ДИССОЦИАТИВНОЕ РАССТРОЙСТВО ИДЕНТИЧНОСТИ (“РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ”, “МНОЖЕСТВЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ”) ГЛАВНОГО ГЕРОЯ РОМАНА САШИ СОКОЛОВА “ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ” КАК СПОСОБ ВОПЛОЩЕНИЯ ЭСТЕТИКИ ПОСТМОДЕРНИЗМА

Способ повествования, который Саша Соколов избирает для своего романа — “поток сознания” — охотно и активно использовался представителями предшествующей автору литературной эпохи — модернистами (У. Фолкнер, Д. Джойс, В. Вулф и т.д). В силу своего “внутреннего устройства” и проблематики решаемых задач этот способ повествования с энтузиазмом (несмотря на провозглашаемый абсолютный антагонизм) переняли и последователи модернистов — постмодернисты. И в этом нет никакого противоречия, если помнить хотя бы некоторые черты (литературные приёмы, способы представления ментально-эмоционального содержания посредством текста) постмодернизма, а именно: игру, интертекстуальность, пастиш, фабуляцию, временнОе искажение. “Двуголосый” нарратив романа “Школа для дураков”, который материализован в двойственности  “личности’ главного героя, способствует, как представляется, более адекватному воплощению эстетики постмодернизма; в частности, таких её приёмов как игра, искажение времени, пастиш и проч., а, в конечном итоге, наиболее полному воплощению авторских личностных смыслов.

Просматривая работы исследователей, в том числе признанных в научном мире, касательно личности (ДВУличности) центрального персонажа, пришлось столкнуться с почти безысключительно НЕкорректной “постановкой диагноза”. Совершенно бездумно, без, даже поверхностного проникновения в суть, теми или иными авторами, налево и направо, главному герою “раздаются” диагнозы: “безумие/ шизофрения/ раздвоение личности” ( “Тема безумия в романе Саши Соколова “ Школа для дураков “, Егорова Е. В., “шизоидное воображение => шизофрения” (“Русский постмодернизм “, Липовецкий М. Н.), идиотия/ идиотизм (Туманов В., “Крик идиота в “ Школе для дураков “ Саши Соколова и “ Шуме и ярости” Уильяма Фолкнера”). Более того, иногда в работе одного и того же автора наблюдается смешение понятий, когда принципиально разные заболевания воспринимаются как одно и то же (например, у той же Егоровой: “безумие/ шизофрения / раздвоение личности”). Впервые же смешение терминов и понятий в этом смысле было отмечено в стихотворении Т. С. Элиота в 1933 году. Следует признать: сами психиатры говорят о том, что хотя диссоциативное расстройство идентичности (“раздвоение личности”, “множественная личность”) никак не связано с шизофренией, некоторые симптомы могут напоминать друг друга, а потому для постановки верного диагноза сначала ищут симптомы шизофрении, отсутствующие при диссоциативном расстройстве идентичности. При этом принимается во внимание тот факт, что все симптомы воспринимаются людьми, больными шизофренией, как результат враждебного воздействия извне, пациенты же с ДРИ осознают, что всё, происходящее с ними (слуховые галлюцинации, потеря чувства времени), — аномально.

В 2010 году Брэнд описал качественные различия шизофрении и диссоциативного расстройства идентичности (“раздвоения личности”). Среди прочих, укажу на некоторые, существенные для данного исследования:

АМНЕЗИЯ

Не является симптомом шизофрении, но является ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ критерием для диагностики ДРИ (ср.: “потеря памяти (“избирательная память”) Нимфеи). При диссоциативном расстройстве идентичности амнезия часто сопровождается чувством “потери времени” (как и у главного героя романа Соколова), что несвойственно шизофрении.

ЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И ОРГАНИЗАЦИОННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Мышление и организационные способности нарушаются при шизофрении. При ДРИ мышление остаётся более логичным и структурированным (периодами логика изложения событий, собственных мыслей и чувств у Нимфеи максимально приближена к “норме”).

ГАЛЛЮЦИНАЦИИ: СЛУХОВЫЕ И ФЛЭШБЭКИ

Важно, что люди с диссоциативным расстройством идентичности ПРИЗНАЮТ голоса, ими “слышимые”, чем-то ненормальным или нереальным (как и центральный персонаж романа), в то время как шизофреники считают голоса чем-то естественным и не признают их галлюцинациями.

Весьма уместным, думаю, стоит напомнить, что единственным способом лечения шизофрении является медикаментозный (антипсихотики), тогда как главный метод коррекции при “ раздвоении личности “/ “расстройстве множественной личности” — психотерапия.

Что же касается идиотизма/ идиотии (работа В. Туманова) то данный диагноз, считаю, не имеет вообще ничего общего с личностью Нимфеи. Идиотия — низшая стадия врожденного тупоумия (олигофрении), при которой эмоциональная жизнь человека исчерпывается примитивными реакциями удовольствия — неудовольствия. Этих людей характеризует абсолютная невосприимчивость ко всему происходящему, что, конечно же, не скажешь о главном герое романа Соколова.

Таким образом, считаю очевидным, что центральный персонаж “Школы для дураков” не шизофреник и, тем более, не идиот, а человек с диссоциативным расстройством идентичности. И именно “раздвоение личности” героя способствует, как полагаю, воплощению эстетики постмодернизма в произведении.

Тема амнезии, точнее, избирательности памяти является лейтмотивной в “Школе для дураков”; более того, главный герой регулярно и с особой настойчивостью напоминает об этом читателю. С медицинской точки зрения подобная настойчивая откровенность Нимфеи могла бы лишь подтвердить высказанную выше гипотезу: центральный персонаж не шизофреник, а человек, страдающий диссоциативным расстройством идентичности. Но мне в данном случае интересно и принципиально важно другое: амнезия как симптом, воплотившись вербально, выступает в пространстве романа как тот или иной художественный приём (постмодернистские а) “игра”, б) интертекст, в) пастиш, г) временное искажение): “а) Игра. Почтальон спокойно проезжал вдоль забора, за которым находилась дача соседа, — кстати, ТЫ НЕ ПОМНИШЬ его фамилию? Нет, так сразу НЕ ВСПОМНИШЬ: ПЛОХАЯ ПАМЯТЬ НА ИМЕНА, да и что толку помнить все эти имена, фамилии — правда? Конечно, но если бы мы знали фамилию, то было бы удобнее рассказывать. Но можно ПРИДУМАТЬ УСЛОВНУЮ фамилию, они — как ни крути — ВСЕ УСЛОВНЫЕ, даже если настоящие”. Здесь “ раздвоенная личность” Нимфеи в диалоге с самим собой обнаруживает признаки забывчивости — прямо говорит о своей плохой памяти. И далее, развивая свою мысль, утверждает, что в принципе наличие хорошей памяти не столь важно, поскольку всё (здесь: “все фамилии”) условно. Мир предстаёт как иллюзия, порождение творческого воображения субъекта: его можно ПРИДУМАТЬ, ИГРАЯ, так же, как и возможно “ придумать условную фамилию “. Такой взгляд на реальность полностью соответствует эстетике постмодернизма.

б) Раздвоение личности главного героя из-за амнезии (по причине “избирательной памяти”) реализуется и в таком важном для эстетики постмодернизма приеме как интертекстуальность: аллюзии на значимые в мировой культуре тексты (через имя (и личность) Учителя и Наставника Норвегова, которого каждая из “персон” Нимфеи называет то Павлом, то (Савлом) Петровичем — к “Деяниям Святых Апостолов”, а также (поскольку Норвегов постоянно проповедует) к важной части Нового Завета — “Посланиям апостола Павла” и (поскольку он всё время пророчит бурю) к лермонтовскому “Пророку”: “ Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья — В меня все ближние мои Бросали бешено каменья” и, возможно, к “Песне о Буревестнике” Горького: “- Буря! Скоро грянет буря! Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем, то кричит пророк победы: Пусть сильнее грянет буря!.. “

в) Пастиш в качестве художественного приёма реализуется через “поток сознания” Нимфеи, в моменты его наивысшего душевного напряжения, когда герой, как кажется, начинает ЗАБЫВАТЬСЯ, разрывая грань между подлинно бывшим и воображаемым; тогда и происходит свойственное для пастиша в частности и для постмодернизма в целом смешение образов мировой культуры с окружающей действительностью: воображаемый диалог с Леонардо да Винчи о Вете (любимая женщина), Брамс и баркарола (у бабушки на кладбище), “тра-та-та, тра-та-та, вышла кошка за кота” — народные потешки (важный, хотя, скорее всего, воображаемый, разговор с Акатовым), письмо в Академию (тоже воображаемое) и школьное сочинение “Моё утро” (возможно, реальное). Также, как реализацию пастиша можно отметить и включенность в пространство романа стихотворных строк:

“…пел голос бел, бел голос был, плыл голос

голос плыл и таял,

был голос тал…

Был голос гол…”

(пение Розы Ветровой)

Кроме того, здесь нужно упомянуть завещание, поведанное (?) учителем Павлом\ Савлом ученикам — “Историю об одном Плотнике”, реализованное в форме притчи.

г) Временнóе искажение как постмодернистский приём и результат избирательной памяти главного героя пронизывает весь роман. Нимфея существует в своём времени, за пределами времени календарного, но в моменты своего возвращения в реальность, вспоминая, о своей плохой памяти, начинает сомневаться: “Да, я ЗНАЮ, вернее, ЗНАЛ некоторых людей…” и т.д.

Ненарочитая, вынужденная игра временем/ со временем, обусловленная особенностями психической организации главного героя, делает время условной категорией в романе, реализуя эстетику постмодернизма.

Другая характерная черта, позволяющая отличить шизофрению от диссоциативного расстройства идентичности (согласно классификации Брэнда) — ЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ, принципиально разное у шизофреников и людей, имеющих ДРИ.

а) Игра.

Как было указано выше, на мой взгляд, центральный персонаж произведения Саши Соколова не является шизофреником среди прочего ещё и потому, что периодами способ рассуждения и логика изложения им событий максимально приближается к так называемой “норме”; ментальная деятельность Нимфеи, выражаясь метафорически, похожа на стаю светляков в непроглядной ночи, — т.е. носит “ мерцающий” характер, что как раз и присуще людям с ДРИ. Более того, даже когда личность главного героя “раздваивается” (что будто бы говорит об утрате связи с реальностью), логика его рассуждений часто выглядит вполне адекватной, а этот “самодиалог” воспринимается если не как авторское лукавство, то как ментально-эмоциональная игра, с позиции нарратора (героя) ненарочитая, с позиции автора — вполне художественно продуманная, способствующая воплощению эстетики постмодернизма.

Согласно классификации Брэнда галлюцинации, главным образом слуховые, являются симптомом как шизофрении, так и диссоциативного расстройства идентичности. Принципиальная разница лишь в том, что люди, страдающие шизофренией, воспринимают “слышимые” ими “голоса”, как нечто абсолютно реальное; чаще — как результат воздействия извне враждебных сил. Люди с диссоциативным расстройством прекрасно осознают, что “ слышимые” ими “голоса”, — нечто аномальное, сверхъестественное. Именно такое отношение и у Нимфеи к “диалогу” своих двух “личностей”. Более того, в моменты  прозрения сам главный герой описывает этот “диалог” так, что в нём (возможно, несколько имплицитно) звучит ирония и по отношению к этому “диалогу”, и по отношению к своему психическому состоянию. В этом, кстати говоря, я тоже вижу элемент игры, столь характерной для постмодернизма.

Кроме пронизывающего всё повествование “диалога” двух “личностей” Нимфеи, его (почти всегда воображаемая) коммуникация происходит со многими значимыми для него людьми, большинство из которых уже умерли (бабушка героя, Леонардо да Винчи, учитель Павел/ Савл Петрович, академик Акатов)…

Интересно, что ближе к финалу романа у Нимфеи, который (скорее всего временно) становится целостным, единым происходит задушевная беседа с автором будущего романа: о его создании, способах его изложения (реализация постмодернистского приёма “пойоменон”):

“Судя по всему, повествование наше близится к концу, и время решать, какое заглавие мы поставим на обложке. Дорогой автор, я назвал бы вашу книгу ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ”.

“ Ученик такой-то, позвольте мне, автору, снова прервать ваше повествование. Дело в том, что книгу пора заканчивать: у меня вышла бумага. Правда, если вы собираетесь добавить сюда ещё две — три истории из своей жизни, то я сбегаю в магазин и куплю сразу несколько пачек. С удовольствием, дорогой автор, я хотел бы, но вы всё равно не поверите.

<…>

Ученик такой-то, это весьма интересно и представляется вполне достоверным, так что давайте вместе с вами отправимся за бумагой, и вы расскажите всё по порядку и подробно.

Давайте, — говорит Нимфея. Весело болтая и пересчитывая карманную мелочь, хлопая друг друга по плечу и насвистывая дурацкие песенки, мы выходим на тысяченогую улицу и чудесным образом превращаемся в прохожих”.

Впрочем, есть основание полагать, что финальный разговор с автором, внезапно обретенная целостность героя — иллюзия. И на самом деле, в образе автора рождается ещё одна “личность” героя, ибо от его имени и ведётся повествование в романе.

Таким образом, даже беглый поверхностный анализ позволяет заключить, что:

а) главный герой романа Саши Соколова “Школа для дураков” не является ни идиотом, ни шизофреником, что некорректно позиционируется в ряде работ, но является человеком с диссоциативным расстройством идентичности (“раздвоением личности “/ “расстройством множественной личности”), что в представлении ряда современных психиатров не является заболеванием, а относится к естественной вариации человеческого сознания;

б) раздвоение личности главного героя романа является способом воплощения эстетики постмодернизма, реализуясь в тексте в художественных приёмах игры, интертекстуальности, пастиша, пойоменона, временнОго искажения и др., характерных для эстетики постмодернизма.

Жанна Щукина