На презентации книги, да и в частных беседах, Курская часто говорит, что на собственную поэзию ей не хватает времени и сил, и каждому, кто хоть сколько-то знаком с её бурной книгоиздательской деятельностью, понятно, что в этих словах нет ни на гран преувеличения. Тем не менее, стихи написаны, книга состоялась, издана, и, когда читаешь ее, трудно удержаться и не вспомнить циническую максиму: «Поэту всё на пользу». Наверное, такую книгу невозможно было бы написать в хоть как-то сносных, сколько-нибудь спокойных условиях.

Это книга о преодолении условий бытия, таких условий, сама мысль о преодолении которых кажется невозможной. А вот ведь получается.

аз есмь электрум.

Вот какие слова выбрала Курская для начала книги, по этому стихотворению и названа сама книга. Электрум – природный, естественный сплав серебра и золота, что в алхимии трактуется как соединение ночи и дня, света одного и света и другого. Но электрум – это ещё и янтарь, как на Руси его называли – «алатырь» – краеугольный камень наших заговоров и волхований. Курская делает так, что все возможные толкования образа, противореча, только дополняют, углубляют друг друга.

То, что, судя по тексту, имеется ввиду именно сплав, ничуть не отвергает янтарного значения электрума.

Если прежние стихи Курской были на грани, на какой-то явно видимой, натурально осязаемой, в общем, данной нам в ощущении грани, то в новой книге поэзия не то чтобы преступила или отменила грань, но вобрала, усвоила её со всеми до и после, справа и слева, снизу и сверху. Теперь границы между Москвой и Челябинском, поэзией и прозой, тьмой и светом не только разъединяют, но и связывают то, что раньше считалось противоположностями, да и на самом деле противоположностями является.

аз есмь электрум. мне приснилась мама

она теперь почти уже не мама

она теперь здорова и не мама

И даже смерть… не то чтобы смерть преодолена, – преодоление смерти, если оно возможно, дело религии, а не поэзии, даже той поэзии, которая уже видит обе стороны явления, знает до и после, то есть рассматривает смерть во всей её полноте, одновременно как реальность и таинство, конец и начало.

Смерть становится вещественна, мы видим, считаем оставшиеся от мертвых очки, но и не забываем, что есть

и кто-то маленький, лишившийся оправы

И страх смерти сменяется каким-то другим страхом, как будто высшего порядка.

Без повода ты станешь только мной,

но надо над колодцем наклониться,

 

где стылая глубокая вода…

Это раньше, в прежних книгах Курской, можно было сбиваться, путаться, где мы сами, а где наши отражения. Теперь в новом мире «Электрума» мы, наклонившись над стылой глубокой водой, отражаемся не своими чертами, но лицом того, кто о нас пишет, кто для нас – вечное кочевье, вечное возвращение.

Процитированное выше стихотворение называется «Криница» – тоже совершенно замечательное слово, которое может означать и богиню плодородия, и русалку, и небольшой источник воды. И опять-таки все эти смыслы помогают друг другу воплотиться.

Пушкин, перечитав перед публикацией первую главу «Евгения Онегина», заметил, что в тексте много противоречий, но не захотел их исправлять, якобы для того, чтобы подразнить цензуру. Лотман по этому поводу говорил о поэтике противоречий.

Противоречия придают тексту, особенно поэтическому тексту объём и смыслы, именно во множественном числе, потому как текст с одним смыслом поэзией не является.

Случайных противоречий в стихах Курской нет.

В книге есть текст «Хозяину оврага». Прекрасно понимаю, что писалось о чём-то другом, но в некоторых его строках есть очень точные характеристики книги, в которую стихотворение включено.

И не говори, пожалуйста, никому,

что я дерево, слышавшее войну…

 

внутрь земного шара судорожно расти,

кости чьи-то тревожа на том пути.

Книга «Электрум» – это сброшюрованные листы бумаги, которые до сих пор трепещут, чем дальше, тем больше трепещут от звуков войны.

Книга «Электрум» – хроника роста поэзии внутрь земного шара, так чтобы видеть на три аршина под каждым словом, но и о верхах, корябающих при сильном ветре твердь небесную, не забывать.

Курская всегда смело смотрела в лицо Хаоса, но в «Электруме» Хаос – нет, не гармонизируется, это было бы пошлой ложью, но становится частью чего-то большего, не какого-то замысла, но какой-то актуальности.

Хаос не гармонизируется, но Хаос и Гармония как теза и антитеза дают трудно определяемый синтез, частным случаем которого является поэзия Курской.

Что ж это за поэзия такая, которая относится к Хаосу, как гоголевский Осип к верёвочке: «Верёвочка! Ну и верёвочка пригодится!»

Василий Розанов назвал сборник своих самых важных статей о христианстве «В тёмных религиозных лучах». Розанов рассуждал о том, что кроме видимого спектра в христианстве, а если шире – в любой религии, в любой области духа – есть тёмные лучи, неисчислимые, неисследимые:

Это — темные лучи Солнца, бессветные, бесцветные… Приводящие в движение химические вещества, соединяющие одни из них, разделяющие другие; убивающие жизнь, возбуждающие жизнь. Они также стремятся линейно, как всякий луч, и вообще суть подлинные лучи: но не света, действующие на глаз, а какие-то другие… и всего скорее — это лучи просто энергии, силы… 

В поэзии тоже есть свои тёмные лучи:

лампочка в подъезде

мигает тусклым и последним светом

возьми его вложи в свои зрачки

и станешь маяком для уходящих

Без этих тёмных лучей каждый отдельный поэт может обходиться, но поэзия целиком, поэзия как таковая обойтись не может. Иначе её свет будет светом шутих, калейдоскопов, иллюминаций, но не светом маяков.

Се жених в полунощи грядёт…

 

По селу идет большой мертвец,

он пока ещё не знает адрес,

но уже грядёт всем сразу лютый алес.

Се жених приходит под конец.

Смелость и новизна религиозной мысли напоминают «Инонию» Есенина. Но только цели у поэтов противоположные: Есенин яростно отвергает тёмные религиозные лучи, желая Христа без распятия или понятного крестьянину коровьего бога. Курская исследует тёмное и страшное всякой религии, не пытаясь найти никакого утешения. Утешение, если будет, то оно само её найдёт.

Се жених в полунощи грядёт.

Он всех в бой последний поведёт.

Кто не спрятался, то я не виновата.

То, что религиозная мысль кажется богохульством – показатель того, что это настоящая, серьёзная мысль.

Я, например, умею про люблю,

но в новой тьме светильник неуместен.

Нет ничего менее своевременного, чем такая неявная поэзия, поэзия тёмных лучей. Эпохи меняются, но одно остаётся неизменным: такая поэзия всегда не ко времени. Именно поэтому она настоящая.

Вообще несвоевременность и бестактность – это основные, определяющие свойства поэзии.

Трудно предугадывать пути поэта, и по предыдущим книгам я никак бы не смог предположить, что Курскую занесёт в философскую лирику.

Основное значение книги – переход количества страха в его качество, точнее, переход страха в ужас. От страха можно избавиться, с ужасом надо приучаться жить. Страх дело частное, ужас – онтологическое.

Философская лирика не терпит бренчания терминами, нарочитости. Лучшая философская лирика получается случайно, когда совсем не то хотели сказать.

Философия книги – это философия абсурда, о которой рассуждал Камю. Это понимание мира во всех его противоречиях и способность постоянно отказываться ото всех навязываемых упрощающих, примиряющих толкований.

Слишком много купленного на распродаже по сходной цене выдаётся за ворованный воздух. И только то, что постеснялись бы нести на толкучий рынок, остаётся материалом поэзии.

Курской не на что покупать воздух.

В самом начале презентации, когда ещё не прозвучали стихи, я, увидев, что книга совсем невелика, вспомнил надпись, сделанную Фетом на сборнике Тютчева: «Вот эта книжка небольшая / томов премногих тяжелей», но я тогда и подумать не мог, что Курская так решительно отправиться по стопам Тютчева, – туда, где космос, пантеизм, последний катаклизм, угаданный в непотребном виде Царь Небесный. Или пока ещё не угаданный.

Дмитрий Аникин