Утро начиналось пасмурно. Но капризы природы не останавливали людей. Альпида поднялась поздно, умылась. Уже пора было идти, вчера они договорились с Михаилом встретиться. Вяло накинула желто-оранжевую ветровку с капюшоном и в последний момент сунула в карман удостоверение. А вдруг? Солнце тоже не проснулось или опоздало не совсем случайно.
Переоделась потеплее, натягивая второй свитер, замотавшись в белый шарф. «В храм не попаду, а на улице холодно. Утро без солнца. А как же сошествие огня?» — Волновалась она за христиан всех конфессий, как учительница за свои классы на выпускных экзаменах. От волнения мысли в голове прыгали нестройно, как вода в чайнике перед кипением.
За шесть дней до Пасхи Он с учениками пришел в Кедровую долину и ждал входа в Иерусалим. Молился до кровавого пота. Это было на праздник в 33-м году от Рождества Христова.
И тогда тоже пришло много народа.
1982-а года назад Спаситель молился под открытым небом ночью. Здесь. В это время. Вблизи Иерусалима.
«Спасибо Иерусалиму за пять с половиной месяцев. Я другого такого, как Иерусалим не знала», — говорила она сама в себе, спускаюсь, не суетясь, по крутым арабским ступеням AL Arab. Хостел в стадии перестройки, на крыше кошки и гордые, бедные и свободные русская Альпида, украинка Амель (дома у них другие имена) и киприотка… Какая-никакая, а крыша над головой».
Улицы веселые, но небо видно только на VII станции, где было второе падение. Здесь останавливают – это первый кордон израильских молодых и красивых хранителей порядка. Первое искушение? Тут всегда останавливается гид Марк, рассказывая, что отсюда видна была гора Голгофа.
Альпида предъявляет удостоверение. Показывают ей в нише каменного лабиринта русскоговорящую девушку в израильской военной форме. Русская пропускает русскую, объясняет, что будет еще поворот один, второй, третий…
Первое ограждение прошла.
Второе обошла. Третье, четвертое.
Пятое:
— Иди туда, — по-русски говорит темнокожий страж.
В толпе раздался голос Михаила Сидорова, адвоката:
— Попали к коптам? – смеялся следователь. – Я боялся, что не пустят, и я не смогу встретить тебя, как вчера договаривались.
— У тебя тоже нет пропуска? – встала на каменную загородку Альпида, чтобы видеть подальше.
— А кто я здесь? Адвокаты и охранники свои, вон их, видишь, сколько!
— Ты знаешь, как идти к храму?
— Все дороги ведут к храму…
— Но нас-то ведут… А не сами идём. Нас водят по кругу, — он поймал ее за белый, надувшийся на ветру как парашют, шарф.
— Исход… Представь. Здесь всё реальное становится нереальным
— А ты хорошо выглядишь. Как сирийка.
— Вы вместе? – спросил по-русски полицейский израильтянин.
— Да. Нам надо пройти в греческую патриархию. Он журналист, — Альпида по-английски говорит с американским акцентом.
Военные пропустили.
— Что ты им придумала? – занервничал.
— Миша, я сказала, что мы вместе.
— Спасибо, сказочница.
— Туда, туда! – грубо кричал полицейский, выставив руку на «хай Гитлер».
— Как нацист во время Второй мировой. – Оскорбился Михаил. — Иду туда, не знаю куда, принесу то, не знаю, что, — засмеялся и пошел в другую сторону.
Альпида почувствовала, что Михаил не верит, что попадет на схождение благодатного огня и стала от него отделяться.
— Иди туда, — крикнул ей охранник.
Она смирилась, терпеливо стала идти за темнокожими женщинами в белом. Они были празднично спокойны и величавы в белом от головы до пят.
Она вернулась и прошла, смешавшись с сирийками в белом, там, где не могли пройти с Михаилом. Под белым шарфом-парашютом ее словно не видят.
У девятого заграждения – девятый вал. Отца поднимают на плечи детей, чтобы тех не задавили. Остановка с указателями: Восточная Стена, Мусорные ворота… Стоят. Встает и Альпида в конец толпы. Всё подходят и подходят сзади. Жмут, давят. В двух свитерах жарко, душно в толпе. Жмут. Уходить, выбираться как-то из толпы надо. Давит волна притекающих людей всё яростнее.
Что это? Девятый вал поземного моря? Задыхаясь в бункере подземной улицы у поворота на Навозные ворота, она чуть не потеряла сознание. Рывок назад. Словно дёрнула кольцо парашюта… Выберусь! Назад! Уходить! Поворачиваться и уходить. И вдруг толпа дрогнула и понесла ее задом вперед, словно шла от Стены Плача. Ограждения никакого нет, убрали. Вынес Ангел от Мусорных ворот. Идут. Бегут. Летят на своих воображаемых крыльях-парашютах. Прорвались и спешат, кто, как может приземлиться у храма.

К Храму подпустили между десятью и одиннадцатью. В небе ласточки летают, словно расписывают небо.
Вход в Храм оцеплен. В ограждении двумя рядами стоят паломники и туристы, волнуются, закипают. Между рядами ограждение, как в реке Иордане – границе между Иорданией и Израилем. Гремят кавасы, мусульманские стражи почетные, тысячелетней низшей полицейской властью облеченные.
Мужик с толстым, как туго набитый кошелек, животом, как-то грубо шутит и давит «кошельком» в спину. Здоров, не смеется, а ржет, как застоявшийся мерин. Терпеть. Это искушение. «Грешна. Каюсь. Как меня грешную в Храм пустят?» — Альпида открывает молитвослов, чтобы строй своей души настроить на покаяние.
— Не давите! – она громко вскрикнула неожиданно для себя. – О, как наковальня, живот ваш, в решетку вдавливает.
— На меня давят! И я давлю! Есть такая терапия – тереться друг о друга. А ты подумала, почему я на тебя давлю? – Веселый гоголевский батька смеется. – Я могу спать и на односпальной кровати вдвоем. А вы знаете, в 1923 году не сошёл огонь здесь. И патриарха турки вместе с архиереями вырезали. А вы прёте!
Давит животом, как рюкзаком, мужик в спину. За ними стоит и молится девушка, настраивая душу свою на молитву о жизни вечной.
— Но ты же мужчина! Не дави. Я вижу, что ты давишь. Не дави! – кричит громче кавасов Михаил Сидоров на здоровенного украинского батьку. – Это женщина! Держи людей! Не дави!
Альпида посмотрела на Михаила, она не одна. Кто-нибудь да вытащит.
— Миша!
— Если месяц походить по этим улицам, можно шизофреником стать. – Шутит Михаил.
И наковальня живота сдвинулась, и она отодвинулась от ограждения решетки. И стало легче дышать.
— Если пропустили, то все пройдем, не давите, — оказался рядом Михаил Сидоров, который видел дальше, что делается и сзади и спереди.
— Место это называется атриум. – Марк-гид стал говорить громко – для всех. — Атриум выложен на камнях и сохранился от языческого святилища императора Адриана. Длина Атриума 25 метров, а ширина 17. Знатные крестоносцы обрели упокоение или успокоение (как правильно) под этими плитами. Колонны перед нами когда-то были портиком, воздвигнутым в XII столетии. С двух сторон, вы видите, от Атриума храмы. После пожара 1810 году вновь отстроен тот, что вы сейчас видите.
Вылетел голубь, как молния, из Храма, словно там огонь.
— Почему голубь выметнулся стрелой, как будто там пожар?
— В два раза повышается электромагнитное поле здесь, — успокоил Марк -гид.
Птица взмыла к куполу, под которым была незастекленная кувуклия, и её застеклили лишь несколько лет назад.
Стучат по древним римским булыжникам кавасы, турецкая стража независимая от шести конфессий, которые располагаются в храме.
— Кто идет? – голоса из-за спин.
— Иерусалимская православная церковь идёт. – Марк рассказывает для тех, кто оплатил его экскурсию-сопровождение. — В полдень, по традиции тысячелетий, Блаженнейший Патриарх Святого Града Иерусалима и всей Палестины Феофил III идёт.

По небу бегут облака: одни — налево, другие – направо. Маленький турок, пятисотлетний наследник ключей от храма, поднялся на высокую ступень лестницы у стены.
— Здесь древняя Иерусалимская патриархия. Феофил III – Иерусалимский патриарх. А нас могут и не пустить. – Раздражает их Сидоров.
— В 1099 году крестоносцы, вступив в Иерусалим, увидели в ротонде храм, богато украшенный византийцами. И крестоносцы в зоне Мартирия и его атриума возвели комплекс зданий августинского приората храма Гроба Господня. И до 1167 года проходила служба в храме Гроба Господня и приделе Животворящего Креста Господня.
— Тихо, гид! – Перебили Марка-гида. — Скажи, лучше, кто идет сейчас?
— Иерусалимский патриархат Армянской апостольской церкви идёт.
Кавасы стучат, напоминая о глубокой истории из жизни предков.
— Уже опечатали входные ворота в кувуклию с вошедшим в одной рясе патриархом? – спрашивают знатоков.
— Да не было ещё ничего! Успеем! Войдём.
— А время сколько? — громко спрашивает Миша, работа по особо важным делам сделала и его, опытного адвоката, беспокойным.
— Всеобщий патриарх там уже?
— Кто входит в Храм?
— Копты. Христианские копты-египтяне с середины I века тут. Апостол Марк-евангелист о них писал. Потомки фараонов и коренного Египта. Слово это странное «копт» от слова «Айгюптос» — то греческое называние Египта, — Марк-гид старался не терять тех туристов, которые ему оплатили эту непростую экскурсию. К сожалению, ему на этот раз не дали приглашения.
Недовольные – стоять в очереди не желают. В России ропщут (как писал Пушкин). Капитализм вернулся, развернулся, пугая бедняков. Так опять и происходит, недовольны: у кого бисер мелкий, а кому жрать нечего. Вот вам и играй в бисер, по-Гессе.

Кавасов еле слышно – копты шумят, идут, в черных шапочках с двенадцатью белыми крестами.
— Кто проходит мимо нас? Нам не видно!
— Монахи лавры преподобного Саввы Освященного.
— Кто сейчас идет?
— Сирийцы. И вот… Православные арабы. Они входят через полчаса после опечатывания Кувуклии.
Арабы громче всех проходят церемонию вхождения в Храм… Въезжает, сидя один на другом, как на осле. Поют. Бьют в барабаны-бубны. Громко кричат.
Окропляет кто-то с неба. Сколько время? А где же солнце? Как же сойдет огонь с неба, если на небе облака?
— А монах с Голгофы вчера сказал: сидеть в час на скамейке перед плитой Помазания, — кричит Альпида, чтобы услышал Михаил.
— Если Он сказал: в час на скамейке, значит, ждем до часа, — успокаивал беспокойный Михаил.
Утро без солнца, а как же литания? Тучи нижние бегут, опережая верхние облака. Моросит, охлаждает всех дождь. Солнечного цвета ветровка с капюшоном прикрывает от мелких капель. Дождь над Святым Гробом? На Пасху?
Как Давид на коне, так араб на арабе, едет и поет перед входом в Храм. И заезжают, и заходят. Свистят. Поют. Кричат. Ликуют.
Облака, как образа. Встают. Летят. Вырастают. И тают. Дождь рассеивается. Ветровка солнечного цвета с капюшоном сияет, почти высохла.

Очередь из толпы, где стоял Марк-гид, почти придвинулась к входу.
— Два на два выходим, — приказывает израильский полицейский и смеется, так было в Библии, когда Спаситель посылал учеников своих.
Вошли Марк и его паломники-туристы.
Металл перегородок в Храме: направо пойдешь – на Голгофу взойдешь; прямо – камень Помазания, что вчера освещали. Налево – Кувуклия. Но туда не пускают без приглашения. Там, в кувуклии, будет молиться Феофил III о схождении благодатного огня.
Вот перед ними – плита Помазания. Камень длиною с человека. С Креста Его положили здесь. Миро на камне благоухает. На стенной росписи мироносицы…
— Все на Голгофу! – крик.
Альпида вздрогнула. Словно сегодня кого-то распинают, и ее это как-то касается лично.
Но где скамейка? Монах с Голгофы сказал, сидеть здесь, на скамейке. В час. Час приближается. Скамейки нет, а осталась каменная тумба, как бревно, на чем покоилась каменная скамейка.
— Прошла? – больше удивилась, чем обрадовалась, врач Амель, уткнувшись в Альпиду.
— С праздником, — отозвалась Альпида, не понимая начался ли праздник. — Куда идти.
— Монастырские искушения – удивительные искушения. В миру бы не заметил, а тут, как иголка под ноготь. Пойдем. Нам надо туда, — смотрит Амель налево в сторону кувуклии и трех ограждений, и, соображая, как их преодолеть.
Амель здесь не первый раз, она замерла, прислонившись к камню, как маленькая, едва видимая ящерица на стволе тысячелетней оливы в Гефсиманском саду (фотографию эту она бережно хранила десять лет еще с первого приезда).
И Амель удалось просочиться между охранниками, когда подошли приглашенные и пошли по пропускам.
Амель видит, вытянувшись на носках, как совершают крестный ход с хоругвями вокруг Кувуклии.

* * *

Альпида слышит – кричат полицейские. Надо идти на Голгофу? Стоять не разрешают. Все бегут. Альпида пошла направо, мимо святого камня Помазания и места, где вчера была каменная скамейка. Монах с Голгофы не знал, что скамейки не будет. Бегом по кругу.
Предел сирийцев? Вчера они служили, кадили, пели псалмы. Сегодня закрыто. Гид говорил, что там нет сейчас икон. Реставрация. Там сгорела чудотворная икона. Она была в нише. В темноте. И кое-кто, чтобы помолиться, зажёг свечу неосторожно…
Колонны. Старая резьба по камню. Ограждение.
На ограждение, на людей: паломников, монашек, полицию и детей — смотрит Творец с небесного высокого голубого купола между металлическими решетками строительных лесов.
Альпиде страшно. Она смотрит вверх. Там лик Спасителя.
Толпа давит. Шум похож на шум театра, смешанного с гулом многолюдного вокзала. «Мы как одно тело», — мелькнуло у нее в возбужденном сознании.
А полицейские, молодые и веселые, отдельно стоят, отгородили себе половину прохода и ходят как по пустыне.
Душно. Попить бы, но осталось на пару глотков, надо беречь. Терпеть и смиряться.
Полицейский добыл три маленьких бутылки с водой. Уже пьет.
Альпида вынимает свою, почти пустую, и просит жестами и английскими словами:
— Куд ю хелп ми. Э литл вота.
Понимает? Нет? Уходит?
Альпида делает предпоследний глоток. И воды на глоток оставила, на черный миг.
Издали, сзади волнение. Женщине плохо. Расступитесь. Дайте выйти. У Альпиды задрожали ноги. Нет, нет, только не падать. Схватилась за решетку, повисла. Девятый вал толпы. Сирийка вся в белом берет ее руку себе под локоть, крепко держит. Она спортивная, красивая и сильная. Не слушать крики. Стоять. Есть еще один глоток. Стоять. Молиться. «И очисти нас от всякия скверны… Господи!»
Возвращается израильский блюститель порядка, протягивает бутылку воды, как спаситель. Альпида пьет холодную воду. Предлагает пожилому мужчине справа. Он берет вздрагивающей рукой.

Патриарх Иерусалимский снимает архиерейские облачения и со свечами входит в Кувуклию. Патриарх молится о сошествии Небесного Огня.
Альпида прикрыла глаза, чтобы представлять и видеть внутренним взором то, что в кувуклии. Вот заходит армянский священник, который из придела Ангела будет наблюдать и свидетельствовать.
Кувуклия запечатываются кустодий – большой специальной восковой печатью. В храме темно, погасили лампады. Ожидание.

Амель здесь не первый раз и была она к кувуклии очень близко, и ей казалось, что, словно была она внутри самой кувуклии и слова, словно стихи, рождаются в ней: «Горит огонь на камне. Вот уже весь покрыт огнем. И лампады горят. Не коптят. И не обжигает огонь. А потом силу огонь набирает. «Он будет крестить Огнем и Духом…» Блистание вышло светлое и страшное».

А Михаилу кажется, что в темноте всполохи похожи на вспышки кинокамер времён Чарли Чаплина.

— Что это? – взглянула Альпида в лицо высокой египтянки.
Над толпой Спаситель. Лик строг. Литания не закончилась, еще не свершилось. А если не будет схождение огня, то истреблен будет народ?
Молится рядом египтянка, всматриваясь в свою душу.
— Христос Воскрес! – кричит охрипло мужик с животом-наковальней, взобравшись на металлические строительные леса.
— Воистину Воскресе! — Отвечает Альпида, подчиняясь магии толпы.
— Что вы ищете живого среди мертвых? – спросил громко кто-то в толпе.
— Ещё время не пришло, — напоминает русская монашка. – Молитесь.

Мужик хрипит по-украински, сжимая кулаки и вдавливая локти в бок.
Потом кто-то кричит по-румынски. Вот взбирается рядом с ним женщина, крича по-итальянски.
— Патриарх молится в кувуклии! Тихо! – сердится монашка. – Молитесь! Кайтесь! Плачьте! Иначе огонь не сойдет!
— А правда, что в двадцать третьем году…
— Вот, а помогали восстановить иерархию хиротонии, сделанные епископами Русская Православная Церковь Заграницей. А в это время безбожниками патриарх Тихон был устранён. Вот и был знак.
Всполохи молниями освещают древние колонны с каменной резьбой.
За ограждением напротив десяток израильтян смотрят за безопасностью. У одного рюкзак с огнетушителем. Спасатель-пожарник легко перепрыгнул через ограждение и убежал в кувуклии.
Крик. Шум. Там у кувуклии что-то уже происходит.
Всполохи освещают как мощные прожектора, и все чаще и чаще.
Молнии всполохов мощнее и длительнее.
Амель видит, как передают огонь через овальные отверстия в Кувуклии. Через минуту бегут с огнем дальше. Волнение, ликование, крики и колокол.
Пробегают по свободной половине трое с огнем.
Смятение. Шум водопада. Свершилось?
Где мой шарф? Горит? Огонь! Дым… Горит все. Темно, и дым, и огонь. Что это? И радость, и страх. Горит все у всех. Люди в огне.
Альпида потянулась направо. Далеко. Протянула руку налево – высоко. И вот он уже везде, кругом, высоко и низко, близко и далеко. Он – огонь. «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем».
Огненная непостижимая судьба, как наковальня. У кого три пучка по 33-и свечи горят. У кого в двух руках по три пучка.
Около двух часов. Свидетельство о Божием благоволении. В этом огне.
Мужик с бутылкой воды и пучком огня ищет выход.
— К открытому небу… Прямо. Там воздух.
— «Огонь… не опали меня».
Горит все! И страх и радость. Горит все везде. Огонь в руке. Тридцать три свечи горят. «Попали терние всех моих прегрешений…»
Толпа ликует. Толпа дышит огнем. Очки упали.
Огонь! Горит в руке. Пучок огня 33-и свечи. Пучки горящие надо мной, сверху. Пламя рядом, перед лицом. Горит сбоку. Рядом. Совсем близко. Страх. Осторожно. Волосы. Куртка. Огонь. Лицо. Радость. Огонь у меня в руке. Умываюсь Святым огнем. Все — в огне. Горят, не сгорая. Неопалимая купина. Дым, огонь, темнота. Свет. Дым светится!
Литания – молитва по получении благодатного огня. Свершилась! Загорается огонь на святой плите каменной. Передают через овальные окна: направо – грекам, налево – армянам.
Цел будет Его народ.
Дым поднимается, как облако, вверх. А с неба, сверху, опускается свежий чистый воздух, словно небо сходит на землю.

— Вы светитесь! – сказала монашка. — Вы не видите себя!
— Сфотографируйте.
— Через 8 часов Христос Воскреснет, — говорит русская монашка.
— А разве Он не Воскрес две тысячи лет назад?
Толща времени становится прозрачнее, невесомее, как облака, что окропляли нас перед Храмом. Время утончается от света, и мы чувствуем то, что было две тысячи лет назад.
— А это схождение благодатного огня, и освящение всего. Как освящение воды в Иордане и во всем мире.
— В полночь пост кончится. Терпите.
— Вот ты сейчас вся светишься! – Улыбается Амель, явившись перед Альпидой из дыма и огня.
— Сфотографируй.
— «Яко огня меня бежит всяк злодей», — молится Амель, погрузившись в глубину своей души. – Вынос Святого Света – это выход из Гроба Света Истинного. Света от Света, Бога Истинного от Бога Истинного.
— Он воскрес две тысячи лет назад.
— Свет свидетельствует. Свет Истинный – это Воскресший Иисус.

Своды озарились. От свечей Патриарха начинали по цепочке зажигать свои свечи молящиеся, и скоро огонь полыхал в руках у всех верующих, заполняющих храм, площадь перед ним и улочки старого Иерусалима.
И гонцы с огнем Благодатным полетели в Россию, на Украину, Беларусь, Грецию, Кипр, Польшу, Болгарию, Румынию, Египет, Сирию, Польшу, Сербию…

Колонны. Строительные леса. Открытый прямоугольник неба.
— Пошли к грекам на службу, — Амель светится счастьем.
— Стойте. Терпите. Смиряйтесь! – строго говорит монашка с Елеона. — А то сейчас там всех выводят!
Амель и Альпида улыбаются, умываются огнем.
Дым рассеивается. Они уходят на литургию к грекам.
— Луч ловить надо!
Амель встает под луч солнечного прожектора. И ласкаясь лицом, улыбается, как врач не от мира сего.

…Литургия на сошествии благодатного огня. Что за шум? Кого-то успокаивают.
Вышел Патриарх с жезлом в правой руке, молится. Народ успокаивается.
Причастие продолжается.
«…Сохрани мя… от слова душетленного».
Всех наций образцы, как дети, открывают широко рот, священник причащает их, потом утирают губы красным.

Вышли на улицу. Солнце в лужах. Небо в разорванных облаках.
Подошел Сидоров:
— Мой друг физик…
— Не огонь, а Свет, перебила его Амель и отошла, она уже слышала его разоблачительные речи.
— Почти сто лет назад Алексей Толстой изобразил яркий луч гиперболоида инженера Гарина. А у нас до сих пор кричат, поют, ходят с процессией. Молятся и просят.
— С IX века свидетельствуют, что Святой огонь.

А откуда свет был? Возвращаемся в храм. Другой Храм? Кувуклия другая. Все в другом свете. Великий Творец предвидел все и дал нам веру в свет неземной. Самая светлая фотография — светиться от счастья. Каким чудом на Святой земле находят мир мировые религии?

Надежда Середина