Культурная и художественная общественность, особенно киносообщество, по-прежнему активно, горячо и пристрастно обсуждают обнародованное недавно «Открытое обращение члена Общественного совета киностудии Ленфильм, кинорежиссёра Юрия Мамина к кинематографистам и общественности». Оно написано после того, как в Министерстве культуры России, после питчинга новых проектных предложений, было отказано в финансировании сразу двум проектам Ю. Мамина. Но речь в «Обращении» идет не только об этом, но в целом о судьбах нашего кино и, прежде всего, о судьбе «Ленфильма», о принципах и направлениях его возрождения.

Интервью с Ю. Б. Маминым, предлагаемое ниже, было записано до истории с питчингом, и в этом интервью кинорежиссер не столько рассказывает о себе, сколько рассуждает об общих проблемах сатиры и иронии в искусстве, погруженном в реалии современного мира, современной России (справку о творчестве Ю. Мамина см. в конце текста).

Режиссер; а еще и сценарист, композитор, актер, … Внушительная череда спектаклей, телепередач, кинофильмов, среди которых — «Праздник Нептуна», «Фонтан», «Бакенбарды», «Окно в Париж», «Не думай про белых обезьян!». Они принесли автору почти три десятка международных призов. И среди них – два самых уважаемых среди иронистов: чаплинские «трость» и «статуэтка». Так что в нашей стране не перевелись в кино настоящие сатирики!

Итак, на вопросы отвечает Юрий Борисович МАМИН.

— Вы, можно сказать, дважды «чаплинский лауреат»: «Статуэтки Чарли Чаплина» в Габрово и «Золотой трости Чаплина» в Вевеле. Самого себя Вам не страшно? Вы же иронист. Вы высмеиваете все ложнопафосное, заштамповавшееся, забронзовевшее… А вам удается с прищуром глядеть со стороны на себя самого и отгонять от себя нимб «профессиональной непогрешимости»?

— Во-первых, не все так радужно. Скорее, наоборот: современному поколению 20-30-летних не известно кино 80-х – середины 90-х. А они-то и составляют основную аудиторию  кинозрителей. По телевизору мои фильмы демонстрируются крайне редко, в магазинах их найти трудно. Так что о  профессиональной непогрешимости  можно говорить лишь в одном смысле: кого не демонстрируют, тот не ошибается.

А что касается моих «чаплинских» и прочих призов, то они стоят себе на полке в кабинете, пылятся и позволяют иногда сказать самому себе: да, это было! А повторится ли?.. Не факт. При этом, конечно, руки чешутся от обилия  невысмеянных, несмущенных, не стыдящихся себя пороков общества, которые нагромождаются друг на друга, образуя живописнейшую свалку современного бытия  и  мозоля глаза бездействующему сатирику. А тот безуспешно занимается поисками инвесторов для своих сатирических кинопроектов. А те денег не дают, поскольку кино – индустрия  выгодная сегодня лишь видеопиратам. А государственные органы кинематографии не помогают сатирику, потому что имеют установку свыше «не раскачивать лодку» и воспитывать новое поколение на положительных примерах…

Но попыток я не оставляю. Иногда мечтателям удается прорваться, вопреки обстоятельствам  и  пожеланиям властей. Так уже однажды со мной было. Так может и повториться…

— У Вас огромный опыт экранного и сценического творчества. В какой-то миг этот опыт и владение тайнами технологии могут обернуться искушением и «подставить подножку». Вам удается, при всей верности себе, своему методу, своему взгляду на жизнь и творчество,  погружаться в очередной замысел, как в «езду в неведомое», открывая в ремесле и в себе самом неожиданные возможности?

— Если Вы предостерегаете меня от самоцитирования и штампов, то я сам этого боюсь, как огня. Но для меня не является главной целью — повторить свой былой успех, что часто подводит моих коллег. Ведь это нетворческая задача. Творческой задачей я считаю поиск новых сюжетов, в которых наиболее полно отразилось бы время, а вместе с сюжетами – поиск  новых форм  кинорассказа. Для этого  я  смотрю  много фильмов, выбирая их по имени  создателей и  по рекомендациям понимающих людей, которым я доверяю. Все новое и ценное в увиденном откладываю во внутреннюю кладовую, чтобы  использовать при нужном случае.  Это не плагиат, а развитие формы, так как в искусстве важнее не текст, а контекст. Формотворчество вообще чрезвычайно важно для художника. В сочетании с содержательностью,  оно позволяет делать художественные открытия. Ярчайшим примером тому является творчество Вс.Мейерхольда.

— А все же: что это такое — быть «чаплинским» лауреатом? Это же не только чутье и технология. Это такой образ мысли, мировосприятие и философия, которые подчас – самый настоящий крест и «добровольный путь на Голгофу»…

— Ну, почему на Голгофу? Заниматься творчеством – это настолько же мука, насколько и счастье. Давайте вспомним, что в истории искусств было немало художников, которые не были признаны при жизни и вели нищенскую жизнь, усугубленную всеобщим  непониманием. Кто мешал им бросить такую жизнь, поменять род деятельности?.. Мучительная радость – творчество. И, конечно, надежда – вечная спутница творца. Опыт и жизнь предшественников укрепляют убежденность в своей правоте. Вот Чаплин. Он был, конечно, гораздо благополучней  меня в возможности реализовать свои замыслы. Мне наиболее близка особенность его дара – соединять смешное и трогательное. Это его открытие в области  кинокомедии. Стараюсь следовать этому принципу.

— Такие фильмы, как относительно недавний американский – «Хвост виляет собакой» или давние – наш «Добро пожаловать» и сравнительно безобидный французский «Бабетта идет на войну» (и адекватные им спектакли) всегда были редкостью, «штучным товаром» и на Западе с Востоком, и у нас… К сатирикам и сатире всегда относились настороженно. «Массовый человек» настолько боится трезвого взгляда на себя? А общество настолько боится «смехотерапии»?

— Из трех, названных Вами фильмов, два первых являются социальными сатирами, а «Бабетта» — чистой комедией положений. Для меня лучшей проверкой ценности фильма является ответ на вопрос, который я себе задаю: хотел бы я быть создателем этого фильма? В двух первых случаях я бы сказал: безусловно, да! Про «Бабетту» — нет. Не потому, что это плохой фильм. Наоборот, это талантливо и легко сделанная смешная (!) комедия. Просто это не мое. Как, скажем, никогда не смог бы назвать своими фильмы «Андрей Рублев», или «Зеркало», которые считаю гениальными. Это потрясающая, но чужая для меня среда. Впрочем, уверен, что и Тарковский не стал бы претендовать на «Окно в Париж» или «Праздник Нептуна». Каждому свое…

Что касается отношения общества к сатирику, то оно тесно связано с позицией государственной власти. Если она тоталитарна и сильна, то люди (в массе своей, конечно) открыто,  во весь голос смеются над тем, над чем им дозволяют смеяться – например, над глупыми комедиями Григория Александрова. И, наоборот,  тихонько, в рукав, хихикают над рассказами Зощенко или над побасенками Хармса. А если им дадут отмашку, то могут подвергнуть творцов гневному осуждению, или вовсе перестать их замечать… Когда у нас началась «перестройка»… В тот момент моя позиция социального критика совпала с намерениями власти свергнуть с пьедестала  ценности  социализма, и я был поднят на гребень волны. Мы тот момент пережили – а потом произошла реставрация чиновничества, и сатирик стал представлять опасность для их незыблемости. И меня перестали финансировать. Поэтому я так долго не снимал кино.

— Если Вы не против, давайте заглянем в ваше давнее прошлое. После ЛГИТМиКа Вы много работали на сцене. Почему все же экранные искусства стали для Вас важнее, интереснее и притягательнее, чем сценическое – пространственное? Ведь в некоторых случаях искусство сцены – гораздо «социально-оперативнее», чем кино…

— Я был самым молодым студентом среди режиссеров курса, поступив в театральный  восемнадцатилетним юношей. Поэтому, после окончания института, я был призван на воинскую службу. Демобилизовавшись, обнаружил, что все места в ленинградских театрах заняты учениками Товстоногова. Пришлось ставить разовые постановки в различных театрах, в том числе и в провинциальных. Так как до армии я поставил в «Ленконцерте» несколько номеров для эстрады, которые получили призы на Всероссийских конкурсах, меня пригласили туда режиссером с приличным жалованием. У меня был свой студенческий агиттеатр «Подорожник» при Ленинградском институте железнодорожного транспорта.  Однако в «Ленконцерте» это была работа с малыми формами (эстрада, оригинальный жанр, литературный театр), а в «Подорожнике» — с  будущими инженерами.  Такая жизнь надолго не могла меня удовлетворить. Ведь я был амбициозным человеком (впрочем, как любой режиссер). Если бы в то время я получил бы свой театр, то все мои помыслы были бы направлены в русло сценического искусства. И я положил бы все силы, чтобы снискать лавры Мейерхольда или Гордона Крэга. Однако так не случилось, и я ушел в кино. Начал с ассистента. Поступил на Высшие режиссерские курсы к Эльдару Рязанову. И вот я – кинорежиссер.

— Вопрос, возможно, болезненный для Вас. Вы не раз рассказывали в интервью, как сложно «пробивались» у нас со своими экранными замыслами, как помог Вам Эльдар Рязанов и поддерживали Вас наши видные деятели культуры и искусства. Выходит, что, хотя времена и нравы другие, а ситуация не переменилась: как прежде, премии, успех и широкое признание у Вас – «там», а не «здесь». Это происходит не только с Вами, но и с рядом других – и маститых, и молодых творцов. Выходит, как всегда «нет пророка в своем Отечестве»? Это, по-моему, не только ужасно обидно, но и грозит разрывом внутренних культурных связей, внутренней духовной преемственности поколений…

— Время до «перестройки», во время «перестройки» и после нее – три большие разницы!

ДО – я не мог получить самостоятельную работу, ВО ВРЕМЯ – меня, нарасхват, звали к себе все киностудии страны  — снимай что угодно, хоть телефонную книгу! ПОСЛЕ – ищу инвесторов, годами не снимаю. Для меня время «перестройки» — это время надежд на грядущее гражданское общество – общество личностей, мыслящих, активных, социально заряженных, культурных людей. В это короткое время на трибуну вышли репрессированные писатели, ученые и общественные деятели, появились прогрессивные телепрограммы  – «Пятое колесо», «Взгляд». То время быстро закончилось. И вот опять – застой в умах и социальная апатия, к которой мы привыкли в бесконечные брежневские времена. Похоже, Россия, действительно, движется по кругу, повторяя одну и ту же последовательность пути,  виток за витком: застой – оттепель – застой.

— Как Вы думаете, а почему все же «там», а не «тут» — гораздо большие признание и успех? Дело ведь, наверное, не только и не столько в «нехватке денег на культуру». Есть что-то в общей ментальности нашего нынешнего российского общества?..

— Нет, не нынешнего, а всегдашнего. Дело, действительно,  в ментальности. Ведь гоголевские типы живут и здравствуют сегодня точно так же, как в николаевскую эпоху.

Только их стало гораздо больше. Большевики за 70 лет своей власти истребили колоссальное количество личностей, оставив доминирующую толпу, состоящую из типов, сошедших с рисунков Боклевского к «Мертвым душам». Кстати сказать, если бы ни милость государя, изволившего похвалить  «Ревизора», еще  не известно,  позволило бы тогдашнее раболепное общество стать Гоголю великим писателем!

— Вы намерены снять продолжение «Окна в Париж». Сколько лет прошло с того, первого фильма! Это будет продолжение его темы? Или обнаружился новый, актуальный повод? Изменятся ли — «осовременятся» — стиль и персонажи?

— Если помните, в финале первого фильма учитель Чижов призывает детей, танцующих у Сакре-Кер,  вернуться на родину, которая нуждается в них. И они возвращаются вместе с ним. Прошло два десятка лет. Бывшие ученики повзрослели. Кем они стали? Надо ли было возвращать их домой? Как изменилась с тех пор Россия? Что значит для них сегодня  вновь открывшееся «окно в Париж»? Да и что такое сегодня Париж? По-прежнему ли это город мечты? А если нет, то где же тот  город счастья, куда может стремится душа человека?  Быть может его стоит построить?..

Вот такие вопросы может задать будущий фильм. Что касается персонажей, то как Вы уже поняли, здесь будут и старые знакомые в исполнении все тех же С. Дрейдена, А. Сораль, Н. Усатовой, А.Урганта, и новые в лице взрослых учеников Чижова и многие другие. Главная задача для меня и моих соавторов: это должно быть остро, увлекательно и, обязательно, смешно! Форму будем искать.

— Ваш фильм «Не думай про белых обезьян» принес Вам множество новых наград. Название (и кое-какие внутренние темы и идеи) навеяны знаменитой восточной притчей. Можно усмотреть дальние отголоски «восточных мотивов» и в некоторых других ваших работах…  Для Вас философский и этический опыт Востока много значит? Такое ощущение, что Вы думаете о нашей нынешней цивилизации, что она «избыточно европоцентрична». Возможно, что-то из восточного духовного опыта могло бы быть полезным «Западу» в преодолении своих проблем? Или это давнее и неоправданное заблуждение, эдакая идеализация «Востока»?

— Честно говоря, культуру Востока я знаю на уровне дилетанта. Но ведь она, помимо нашего с Вами желания, ежедневно все более активно входит в нашу жизнь. Париж стал наполовину мусульманским городом. Впрочем, как и Лондон, и Берлин. Нашими соседями по дому стали азербайджанцы  и китайцы. Всюду звучит восточная музыка, россиянки обслуживают восточные бордели, а таджики-гастарбайтеры  ремонтируют наши дома и подметают наши улицы… Так что про «евроцентричность» говорить не приходится. Другое дело, что волей-неволей напрашивается вопрос: а куда это приведет наше общество в будущем? Художники, в отличие от политиков, видят дальше и могут многое спрогнозировать…

— Следующий вопрос – это скорее череда вопросов-размышлений:

В Ваших фильмах Ваши «страдательные», «положительные» персонажи – люди не от мира сего. Попросту ненормальные. Даже сбежавшие из «психушки».  Причем, «психушка» предстает как символ вообще какого-то потустороннего, вневременного, внеземного мира. В том мире обретаются покой и счастье, потому что там нет желаний и стремлений «к избыточному» — следовательно, нет «этических ловушек».

Если вспомнить других персонажей мировой литературы (тех же Швейка или «наших» князя Мышкина и солдата Чонкина) – это «вечная традиция»: опровергать «псевдо-норму» неизбежного поступка — через столкновение с неадекватным, но искренне-чистым поведением, которое (с точки зрения «нормы») — «не-поступок» или «анти-деяние».

— Я думаю, что замеченная вами «ненормальность» положительных персонажей, действительно, имеет место. Но в очень разной степени. Например, герой «Фонтана», инженер ЖЭКа Лагутин в исполнении Сергея Дрейдена, скорее,  нетипичен: такие люди настолько редко встречаются, что могут показаться ненормальными. В отличие от техника Пал Палыча, типичного ворюги-хозяйственника, с которым мы встречаемся на каждом шагу. Так же нетипичен учитель Чижов из «Окна в Париж», вечный романтик, верящий в добро и красоту. Но Ваши рассуждения в большей степени соответствуют героям «Обезьян» — троице, сбежавшей из психушки. В нашем обществе, нацеленном на обогащение, такие типы, действительно, могут вызвать презрительное любопытство, подобно князю Мышкину. Но именно эти персонажи, по замыслу авторов, должны  своим поведением и судьбой  подчеркнуть несовершенство и меркантилизм современного мира.

— Но ведь у человека нельзя отнять это стремление «к избыточному», к тому, чего прежде не было и что еще не попробовано? И на первом шаге этого стремления еще неизвестно, где здесь окажется этическая ловушка…

— Несколько лет назад российский математик отказался получить нобелевскую премию за свое открытие. Его стремление к избыточному – это жажда открытий. А деньги для него не имеют ценности. Ему это неинтересно. Вот он  мог бы стать одним из моих «положительных» персонажей. Страсть к деньгам всегда избыточна. Пушкин посвятил этому маленькую трагедию «Скупой рыцарь». Да, деньги необходимы современному человеку. Но только для того, чтобы о них не думать, а заниматься чем-то полезным или интересным. Думать не о деньгах, а о будущем Земли  и защищать природу. Заниматься наукой, или искусством, или изобретать, или выращивать, или строить – ни для денег, а для людей.  Но заниматься деланием денег ради самих денег, для увеличения недвижимости, для коллекционирования автомобилей, самолетов, яхт, для того, чтобы стать богаче других?  —  По-моему, вот это – ненормальность, психическое расстройство!

— И к тому же, в мире ныне «нормальных», кажется, все меньше и меньше. И многие гадкие дела и преступления проистекают из «ненормальной», «сбитой» психики…

— Отсутствие в современном обществе нравственных целей, будь то путь к богу или достижение  социальной  справедливости… это  постепенно лишает среднего человека ориентации между понятиями «добра» и «зла». Мыслители прошлого предполагали, что нравственный императив заложен в человека от рождения. Я в этом сильно сомневаюсь.

— Вам тут не видится методологическая и идейная проблема (даже – тупик) иронико-абсурдистского мышления в искусстве?

Или для Вас сейчас важнее не «внутренние проблемы творческого метода», а то, что в реальности действия  политиков, чиновников, бизнесменов  — вообще  «ответственных элит» — все более безумны и безответственны в своем эгоизме?

— Мне кажется, что безумие политиков и абсурдность нашего общественного устройства вызывает у художника  кафкианское восприятие сегодняшнего мира.  Абсурдизм стал привычным методом творчества для художественной элиты. А для общества в целом характерна массовая культура, потребляемая невзыскательной, невежественной толпой.

— Еще немного о ремесле. Вы – «един во многих лицах»: режиссер, сценарист, актер, композитор. Это – вынужденная ситуация? Или просто – естественный процесс и результат врожденного умения творить «в разных мирах»? Того, что называют «авторское кино» и «авторский театр»? А такое «многостаночничество» не мешает»?  Как автор идеи замысла Вы же внутренне, по мере работы, «наезжаете» на себя как сценариста. А потом еще и как режиссер, вынуждены «бодаться» — как «трактовщик» замысла – с собой же драматургом и собой-композитором?

— Если бы я мог все делать сам, совмещая все кинематографические профессии, как вы мне это приписываете, то это было бы идеальным вариантом для создания, действительно, авторского произведения, как это бывает у писателя, живописца или композитора. Но нет.

В игровом кино пока никто такого не смог сделать. В будущем, благодаря техническому прогрессу, это будет возможно: все, что сможет рождаться в голове творца, будет, без всяких посредников, воплощаться в зрительные, слуховые, обонятельные и вкусовые образы, фиксироваться, складываться в произведение и передаваться зрителю. Пока же  кино – это коллективное творчество при обязательном подчинении творческой группы диктату режиссера. И чем точнее  исполняется этот диктат, тем  ближе к замыслу будет результат. Сам себе как творец  я не могу помешать. Однако, если у меня возникают сомнения в правильности того, что я хочу сделать (а такие сомнения возникают очень часто), мне помогают найти правильное решение мои сотрудники. Постепенно группа должна превратиться  в один организм, чутко реагирующий на импульсы мозга.  Поэтому важнейшей задачей для режиссера является тщательный отбор сотрудников с учетом их творческого потенциала, профессионального умения и внутренней подвижности. И тогда получается, что при разных операторах или сценаристах, Феллини не спутаешь с Антониони, а Данелию с Гайдаем.

— Как вообще обстоит дело с отношением общества и специалистов (продюсеров, прокатчиков, прессы, коллег и пр.) к авторскому кино, к арт-хаузу – у нас, и «у них»?

Верно ли, что во все мире массовое в культуре и искусстве постепенно берет верх над самобытным и оригинальным? («Честных сатириков», чье творчество – боль, это наверное, касается в первую очередь…)

— Сегодня, когда во всем мире победил американский стиль кинематографа, рассчитанный прежде всего на коммерческий  успех у толпы, режиссер  как автор  зрелища со своими мыслями  и стилем  не имеет существенного значения. Он должен быть профессиональным исполнителем предложенного продюсером кинопроекта, не более того. То есть востребовано режиссерское ремесло, а не индивидуальность. Одного режиссера-ремесленника в ходе съемок  может сменить другой, третий, и от этого качество зрелища почти не изменится. Потому что главное  в сегодняшней киноиндустрии — набор проверенных и успешно отработанных на зрителе приемов: расхожий сюжет, звездный артист, популярный жанр, компьютерные эффекты, музыкальный хит и пр. Любой, владеющий ремеслом режиссер способен сварить такой суп.   Если говорить об артхаусном  кино, то на Западе оно все же имеет свою аудиторию и залы, в которых его показывают. В России этого нет. Фильмы из этой категории, даже получающие призы на международных фестивалях, не демонстрируются в кинотеатрах и даже найти их на дисках далеко не всегда представляется возможным. Культура в нашей стране находится в руках бизнесменов и торговцев. А они не любят арт-хаус. Что касается сатириков, то я их просто не вижу.

— Много чего в последние годы наговорено и написано относительно перспектив нынешнего общества – и на Западе, и у нас. Ваш взгляд в будущее – оптимистичен? Или Вам ближе то, что было когда-то сказано о творчестве Шопена: что оно «пронизано мужественным скептицизмом»? Вообще сатира сочетается с оптимизмом? Или сатира, как всякая форма трезвой мудрости – всегда скептична?

— Я думаю, что сатира тогда действенна, когда под ней скрыто неравнодушие автора, его боль.  Именно боль, а не скепсис! Мои сатирические ленты  — «Праздник Нептуна», «Фонтан» и «Окно в Париж» имели необычайный зрительский успех именно потому, что давая аудитории многочисленные поводы посмеяться над жизнью и над собой, они в финале предлагали надежду и просветление. Зрители выходили из зала с улыбками — я это видел не раз! Бичевание пороков, как бы оно не было остроумно, не устроит зрителя, уставшего от несправедливостей окружающего мира. Ему необходима надежда. Это как глоток свежего воздуха – глотнул и можно жить дальше. С улыбкой!

— Как Вы относитесь к постулату, высказываемому сейчас все чаще: культура и искусство должны ныне не только «вскрывать язвы» и «ставить вопросы», но и даровать надежду? Особенно – юным, вступающим в жизнь?

— Я, к сожалению, не слышал такого постулата — «вскрывать язвы». Никто не ставит передо мной такой задачи, кроме меня самого. Даровать людям надежду обязательно нужно, об этом я уже сказал. А что касается искусства, то его задачи гораздо шире и значительнее: воспитывать в человеке чувства, прививать ему понятия добра и зла, дать возможность прожить множество других судеб, обретая  жизненную мудрость, научить его состраданию,  восприятию красоты, а не моды,  научить его любить, а не совершать половой акт.

Искусство воспитывает в человеке личность, а массовая культура делает его частью толпы.

Беседовал Валерий Бегунов

—————————————————————————————

***

Вот каким проектам Юрия Мамина Мин. культуры отказало в финансовой господдержке. Первый – это «Окно в Париж. Двадцать лет спустя» (речь о нем идет в интервью). Второй проект: «Радость любви к Джойсу» – рассказ о судьбе первых в СССР переводчиков на русский язык и исследователях творчества Дж. Джойса. Было это в 30-гг 20 века, в промежутке между двумя мировыми войнами, между гражданской войной и грядущей Великой Отечественной, в эпоху «мирного» индустриального строительства. А в 1937 году все эти люди были репрессированы и сгинули в ГУЛАГе.

Вряд ли кинорежиссер и «Ленфильм», готовый поставить этот проект в свои планы, имели ввиду какие-то аллюзии по отношению к нашим дням. Просто еще один реальный, не лакированный и не огламуренный, исторический сюжет, несущий мощный гуманистический и нравственный посыл.

Но отказ в поддержке Минкульта поневоле рождает неоднозначные ассоциации…

Справка:

Юрий Борисович Мамин, кинорежиссер, сценарист, композитор, актер.

Родился 8 мая 1946 года в Ленинграде.

Окончив в 1969 году режиссерский факультет ЛГИТМиК, где он занимался в мастерской Л.Макарьева, Юрий Мамин работал режиссером драмтеатра в городе Великие Луки, затем — в Ленинградском Малом драматическом театре. В 1976-1979 годах он был режиссером «Ленконцерта», работал ассистентом режиссера и вторым режиссером на фильмах «Вдовы (1976), «Прыжок с крыши» (1977), «Летняя поездка к морю» (1978), «Сергей Иванович уходит на пенсию» (1980), «Порох» (1985). В 1982 году Юрий Мамин окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров, где учился в мастерской Эльдара Рязанова. Успех пришел к режиссеру после выхода на экраны картины «Праздник Нептуна», сразу выдвинувшей Мамина в число ведущих комедиографов страны. «Праздник Нептуна» удостоился нескольких профессиональных кинопремий, в том числе приза «Золотой дукат» в 1986 году в Маннгейме и Большой премии «Статуэтка Чарли Чаплина» в 1987 году в Габрово. Новые работы Юрия Мамина встречали не менее теплый прием у зрителей и критики. Значительным творческим достижением режиссера стал фильм «Окно в Париж», получивший приз «Золотой овен» как лучшая комедия 1994 года и премию «Золотой Остап». Роль же, которую сыграла в этом фильме Нина Усатова, вошла в число лучших киноработ незаурядной актрисы. В 1994 году Юрий Мамин завершил после смерти Виктора Аристова фильм «Дожди в океане», а в 1998 году в прокат вышел фильм «Горько!». Кроме того, в 1994 году Юрий Мамин поставил в Театре на Литейном (Санкт-Петербург) спектакль «Кремлевские куранты, или Приезжайте к нам лет эдак через…» по пьесе А. Тигая, а с 1995 года работал на телевидении, где делал программу «От форте до пьяно…». С 1995 года работал на телевидении как автор и ведущий телепрограмм «От форте до пьяно…» (совместно с А. Заливаловым; 1995—1997, РТР), «Хамелеон» (1997—1998, РТР), еженедельной авт-й программы «Обсерватория» (1999—2001, РТР-Петербург) и др. В 2008 году снял фильм «Не думай про белых обезьян». В 2009 году Юрий Мамин — член жюри фестиваля студенческого кино «Актуальная смесь».

Лауреат многочисленных крупнейших международных кинофестивалей(призы жюри, прессы, зрительских симпатий). Среди этих наград – «Золотая Трость Чаплина»» в Вивее, одесский «Золотой Дюк», статуэтка «Чарли Чаплин» в Габрово.