с Андреевой поселились в престижной гостинице Quisisana. Затем они жили на виллах «Блезиус» (с 1906-го по 1909-й), «Спинола» (с 1909-го по 1911-й) и «Серфина».

Мария Андреева подробно описала виллу «Спинола» на виа Лонгано и распорядок дня писателя на Капри. Дом находился на полугоре, высоко над берегом. Вилла состояла из 3-х комнат: на нижнем этаже супружеская спальня и комната Андреевой, весь второй этаж занимал большой зал с панорамными окнами из цельного стекла длиной 3 м и высотой 1,5 м, одно из окон с видом на море. Там находился кабинет Горького. Мария Фёдоровна, занимавшаяся (помимо домашнего хозяйства) переводами сицилийских народных сказок, находилась в нижней комнате, откуда вела наверх лестница, чтобы не мешать Горькому, но при первом же зове помочь ему в чем-либо. Для писателя был специально построен камин, хотя обычно дома на Капри отапливались жаровнями. Возле окна, выходящего на море, стоял покрытый зелёным сукном большой письменный стол на весьма длинных ножках, чтобы Горькому с его высоким ростом было удобно и не приходилось слишком нагибаться. Повсеместно в кабинете, на столах и всех полках располагались книги. Писатель выписывал газеты из России — как большие столичные, так и губернские, а также иностранные издания.

Просыпался Горький не позднее 8 часов утра, спустя час подавался утренний кофе, к которому поспевали выполненные Андреевой переводы статей, которые интересовали Горького. Ежедневно в 10 часов писатель садился за письменный стол и работал до половины второго. В 2 часа — обед, в ходе приёма пищи Горький знакомился с прессой. После обеда до 4 часов пополудни Горький отдыхал. В 4 часа Горький и Андреева выходили на часовую прогулку к морю. В 5 часов подавался чай, с половины шестого Горький снова поднимался к себе в кабинет, где работал над рукописями или читал. В 7 часов — ужин, за которым Горький принимал товарищей, прибывших из России или живших на Капри в эмиграции — тогда случались оживлённые беседы. В 11 часов вечера Горький опять поднимался в кабинет, чтобы что-то ещё написать или почитать.

Летом на виллу повидаться с Горьким приезжало много россиян и иностранцев, наслышанных о его славе. Среди них были родные (например, жена Горького Екатерина Пешкова и сын Максим, приёмный сын Зиновий, дети Андреевой Юрий и Екатерина), друзья — Леонид Андреев со старшим сыном Вадимом, Иван Бунин, Федор Шаляпин, Александр Тихонов (Серебров), Генрих Лопатин (переводчик «Капитала» Маркса), знакомые.

Дважды на Капри к Горькому приезжал Владимир Ленин (в 1908-м и в 1910-м). Приезжали и совершенно незнакомые люди. Как Толстой в Ясной Поляне, Горький на своём острове был окружён двором, в котором попрошайки соседствовали с почитателями, праздные путешественники с искателями правды. Из каждой встречи оторванный от России Горький пытался извлечь хотя бы крупицу новых житейских знаний или опыта с родины для своих произведений. Осенью все обычно разъезжались, и Горький снова погружался в работу на целые дни. Изредка, в солнечную погоду, писатель совершал более дальние прогулки. Время от времени Горький вырывался со своего острова, чтобы съездить в Неаполь, во Флоренцию, в Рим, в Геную. Но всегда возвращался на Капри.

Мария Андреева играла при Горьком роли и хозяйки дома, и секретаря. Она перепечатывала его рукописи, разбирала почту, переводила по его требованию статьи из французских, английских, немецких и итальянских газет и работала переводчиком, когда он принимал иностранных гостей. Жил он на авторские гонорары, которые регулярно получал на Капри, — жил, едва сводя концы с концами, поскольку его щедрые пожертвования в партийную кассу и оказание помощи компатриотам в беде разоряли семейный бюджет. Когда Марии Андреевой советовали сократить расходы так, чтобы тратиться только на двоих (например, принимать поменьше гостей), она отвечала: нет, нет, это невозможно, Алексей Максимович заметит. Он оторван от родины, но благодаря товарищам, которые приходят к нему, по-прежнему с русским народом. Это ему так же необходимо, как воздух, которым он дышит.

В 1906—1913 годах на Капри Горький сочинил 27 небольших рассказов, составивших цикл «Сказки об Италии». Эпиграфом ко всему циклу писатель поставил слова Андерсена: «Нет сказок лучше тех, которые создаёт сама жизнь». Первые 7 сказок были опубликованы в большевистской газете «Звезда», часть — в «Правде», оставшиеся напечатаны в других газетах и журналах.

Сорренто

Когда в 1921 году Максим Горький очередной раз покинул родину, он сначала несколько лет прожил в Германии. 5 апреля 1924 года Горький с сыном, невесткой и другом семьи И. Н. Ракицким уехал из Мариенбада в Италию. Поселившись в неаполитанском отеле «Континенталь», он начал искать место постоянного проживания. 20 апреля он писал Андреевой:

«На Капри — не был и не собираюсь. Там, говорят, стало очень шумно, модно и дорого. В Портнои, Позилипо, Поццуоли, в Байи — ничего не нашли для себя. Я очень тороплюсь работать и сяду за стол тотчас же, как только переберёмся в Сорренто, а молодёжь займётся поисками жилища».

С 23 апреля 1924 года Горький жил в Сорренто, сначала в отеле «Капуччини», потом на вилле «Масса» и с 16 ноября 1924 года на вилле «Иль Сорито», расположенной на скалистом соррентийском мысе Капо ди Сорренто. Вдали от шумного центра курортного городка, в густой зелени сада находился снятый им дом обедневшего потомка герцогов Серра Каприола. Здесь прошли несколько лет жизни писателя, наполненные интенсивным творческим трудом. Здесь была создана повесть «Дело Артамоновых», 3 тома монументальной эпопеи «Жизнь Клима Самгина», «Заметки из дневника», пьесы, очерки и воспоминания, написано огромное количество публицистических статей.

С просторных балконов виллы «Иль Сорито» открывался необыкновенной красоты вид на Неаполитанский залив с панорамой Везувия и раскинувшимся у его подножья селением и вид на Кастелламаре. Дверь кабинета Горького, расположенного на втором этаже дома, всегда была открыта, поэтому в комнате стоял запах окружающих виллу лимонных и апельсиновых рощ. Рядом с виллой был небольшой уютный пляж Реджина Джованни, но писатель большую часть дня проводил за письменным столом. Распорядок дня был такой: с 9 часов утра до 2-х — работа в кабинете, после обеда — прогулка к морю, с 4-х часов до ужина — опять работа, а после ужина — чтение книг и ответы на письма.

Жизнь на вилле «Иль Сорито» текла шумно и весело. Горький получил домашнее прозвище Дука (герцог). Надежда Пешкова звалась Тимоша, И. Н. Ракицкий — Соловей, Валентина Ходасевич — Купчиха. Хозяйство вела Мария Будберг, именуемая Чобунька. 17 августа 1925 года произошло событие: родилась внучка Марфа. Вторая внучка Горького Дарья тоже появилась на свет в Сорренто 12 октября 1927 года. В доме постоянно было много гостей, которые вместе с горьковской семьёй разыгрывали шуточные сценки и шарады, импровизировали и веселились. В «Иль Сорито» издавался даже домашний журнал «Соррентийская правда», который иллюстрировал Максим Пешков, — с юмористическими рассказами и стихами, забавными карикатурами.

Вилла «Иль Сорито» была родным домом Горького вплоть до окончательного отъезда на родину в 1933 году. Это был судьбоносный период его жизни: решалось будущее его и семьи, начался новый период духовного развития писателя и новый этап становления художественного мастерства.

В Сорренто писателя стремились повидать не только близкие люди и друзья. В Сорренто приезжали многочисленные визитёры, чтобы узнать мнение Горького по самым злободневным вопросам. А писателя волновало всё: рост фашизма в Италии и Германии, противостояние Востока и Запада, национально-освободительная борьба в мире, новые явления в литературе и искусстве, и, что было намного важнее, процессы, происходящие в СССР.

Горькому всё чаще задавали вопрос, вернётся ли он на родину. После смерти Ленина и падения Зиновьева Горький всё больше склонялся к мысли о необходимости вернуться. Начиная с 1925 года, в Сорренто часто приезжали официальные советские лица: полпред в Италии К. К. Юреньев, полпред в Англии Л. Б. Красин, посол Советского Союза в Италии П. М. Керженцев, руководитель Наркомата внешней торговли Я. С. Ганецкий. В начале июля 1927 года Горького посетил полномочный посол СССР в Италии Л. Б. Каменев с женой Т. И. Глебовой-Каменевой.

К этому времени писатель и сам начал думать, что в СССР его ждут широкие народные массы, а власть заинтересована в его возвращении.

Наслаждаться материальным и интеллектуальным комфортом Запада, не прекращая говорить о России – такая позиция замечательно устраивала Горького, усталого, больного и прежде всего озабоченного тем, как бы закончить свое произведение. Работал он до двенадцати часов в день, сгорбившись над своим столом, как рабочий у станка, и куря папиросу за папиросой.

Первая жена Горького, Екатерина Пешкова, специально приехала в Сорренто, чтобы убедить добровольного изгнанника вернуться в Россию. Чтоб добиться своего, она прибегла к помощи своего сына Макса, который жил в доме Горького со своей женой в приятном безделье. Макс, которому скоро должно было стукнуть уже тридцать, был веселым парнем, несколько слабохарактерным, страстно влюбленным в мотоциклы и автомобили. Мать расписала ему роскошную, устроенную жизнь, которая ждала его, если он вернется с отцом домой. Побежденный, Макс также стал осаждать Горького, чтобы наконец уговорить его собрать чемоданы. Такая настойчивость матери и сына заставила писателя призадуматься, не изменить ли ему свое решение.

Но в лагере противников возвращения была Мария Будберг, легендарная Мура, которая более уверенно чувствовала себя за границей, нежели в СССР. Та самая «двойной агент», подруга английского посла в Москве Локкарта, выдворенного оттуда по обвинению, позже подруга Герберта Уэльса, авантюристка, переводчица, кому Нина Берберова посвятила свою книгу «Железная женщина».

Мура упорно доказывала Горькому, что в России он нигде не найдет спокойствия и комфорта, которые необходимы ему для продолжения работы над начатым произведением. Раздираемый теми, кто тянул его в Москву, и теми, кто удерживал его в Сорренто, он раздражался собственной нерешительностью в столь важном деле. Читая западные газеты (которые каждое утро ему переводила Мура), он задавался вопросами.

Нина Берберова о Горьком

Нина Берберова, классик серебряного века и умнейшая женщина своего времени подробно рассказывает о Горьком в своей книге «Курсив мой», рассказывая о двух легендах, каждая из которых создает портрет Горького как человека, но не как писателя. Берберова констатирует, что как писатель Горький не значил для нее слишком много, в противовес Ибсену, Достоевскому, Бодлеру, Блоку, Гоголю, Флоберу. Но как человек – он входил в круг, «расставшись с ним я начала читать Лоуренса, Кафку, Жида, Валери, наконец – Джойса», — добавляет писательница.

Первая легенда – детство и спектакль МХТ «На дне», который он привез в Петербург. Из народа. Знаменитый. С Львом Толстым на скамейке снимался. В тюрьме сидел. Пешков всю Россию прошел, а теперь книжки пишет.

Вторая легенда, которую отмечает Берберова – пришла через Ходасевича. Фоном ее была огромная квартира Горького на Кронверском проспекте. В одной комнате жила баронесса Будберг, в другой – случайный гость, зашедший на огонек. В третьей – племянница Ходасевич с мужем (художница), в четвертой – подруга художника Татлина, конструктивиста, в пятой гостил Герберт Уэллс, когда приехал в Россию в 1920 году, в шестой, наконец, жил сам Горький. А в девятой или десятой – жил Ходасевич, когда приезжал из Москвы. Писатель земли русской, таким образом, не любил бедности, и жил в достатке.

Рассуждая о творчестве Горького, Берберова пишет о том, что Горький в устных его рассказах было то хорошо (он говорил не совсем то, что писал, и не совсем так, как писал) – без нравоучений, без подчеркиваний, просто так, как было. Для него всегда был важен факт, случай из реальной жизни. К воображению он относился враждебно, сказок не понимал.

При этом Нина Берберова констатирует, что у Горького не было последовательности, и в одном из его писем (ноябрь 1925 года) можно найти такую фразу:

«Я не любил фактов и с величайшим удовольствием искажал их».

Что это значит? Только то, что «поступательный ход» революционного будущего он любил еще больше фактов и искажал эти последние в пользу революционного будущего.

А читая Бунина, Горький страдал, Бунин был его раной, он постоянно помнил о том, что где-то жив Бунин, живет в Париже, ненавидит советскую власть (и Горького вместе с нею), вероятно – бедствует. Среди писем Горького к А. Толстому можно найти одного, в котором он – из Сорренто – пишет Толстому, что именно Бунин «говорил на днях». Ему привезла эти новости Будберг, которая только что была в Париже. Во всех этих событиях был «замешан» Рощин, член французской компартии.

Берберова пишет, что Горький был доверчив. Он доверял и любил доверять. А обманывали его многие. От повара-итальянца, писавшего невероятные счета, до Ленина – все обещавшего ему какие—то льготы для писателей, ученых и врачей. Чтобы доставить Ленину удовольствие, он написал когда-то «Мать».

Горький верил, например, что между ним и Роменом Ролланом была особая связь, писал известному французскому писателю письма через переводчика, обращаясь к Берберовой со словами, «переведите мне, что тут Роллан пишет!»

***

Мало-помалу ностальгия овладела Горьким настолько сильно, что заглушила все его страхи. Он больше не мог выносить шумных манифестаций итальянских фашистов. Что же до его эмигрировавших соотечественников, они стали его заклятыми врагами. Их злоба, окружавшая его, создавала нечто вроде духовного изгнания, которое вдобавок к изгнанию материальному могло вот-вот привести его к срыву.

Как многим русским, все за границей казалось ему безобразным. Он из кожи вон лез, чтобы убедить себя, что в России, несмотря на ошибки правительства, рождается новое человеческое общество, гордое, трудолюбивое и образованное. Когда одна из его корреспонденток, Екатерина Кускова, поинтересовалась его истинным отношением к советской власти, он ответил ей 19 августа 1925 года довольно заносчиво:

«Мое отношение к Соввласти вполне определенно: кроме ее, иной власти для русского народа я не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю».

И в статье 1927 года «Десять лет» также заявляет о своей вере в радужное будущее СССР: «Моя радость и гордость – новый русский человек, строитель нового государства. К этому маленькому, но великому человеку, рассеянному по всем медвежьим углам страны, по фабрикам, деревням, затерянным в степях и в сибирской тайге, в горах Кавказа и тундрах Севера, – к человеку, иногда очень одинокому, работающему среди людей, которые еще с трудом понимают его, к работнику своего государства, который скромно делает как будто незначительное, но имеющее огромное историческое значение дело, – к нему я обращаюсь с моим искренним приветом. Товарищ! Знай и верь, что ты – самый необходимый человек на земле. Делая твое маленькое дело, ты начал создавать действительно новый мир». Помимо этого, «Правда» опубликовала его статью, дань уважения Ленину.

Именно в таком состоянии он решился наконец вернуться на родину, чувствуя потребность снова увидеть русские просторы, услышать русские голоса, вдохнуть русский дух. К дороге он готовился лихорадочно, как изголодавшийся, как измученный жаждой, и больше никто в доме не осмеливался ему перечить.

Пресса в один голос объявила его возвращение главным событием дня, пролетарским праздником. Как только поезд пересек польскую границу, начались радостные демонстрации. На всех вокзалах собирались толпы, с плакатами, букетами цветов, приветствиями. Хором пели «Интернационал». Произносились речи, горячие и наивные. В Москве, по выходе из вагона, Горького приветствовал почетный караул красноармейцев. Комитет, сформированный для встречи его на вокзале, состоял из политических руководителей, писателей, делегатов с заводов.

Его любят! Как правильно он сделал, что вернулся! Оглушенный хвалой, со сжавшимся от счастья сердцем, он благодарил и благодарил.

Со всех сторон Горького умоляли посетить их крупные провинциальные города. В июле 1928 года, уступив этим просьбам, с согласия Кремля, он предпринял долгое путешествие по стране.

Благожелательное отношение Горького к власти не могло остаться неотмеченным. Поскольку Горький жаловался на ужасную усталость после всех этих поездок по стране, ему было дано разрешение вернуться в Сорренто, чтобы подлечиться там, в мягком климате.

12 октября 1928 года он снова покинул Москву. В Сорренто, освобожденный от официальных обязанностей, он попытался снова обрести вкус к литературному творчеству. Но и там он чувствовал себя обязанным посвятить свой талант прославлению достижений советской власти. Описывая свое посещение Баку, Днепропетровска, Балахны, он то и дело впадал в восторженность.

Принадлежность Горького двум эпохам, той, в которую он начинал, – царизму, – и той, в которую его талант расцвел, – социализму, – подталкивала некоторых писателей к тому, чтобы видеть в нем того самого Буревестника, которого он когда-то прославлял в своей поэме. В лирическом запале Асеев писал так: «Один его размах уходит широко в темноту и тишину царских времен… Другое крыло, высоко вскинутое, облегченное и очищенное от праха традиций, от тяжести воспоминаний, парит высоко и вольно, освещено блеском новой эпохи и молодым светом ее ранней зари».

Асеев, доискиваясь настоящего Горького, отмечал: «Лицо упрямо и как будто не согласно ни с чем в мире. Но стоит задеть его за живое чьей-либо удачной строкой, каким-нибудь не известным ему живым сообщением, как лицо это светлеет».

Была в нем и упрямая резкость, и наивная нежность, злоба и доброта, слепота и обеспокоенность. Когда-то Толстой говаривал ему: «Странно, что вы добрый, имея право быть злым… Да, вы могли бы быть злым… Но вы добрый, и это хорошо».

Течение спокойной, наполненной прилежной работой жизни в Сорренто нарушило непредвиденное событие. Ночью с 22 на 23 июля 1930 года произошло землетрясение. Но сам город Сорренто пострадал не очень сильно. Паника улеглась, жизнь Горького вошла в свою обычную колею: работа, чтение, прием посетителей. Как можно переезжать из-за каприза Везувия! Об отъезде Горький по-настоящему задумался только весной 1931 года.

В мае он снова прибыл в Москву, а с приближением зимы снова укрылся в Италии, в октябре 1929 года. Там ему стало немного полегче, и он посвятил свое время написанию многочисленных статей: «Беседы о ремесле», «Воспоминания о Ленине», а также пьесы «Сомов и другие». В свое время он всегда вносил образцовый распорядок.

В девять часов утра он появлялся в столовой, чтобы позавтракать вместе с Марией Будберг, сыном Максом, его женой и двумя их детьми: очень крепкий кофе с молоком, пять кусочков сахара, ломоть хлеба без масла и два сырых яйца, запиваемые лимонным соком. Затем он удалялся в свой кабинет, где до двух часов работал. После скромного обеда, на котором всегда присутствовали гости, он гулял по тропинке между соснами и оливковыми деревьями, а две его внучки бегали вокруг него и веселили его своими криками и смехом. Задыхаясь, он опускался на скамейку. С зажженной папиросой он любовался пейзажем, морем, Неаполем в отдалении, в вечной голубоватой дымке Везувием. Иногда на прогулке его сопровождал кто-то из друзей. Писателю Гладкову он сказал, обводя палкой вокруг: «Любуйтесь, запоминайте: тут природа – карнавал. Здесь все играет и поет – и море, и горы, и скалы… Но нет, трудно нам привыкнуть к этому празднику природы: она превращена здесь в бутафорию, в театральные декорации … А народ влачит самое жалкое существование. Золото и лохмотья. Наша страна сурова в своей красоте, но и люди – самоотверженные труженики. История нашего народа – это история великого труда и великой борьбы. Изумительный народ!»

Подышав воздухом и вернувшись в дом, он снова брался за работу, в своем кабинете, и сидел там до самого ужина, который подавали в восемь часов. Потом играли в карты, разговаривали. Макс бренчал на банджо. Или ставили грампластинки. Горький особенно любил Грига и Сибелиуса. Беседа с гостями, за чашкой чаю, продолжалась до самого позднего вечера» …

Нина Щербак

Литература:

Анри Труайя. Максим Горький.

Нина Берберова. Курсив мой