Володя Савкин ребро сломал на рыбалке, не удивило никого эдакое действо — этот самоотверженный человек несколько раз тонул на рыбалке. Запутавшись в собственных сетях, в тяжелейших Сибирских условиях добывая омуля. Во многом благодаря рыбе, когда наш отопительный завод остановился, Володя кормил не только свою семью, но и детей, которых взял на воспитание от рано умерших родных людей. Володя всегда в движении, всю зиму чинит сети, бережно натруженными, перемороженными руками перебирает каждую ниточку лески, ремонтирует катер. Рыбалка у него — круглогодичное явление, предан он ей бесшабашно. Жена его Мария как-то зашла ко мне в сторожку поблагодарить за подаренные мои детские книги их, слава Богу, многочисленным внукам. Меня очень радовало, что сказки мои понравились детям, — а что ещё надо автору? Такая вот тихая радость в душе, дороже которой, наверное, нет, хотя всё, разумеется, относительно. Так вот сидит Мария на стареньком стульчике и, зная мою деревенскую прозу, ей захотелось высказаться. Вспомнилось вдруг о том, что как-то прочитал одно из своих стихотворений о деревне, пожалуй, приведу его для большего понимания повествования. Понимая всем нутром, что той деревни, которую я рисую, давно нет, читал Марии:

«Стоит деревня величаво.

И реченька внизу бежит.

Там простота людская, там начало.

А правда душу бередит.

Бельё там женщины устало полоскают.

Коровушки на водопой бредут.

Воспоминания всё чаще навещают.

Сердечный ритм нарушен будет тут.

Томится чугунок в печи-то русской.

Вкусней еды нигде ты не найдёшь.

Растёт рябинушка у тропки узкой,

Где с милой погулять пойдёшь.

Земля росистая проснётся,

И гармонист задорно запоёт.

Привычно время вдаль несётся.

Сторонка милая любовью позовёт»

Мария, помню, разрыдалась, но тихо, очень скромно, сказала тогда:

— Нет уж, Толя, той деревни, уничтожили родину нашу.

Прошло с той поры может быть полгода, и вот теперь Мария рассказывала:

— Вот в деревне как интересно было, действительно роднились люди, жили дружно. Городскую жизнь и рядом не поставить. Я помню, с дедом своим в бане мылась, а самой уж четырнадцать, поди, было лет. Бабушка ругает, ты что, говорит, уж девушка ты, а всё с дедом в баню. А мне и не стыдно вовсе, это ж дед мой родненький, маленького росточка уродилась я, ух, уж он меня жалел. Не знал, в какой угол посадить. А я что? Разве будешь сидеть, хоть и маленькая, трудилась, и даже тех обгоняла, кто намного здоровее меня. Тут рост не помеха, работали все, да как работали. Бывало, после сенокоса замертво падали мужики, их бы покормить. А они похлебают молока с хлебом да луком на быструю и спасть. А сна-то три-четыре часа, и вновь на весь Божий день впрягайся. Никто не ныл, что устал, просто народ был другой, крестьянский люд, особое нутро. Дед, помню, не раз говаривал после, как осадит чекушку: «Мы внученька, кто есть? Сибиряки. Так вот запомни. Крепко мы всей нашей России помогли фашисту скулу своротить». И ведь непременно после этих слов всплакнёт, но это не так, как у бабы получается. У него как-то по-другому — несколько крупных слезинок упадёт. Он их рукавом утерёт, выпьет ещё стопку, обязательно похвалит бабушку за вкусно посоленную капусту. Покурит самосад, да на печь полезет, говорил, что на печи раны боевые меньше болят, кирпичики лечат.

Мария улыбается, приятно ей вспомнить такие моменты, да вдруг сразу и слёзы из глаз польются. Так устроена эта замечательная женщина. Слёзы эти от воспоминаний по родной навеки деревне. А меж тем Мария продолжала рассказ:

— Три дочери у нас Володей, ты, Толик, знаешь. Так чего происходит. Дочери мои, когда замуж все вышли, меня поначалу упрекали, твердили, ты, мол, зятьёв своих больше нас любишь.

Покачала головой Мария и дальше рассказывать:

— Говорю им: «Эх вы, доченьки, ведь ежели я к вашим мужьям по-доброму относиться буду, они же перво-наперво вас будут крепче любить». А они опять мне твердят: «Уж больно ты их любишь». А на поверку что выходит, Толик? Живут все дружно, у всех дети, друг дружку на выручку стараются приходить. Я, конечно, без особого образования, не знаю, как там по науке, но у нас в деревне так было заведено — любить людей, а тем более — сродников. Уж ежели гость к тебе пришёл, так всего на стол выставишь, в тайге много даров, в реке рыбы вдоволь, скот держали. Вот ведь как Боженька устроил — всё человеку дал. Трудись только, и всё будет у тебя для жизни. Нас, когда государство в девяностых бросило, рыбой выживали, слава Богу, не голодали. Рыбные котлеты делали. А мужики-то на ветру, в непогодину эту рыбу зачастую добывали. Приедут простуженные все наскрось, где спиртом, где таблетками подлечу, и снова на рыбалку. Жизнь — она сложная, конечно, но вот только не ленивым всё одно она эта самая наша жизнь поддаётся, и уж что-что, а на пропитание всегда даст.

Мария встрепенулась, виновато посмотрела на меня, люба мне эта смущённость, она от величайшей деревенской скромности с далёкой старины идёт, и сердцу, душе и глазам гоже видеть это всё.

— Нет, — говорю, — Мария, всё ты правильно говоришь, ей-Богу правильно.

А она снова засмущается, и тихо так:

— С внуками вот то к одной дочери хожу помогать, то к другой. Всем ведь ласка нужна, нет, не балуем мы внуков, мой Володя даже прикрикнет иной раз, но ведь и для пользы всё. Растут и старших уважают, но как нас воспитывали, так и мы стараемся. А многие нынче по-другому живут, не правильно это. Дитё ведь оно всё впитывает, мама с отцом, понятное дело, родители, но ведь и бабушку с дедушкой нельзя со счетов сбрасывать. Я простые слова говорю, конечно, но это истинная правда. Потому как ребёнок всё воспринимает и всему обучается, главным делом, отношением друг к дружке. Володя мой, соберёт внуков — и в гараж, они в моторах по малолетству ничего не понимают, а он им рассказывает, как эта деталь называется, как эта. В гараже вениками заставит подметать, а те в мечтах, чтобы дед на рыбалку их взял. И, конечно же, возьмёт, будет понемногу премудростям обучать. Рыбалка огромный труд, там и здоровье люди оставляют. Завсегда человек корм себе добывал, а рыба — это же еда какая, первостатейное ёдово, когда больше ничего нет. Это я снова девяностые годы помянула. Нынче пенсию платят, крупы недорогие, прожить можно.

Мария маленького росточка, очень подвижна, схватила сумку и, уходя, сказала:

— Ты, Толик, сказки пиши, они у тебя хорошие, я иной раз и всплакну.

Подошёл её муж Володя, улыбнулся, знает, что мы иногда любим поговорить. И вдруг тоже немного разговорился:

— Я раньше, когда детишек поднимал с Марией, много же их было — двенадцать человек всех вместе, — так садили мы картошки огромное поле. Ломали спины, дураки. Сейчас сажу несколько соток, а картошки много, да крупная такая. Перегноя побольше в землю — и не надо поля огромные садить. Теперь с этих нескольких соток всем хватает картошки. Но справедливости ради скажу, что раньше и на перегной денег не было, вот и садили поле, конца и края которому нет. Ну, ничего, дети свои и приёмные все ныне своими семьями живут, слава Богу, не пропали мы. Раз иду по заливу на своём катере, гляжу — лодка с мотором, человек сидит расстроенный, мотор сломался. А я ж всю жизнь с этими моторами вожусь. Глянул, а у меня деталь нужная имелась запасная, починил ему быстро. От-уж мужик тот рад был. Но вот, Толик, удивительное дело, мне всерьёз кажется, что мне даже приятнее сердцу было, чем тому мужику. Да, на рыбалке много кого выручишь, дак ведь — и тебя выручают, дело это житейское и серьёзное.

Володя и Мария маленького росточка, по посёлку нашему всегда идут под ручку, о Боже, как гоже глядеть на них…

Рыбалка, рыбалка, сколько о тебе всего написано, тома тяжеленные, ежели всё вместе сложить, а фильмов сколько снято, и документальных, и художественных. И вспомнилось мне, как мы с другом Вадимом на зимнюю рыбалку ходили. Прыти у молодых много, пожалуй, по шестнадцать или семнадцать лет нам было. Надумали идти на залив под названием Сурупцево. А до него пешом до своротки четырнадцать километров, да по своротке километра четыре. Был январь, мороз стоял под тридцать, а может, и больше. Вышли ночью, чтобы до утра дойти. Одежда зимняя рыбацкая тяжёлая. Огромные сосны гнутся от ветра и страшно скрипят. А мы, два дурака, идём. Уж не помню, кто из нас предложил лечь на снег полежать — немного отдохнуть. Слава Богу, не уснули. К утру дошли, весь день рыбачили, но помню, в этот день лично мы ничего не поймали. Мужик один сжалился, обратно на своём мотоцикле «Урал» довёз. Вспомнилось и то, как с братом двоюродным наловили целый мешок из-под картошки щук на спиннинг. Утром, когда ехали на рыбалку на его «ижаке», маленькие зайчики разбегались в разные стороны. Останавливались, гладили их и дальше. Но под вечер отравились тушенкой. Еле-еле выехали на трассу. Едет огромный «Ка – 700». Брат поехал до дому один на мотоцикле, я с мешком щук с водителем. Ехала огромная техника не быстро, впереди нас ехал брат, мотоцикл его петлял восьмёркой, от боли в желудке Володя еле вёл мотоцикл. Ему бы сесть к нам в огромную кабину, а мотоцикл закинуть сзади — места было полно. Но ведь без ошибок жизнь не бывает. Вскоре на огромном «Ка – 700» пробило колесо. Водитель сказал, что ляжет спать до утра. Я пробовал заснуть, но сон не шёл, думал, жив ли Володя, доехал ли до дома. Лишь слегка рассвело, я услышал рёв двигателя мотоцикла. Ехали куда-то два парня на «ижаке». Остановил, рассказал о брате, говорю: может, лежит где у дороги. Парень развернул свой мотоцикл, сказал товарищу, чтобы подождал. Неслись мы быстро, ибо хозяин мотоцикла был с глубокого похмелья, думал, лямки от мешка с рыбой не выдержат. Если бы такое случилось, то вся дорога была бы устлана щуками. Парень быстро довёз меня до дому. Я предлагал денег, но весёлый мотоциклист не взял. Сказал: если бы водкой, то взял бы. Но время было раннее, и магазины не работали. Я настойчиво предлагал деньги. Парень же завёл мотоцикл, сильно газанул и прокричал мне, что если с ним случится беда, то я бы ему ведь тоже помог бы, и быстро уехал. Бросив мешок с этими тяжеленными щуками, бросился до дому брата. Оказалось, что жив Володя, только сильно был бледен от отравления.

Много переживаний доставляет нам с женой и моей мамой мой сын Виктор, фанатично преданный рыбалке. Всё было — и с МЧС его разыскивали, и на опознании в милиции бумаги заполнял на собственного сына, саднило душу так, что порой казалось, что и сердце наружу выскочит от надрыва. Ростишь, ростишь кровиночку… Сын вернулся через три дня, сказал, что застряли прямо на льду, бросили машину, долго шли, заплутали, ночевали в зимовье, — обычные рыбацкие дела. Сотовый телефон в тех местах не берёт. И ведь тоже от усталости легли отдохнуть в снег, слава Богу, не заснули….

В Сибири люди живут особой породы, и я каждый раз, увидев семью Савкиных, их слава Богу, многочисленных внуков, радуюсь глядя на таких людей — своих дорогих сердцу земляков нашей Сибирской стороны. Радуюсь, ещё и тому, что ежели кто пожелает, может почитать Великого русского писателя Валентина Григорьевича Распутина. Чтобы в полной мере узнать, что же такое Людская Сибирская особая порода…

Казаков Анатолий Владимирович