Цикл: «Тайны заповедника». Рассказы для среднего школьного возраста

«Дай прежде насытиться детям;

ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». 

Евангелие от Марка. 7:27

Осенью рано наступают сумерки, каждый коротает это время по-своему. Зоя Ивановна укрылась тёплым пледом и задремала. Снилось ей сначала что-то хорошее, а потом вдруг грохот, ужас – война. Она открыла глаза и обрадовалась – вокруг была спокойная жизнь. Вдруг звонок. Что это? Опоздать на урок она себе не позволяла никогда. За ее плечами тридцать шесть лет учительской работы. Сейчас она живет одна, на пенсии. Муж ее умер от осколка, который остался в нем как частица войны.

Открыла глаза Зоя Ивановна – звонок прервался. За окном было темно. Поздние телефонные звонки она не любила – боялась их. Разбудят, пять минут поговорят, а потом она опять погружается в свое бессонное одиночество. А в одиночестве ей казалось, что она маленькая девочка, а кругом война, и все бегут куда-то.

«Нет, вставать еще, наверное, рано», – заглянула за штору – за окном темно. – «А который сейчас час? Утро? Ах! Это же телефон звенит, а не будильник!»

Быстро включила свет, подошла к письменному столу, где рядом со школьными тетрадями расположился старенький с круглым диском телефон.

Услышав голос матери Игорька, с которым она занималась на дому, учительница решительно собралась  отказаться от уроков.

– Да, да. Это я. Извините, я, наверное, не смогу дальше заниматься, – говорит решительно Зоя Ивановна. –  Что? Пожалуйста, говорите.

– Игорек… Игорек… – всхлипывает, обрывается звук в трубке.

– Что?! Говорите! – сон сразу покинул её.

– Игорек… – дрожит голос его матери, будто провода замыкает. – Мой Игорек… Он… Его… У него…

– Он жив?

– Да, – дрогнул голос матери. – Обгорел сильно…

– Где? Как? Пожалуйста, не молчите. Ох, у меня так душа болела, – положила руку на сердце Зоя Ивановна.

– Вчера на пустыре костер жгли. В больнице он… Мне на работу позвонили, я прибежала, и скорая помощь подъехала. Везу его, все лицо черное, а он шепчет: «Зою Ивановну жалко… Она добрая».

Зоя Ивановна удивилась, но у детей своя правда.

– Глаза целы?

– Веки распухли. По земле катался. Огонь тушил… Врачи не говорят: удастся ли сохранить зрение. Куртка вся сгорела на нем. Не догадался сбросить, по земле катался, – плачет мать.

– Один был?

– С Димкой-пипеткой. Тот то пипеткой стреляет, то лезвием режет, то нашел баллончик. А у моего каучуковый мячик был. В костер бросили. У кого сильнее фейерверк. Димка убежал. А мой, дурачок, посмотреть захотел на фейерверк.

– Утром я буду у Игоря, – учительница записала адрес больницы. И подумала: «Дети, дети, сами себе террористы. Как в войну гибнут». – Не плачьте. Пожалуйста, крепитесь. Ради сына.

Зоя Ивановна легла, попыталась уснуть. Душа волновалась, словно билась в груди встревоженная птица. И прыгал каучуковый мячик перед мысленным взором. И светился, как огни фейерверка. А потом костер на пустыре. И веснушки, как капельки огня. Сон пропал. Она включила свет и стала перечитывать письма учеников.

Уснула под утро. Снилась война, бомбежка, вагончик-теплушка, и перестук вагонных колес. Поезд увозит детей из страшного пожарища войны.  В войну она была ребенком. Но не любила эти недетские сны, а они безжалостно повторялись.

Три остановки шла пешком, и мысли, ее верные спутницы, шли с ней. Разве может быть жалость не модной, не современной? Отдыхала бы на заслуженном отдыхе. Но смотреть телевизор, разгуливать – это не для нее: всю жизнь училась и учила детей. И она вспомнила всё подробно. Как дала объявление, как познакомилась с Игорьком.

Пришли сын и мать. Мать – фотомодель: шляпка с загнутыми полями, сапоги на шпильке, длинное пальто.

– Мы по объявлению, – шляпка посмотрела на себя в зеркало. – Вы репетитор?

Вместе с ней в большом зеркале отразился веснушчатый, совсем не похожий на мать-фотомодель, сын. Это он играл вчера с огнем. Это он спрашивал на уроке, что будет, если мячик каучуковый в костер бросить.

– Вы репетитор?

– Да, – Зоя Ивановна поморщилась от латинского «репетитора». И хотя модное это слово было не симпатично ей, однако она уступила веянию времени, и сама вставила его в объявление. – Пожалуйста, проходите в зал.

С того дня Игорёк стал приходить ежедневно. И сияли его веснушки, словно солнце, освещая квартиру и мысли старой одинокой учительницы. С первого дня обнаружилось, что за три года школы мальчик научился только читать по слогам да медленно писать, путая заглавные «Э» и «Е».

– А в какую сторону надо писать? – поднимал курносый нос, и, написав две-три строчки, опять спрашивал: – А вы смотрели вчера вечером кино?

– Нет. Я не люблю смотреть про террористов. Я не люблю войну.

– Как он его схватил! – взахлеб спешил выговориться мальчик. – А там еще один мужик! Как они его тащат, а он их! Брыкается!!! – засмеялся Игорь.

У Игорька даже круглые пухленькие мочки ушей в игривых весенних пятнышках, хотя на дворе завязывалась хмурая осень. И имя у него было тоже игривое – Игорек.

– А вы не боитесь, что вас обворуют? – Игорек кончил писать строчку.

– У нас нечего воровать, – поправила Зоя Ивановна авторучку в его руке, улыбалась, она полюбила его, как родного внука.

– А у нас японский видик! – хвалится мальчик. – Хочу пить пепси-колу.

Она угощала его чаем с вареньем. Когда переходили к чтению, Игорь всегда просил:

– Почитайте еще.

И Зоя Ивановна читала, а потом предлагала разыграть по ролям. Но мальчик читать не умел, слова не соединялись в предложение, предложение в образ.

– У тебя ведь отдельная комната! Пусть мама смотрит телевизор, а ты уйди к себе, сиди и читай, – убеждала она его. – Читать очень интересно!

– А знаете, как стреляться из пипетки?

– Нет! – улыбалась Зоя Ивановна, чувствуя, что мальчику во что бы то ни стало хотелось выговориться.

– Надо взять пипетку, – поднял Игорь руку над столом и сжал два пальца. – Пипетка из стеклянной трубочки и резинового колпачка. А мы их подставляем под кран. Пипетка растягивается. – Сжимает поцарапанные пальцы. – И пошли! – Он поднялся со стула. – А потом стреляю. Вон до той стены долететь может! А у нас одного мальчишку Пипетка дразнят. – Игорь смачно шмыгнул носом.

– Почему ты не носишь носовой платок?

– Он мешает – карман оттопыривается. – А каучуковый мячик как теннисный подпрыгивает! А Пипетка говорит, что когда его в костер бросишь, то фейерверк будет. Ой! Я иду к доске, – вскочил Игорь, тряхнув русым чубчиком. – Иду себе… А Пипетка – раз! Сзади выстрелил! А англичанка: «Чего встал?» А я, сами понимаете, как я выйду? Мокрый же! А у меня вот что есть! – вынул он из-за нашивки на рукаве два лезвия.

– Игорек, зачем ты носишь лезвия в школу? – она вспомнила мальчишек из военного детства. Играли в войну, потому что была война. Но зачем война этому мальчику? – Игорь, опасно играть лезвиями! У него обоюдоострые края.

– А что?! Мне Пипетка тетрадку порезал. Вот, видите! – Просунул палец в дырку школьной формы.

– Дай мне лезвия! – строго сказала учительница.

– Не! – засмеялся он, и капля упала с носа на тетрадку.

Пересилив в себе неприязнь, Зоя Ивановна положила салфетку, похожую на промокашку из старых тетрадей, на белый тетрадный листок.

— Когда я был маленьким у бабушке в деревне. Ночью меня разбудила она и говорит: «К нам пришёл ёжик. Пошли». На улице было совсем темно. Из окна был свет. И тут стояла миска. Я налил в миску молочка. И ёжик, как робот, две недели приходил к нам ночью.

Долгими вечерами Зоя Ивановна вспоминала, как выжили они в войну, как люди помогали друг другу. Это был, действительно, могучий народ, крепкий народ, и его нельзя было победить. И она верила в это. Что же сейчас произошло? Что мешает людям быть добрыми? Иногда хотелось взять этого мальчика совсем на воспитание, чтобы укладывать его спать не с окончанием телепередач, а после вечерней сказки для детей, и читать ему, читать вечерами, все, что читала она своей дочери и внучке… И со щемящим чувством жалости вспоминала она, как Игорь, забывшись однажды, назвал ее мамой.

В первый день после каникул Игорек таинственно сообщил:

– А я у бабушки был! – посмотрел на Зою Ивановну, словно проверял, готова ли она его слушать. – У нее тут, там, там, – он поднял голову и тыкал пальцем, – везде иконы… («Иконы» он произнес как-то особенно, с придыханием.) И прошептал:

– Показать вам? – и в его глазах осторожность сменилась доверительностью, он вынул из верхнего кармана сложенную вчетверо плотную белую бумагу.

Зоя Ивановна взяла бумажку. Треугольник был похож на фронтовое письмо. Она хотела развернуть, но он быстро выдернул из ее пальцев таинственный, с неровно оборванными краями треугольник.

– Нельзя! – разгладил уголок. – А то пропадет все… – прошептал, аккуратно вложив в карманчик. – Это бабушка мне от двоек заговорила… – И, словно испугавшись чего-то, взглянул исподлобья. – А вы не верите?

– Верю. Бабушка твоя добрая и мудрая.

Игорек подходил к пианино, открывал крышку, ударял по клавишам и слушал.

– Хотите, я вам сыграю «Собачий вальс?» Меня Наташка научила…

Ударял напряженным прямым пальцем и слушал.

– А мне каучук достали, – запустил он руку в карман и вытащил с облипшими ворсинками круглый комок, похожий на засохшую глину. – Если его сильно бросить, им можно убить. Вот мячиком нельзя, а каучуком можно! – Он подбросил комок. Ворсистый шар ударился глухо, высоко подскочил. – Видите как! – поймал и опять подбросил. – Мне еще дядя Боря много принесет!

– Да, да, – терпеливо слушала учительница.

– Хотите, я вам дам? – Он достал из другого кармана маленькие белые шарики, похожие на скатанные хлебные мякиши. – Дядя Боря принес все такие шарики, а я катал, катал их, мял, мял, – сжимал он в одной руке ворсистый комок, в другой – маленькие мякиши. – Всю ночь мял! Даже прыгал по ним в постели! – гордо держал он на ладони каучуковый мячик.

– Игорек, открывай книгу, будем читать.

– А может, не надо?

– Надо! – терпеливо настраивала его Зоя Ивановна после домашней несобранности. – Ученье – свет…

– Может, вы почитаете, а я послушаю? – капризничал он. – А знаете, мы вчера с мамой весь вечер выковыривали…  А? Чем глаза красить? Как ее?

– Не «ее», а «их». Это множественное число.

– А почему вы не краситесь? – непринужденно разглядывал ее лицо.

– Я люблю чистое лицо.

Зоя Ивановна придвигает к Игорю книгу. Он читает, спешит, проглатывает буквы, спотыкается, словно слепой о камни.

– Не торопись. О скорости думать рано, не на велосипеде. Ты должен чувствовать, как движется твой взгляд во время чтения, и, главное, понимать, о чем читаешь, – положила Зоя Ивановна ему руку на плечо и ощутила: под пальцами – резаная дырка, как рана от ножа. – Читать так же интересно, как путешествовать или играть в футбол! У тебя ведь отдельная комната, и тебе никто не помешает, если ты захочешь отправиться в книжное путешествие…

– Я живу на балконе! – перебил Игорь.

– Как на балконе?

Он молчит, а потом снова начинает спотыкаться о сгрудившиеся буквы: о глухие и звонкие, шипящие и сонорные.

– На балконе – там хорошо! Там комфорт сделали!

– Комфорт?!

– Что?! Тоже в словаре нет?

– Это книжное слово образовалось из английского, а по-русски просто уют.

– Уют? А мой папа говорит «комфорт», – голос его перестает спотыкаться, и он быстро продолжает. – У меня такая комнатка, как два стола. Там даже окно есть.

– Игорек, у вас ведь трехкомнатная квартира?! А ведь война давно кончилась!

– Двух! Двухкомнатная! А третья – мой балкон!

В глазах учительницы было понимание всей сложности жизни. Ребенок привык к двойкам, учителя привыкли к нему, мать дышит по Бутейко. Балкон – это не русская печь посреди хаты, поэтизированная в народных сказках. Балкон – это стекловата, бетон, железо.

– А когда отец меня учил разговаривать, – веснушчато улыбался Игорек на следующем уроке, – он говорил мне: Скажи «мама». Скажи «папа». А я молчу. А отец опять: «Скажи МАМА, ПАПА». Я молчу. А он: «Ну и дурачок ты!» И я заговорил: «Дуачок? Дуачок!? Дуачок…» Так и научился говорить, – смеется Игорек. – Бабушка рассказывала.

Вернулась Зоя Ивановна к письменному столу, открыла тетрадку с домашними заданиями. «Какие люди вам особенно нравятся?» – спрашивалось в упражнении. Спотыкающимся почерком Игорь писал: «Мне нравятся честные люди. И люди, которые жалеют других людей. Я не люблю войну». Ей захотелось увидеть и Игорька и всех людей счастливыми. Она поставила пятерку.

Надежда Середина