Вообразим набоковеда наших дней. О чем писать? – спрашивает он себя – все уже написано! Тут же приходит спасительная мысль: а не посмотреть ли на творчество и жизнь писателя под новым углом? Так появляются «Вера. (Миссис Владимир Набоков)» Стейси Шифф, книга, номинально посвященная жене писателя, но по факту оказывающаяся очередным переложением написанной Брайаном Бойдом биографии Набокова с незначительными добавлениями о его жене, ее родителях и родственниках. Или книга Лилы Азам Зангане «Волшебник. Набоков и счастье», где читатель снова встречает краткий пересказ работ Бойда и обширные добавления, правда, личного характера, про жизнь Зангане, ее сны, фантазии и родственников. Или вот очередная поделка от Андреа Питцер под интригующим названием «Тайная история Владимира Набокова». Снова пересказ Бойда, снова добавления, однако на этот раз исследователь берется доказать, что Набоков был не равнодушный наблюдатель разворачивающихся вокруг него исторических катастроф, а самый настоящий их летописец. Причем запрятал тайные скрижали так глубоко в барочных покровах прозы, что никто до Питцер отыскать их не мог.

Первое, что бросается в глаза – огромное количество фактологических ошибок и некорректных формулировок. Описывая юные годы Владимира (Питцер обращается к нему в основном по имени), исследователь апеллирует не только к Бойду, но и набоковской автобиографии «Память, говори». Пересказывать целые пассажи из этой гениальной книги на свой более чем скромный публицистический лад само по себе преступление, но если уж идти на такое, то делать это надо открыто, постоянно отмечая рерайт ссылкой на источник. Листаем дальше. Драйер, герой романа «Король, дама, валет» у Питцер – «неудачник», однако те, кто читал книгу, знает, что он успешный и эксцентричный коммерсант, который может позволить себе роскошь вкладывать деньги в сомнительные проекты изобретателей. Или вот еще. Над переводом и комментарием к роману в стихах Александра Пушкина «Евгений Онегин» Набоков работал «два года». Неужели? Даже при своей фантастической работоспособности за этот срок писатель не одолел бы и трети; на самом деле, на сборку «бедного монстра» у Набокова ушло шесть лет, и это не считая исправлений, которые он вносил в текст при переиздании.

А теперь пример некорректных формулировок. В начале книги Питцер перечисляет известных литераторов, которых не терпел юный Владимир и в одно предложение помещает Т. С. Элиота, Уильяма Фолкнера и Фёдора Достоевского. Здесь можно отметить следующее. В годы своего становления Набоков питал к Достоевскому – техническим аспектам его ремесла – некоторое уважение; со временем появилась неприязнь, своего пика она достигла в Америке. Что касается Элиота и Фолкнера, то с их творчеством писатель познакомился, когда был мэтром. Причем его критика создателя Йокнапатофы, которую он называл «великолепной», основана на прочтении всего одного романа «Свет в августе» и представляет яркое свидетельство того, каким предубежденным и глупым становился Набоков, когда брался рассуждать о том, чего не понимал или, скорее, понять не хотел.

Помимо плохого знания произведений и литературных предпочтений писателя, у Питцер плохо обстоит дело и со стилем изложения. Он выспренный, водянистый и содержит неуместные для книги о Набокове выражение типа: «обе стороны бесконечно правили рукопись и отфутболивали ее друг другу»», «из биографии исчезали „вкусные“ детали» «многоязычная Вера» (имеется в виду владение несколькими иностранными языками), «как в воду глядела»… И тому подобный вульгарный и просторечный сор, отталкивающий читателя от и без того не слишком притягательного текста.

Но что если «Тайная история Владимира Набокова», несмотря на отдельные изъяны, в целом представляет достойный образец авторской мысли? И снова – нет. В основу книги положен концепт, что Набоков и Александр Солженицын похожи. И ничего, что один служил в артиллерийских войсках, отбывал заключение в лагере и написал квазидокументальную книгу про ГУЛАГ, а другой переезжал из страны в страну, ловил бабочек и сочинил историю про педофила, ставшую мировым бестселлером. Питцер такая разница не смущает, по мнению исследователя, авторов объединяет ненависть к тоталитаризму, только Солженицын обличал советскую систему явно, а Набоков на большевиков, фашистов, антисемитов и концентрационные лагеря, нападал тайно, но с той же силой и остервенением.

С первых страниц Питцер начинает прослеживать историю двух литераторов; к середине обильные исторические врезки про Сталина и Ленина вытесняют Солженицына, а читатель все чаще натыкается на имя и фамилию некоего Карла Юнгханса. Кто это такой? И что он делает в книге о Набокове? Юнгханс – немецкий режиссер, в годы войны несколько раз менявший гражданство и свои идеологические воззрения; некоторое время он был женат на свояченице Набокова – Соне Слоним. Подлинный смысл его появления в «Тайной истории Владимира Набокова» раскроется ближе к финалу, когда исследователь, наконец, перейдет к детальному разбору романов писателя. Здесь читателя ждут невероятные открытия и неожиданные сопоставления.

Обложка книги Андреа Питцер «Тайная история Владимира Набокова»

Оказывается, Юнгханс послужил прототипом героя «Лолиты» Гумберта (в эффектной трактовке Питцер, Гумберт – «Вечный жид эпохи пост-Холокоста»). Дело в том, что страдающий от перверсии специалист по английской литературе, имея в своей биографии эпизод с лечением в психиатрической больнице, не мог быть отправлен в арктическую экспедицию, о которой упоминает в первых главах своей исповеди. Как замечает далее Питцер, анархист Гумберт провел это время в лагере для интернированных. После чего исследователь намекает на тайную судьбу Лолиты и пишет, что «Кувшинка», лагерь, где та в лето гибели матери занималась плаванием и греблей, в сокращенном варианте («Ку») совпадает с написанием одного из многочисленных канадских концлагерей. Здесь Питцер обрывает ход своей мысли, но читатель и без того понял какой напрашивается вывод – пока Гумберт воображал, как топит Шарлотту в Очковом Озере, ее дочь сидела в тюрьме вместе с коммунистами, евреями и нацистами.

В следующей главе, как говаривал Карл Проффер «оргия аллюзий продолжается». Герой романа «Бледный огонь», безумный комментатор Кинбот оказывается братом Набокова Сергеем; причем бежит он не из сказочного королевства Зембля, а из расположенного на архипелаге Новая земля советского концлагеря, о котором упоминает Солженицын. И т. д., и т. п. Здесь следует отметить, что перед тем как поделиться своими литературоведческими находками, основанными на шаткой и надуманной аргументации, исследователь предусмотрительно натягивает страховочную сетку, в виде таких оговорок как «вероятно», «возможно», «как бы намекает», «в некотором роде», «деформированное изображение». Что ж, «возможно», такая риторика, «как бы намекает», что Питцер «в некотором роде» «деформированное изображение» историка, писателя и набоковеда?

Добравшись до последней страницы «Тайной истрии Владимира Набокова» читатель испытывает облегчение, а также уверенность, что он и сам может сочинить не хуже. Почему бы и нет? – думает он и направляется в издательство, опубликовавшее книгу Питцер. «Позвольте изложить Вам идею книги о Набокове» – говорит он издателю. – «В письме от 7 июня 1944 Владимир Набоков сообщает своему другу Эдмунду Уилсону, что в день высадки союзных войск в Нормандии «некие бациллы приняли мои внутренности за береговой плацдарм». Дело было так. Пообедав ветчиной, писатель изучал гениталии чешуекрылых в Музее сравнительной зоологии. Внезапно ему стало дурно. Не теряя самообладания («во мне есть героическая жилка»), Набоков нашел в себе силы закрыть кабинет и оставить приятелю записку, что запланированный теннис отменятся. После чего с ним – на лужайке, дома, в больнице, квартире знакомых – происходят ужасные вещи, и рвота попеременно сменяется поносом. «Я постоянно вертелся, постреливая из разных отверстий» – сообщает он Уилсону. В конце концов, его доставили в больницу «Маунт-Оберн», где диагностировали пищевое отравление. Через несколько дней он отправился домой.

Итак, мы считаем, что наличие в письме таких характерных слов, как «высадка», «героизм» и «постреливал из разных отверстий», а также тот факт, что все это произошло в день Нормандской операции, «как бы намекает» на то, что Набоков на свой тайный манер тоже участвовал в боевых действиях. В этом смысле его можно сравнить с другим известным писателем, Эрнестом Хемингуэем, который совершал аналогичные действия, но делал это явно – как в творчестве, так и в жизни…

Выслушав, редактор закуривает, в глазах его загораются огоньки. «Набоков и Хемингуэй. Неизвестная война», – говорит он – «Это верняк. Вот Вам аванс. Приступайте».

Михаил Кажаев