Цикл: «Тайны заповедника». Рассказы для среднего школьного возраста

Прошёл дождик, и лёгкий апрельский туман над рекой повис вуалевой дымкой. В мягком воздухе будто всё растворилось: и небо, и трава, и налитые весенними соками почки. Липы ещё не распустились, а тополя чуть дрожат сиреневыми серёжками. Также дрожал, попив воды щенок, подставив солнцу мокрый нос и радуясь теплым лучам. Он вчера потерялся и ночевал тут один.

— Мама! Мамочка! – Позвала девочка. — Когда мы будем гулять ножками? Гулять хочу, как тот мальчик!

— Будем, Танечка.

Мальчик управлял новым велосипедом, ещё не очень уверенно, издали за ним наблюдал папа.

— Не виляй, Вован! – крикнул сыну отец, сидя на открытой веранде ресторана в чёрной немецкой куртке.

Тягучий настой хвои в глубине детского парка гасил лёгкие волны ветра. Грачи, точно маленькие музыканты во фраках, важно расхаживали по золотистой хвое. Скворцы что-то пробовали исполнить мелодичное, репетируя, подражая всем певчим. Муравьи и сверчки прятались от них

Танечка сидела в новой голубой инвалидной коляске, подаренной спонсором, и невысоко подкидывала красно-синий мяч.

– Когда я буду ходить? Когда мои ножки будут, как твои?

– Ты знаешь когда, когда скажет врач. – Мать говорила с ней, как со здоровой девочкой, боясь сюсюканьем сделать из дочери инвалида-нытика. Она не теряла веру в выздоровление. – Сегодня мы поиграем. Лови!

— Я хочу сегодня! Сейчас хочу ходить! Сама! – И далеко кинула мяч.

Мяч, как огненная луна: красный-синий-красный, покатился к воде, точно к горизонту суши.

— Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч, — мама пошла к воде.

Тёплого песочного цвета у берега, она в середине играет стальным блеском. Кажется, туман раздвигает дома дальше; теряются, тают, как льдинки, серебристые вербы на другом берегу.

Валентина любила смотреть на реку – как непостижимо меняются краски. «Любовь молчаливого муравья, лучше любви трескучего сверчка», — вспомнила почему-то сказку, которую читала дочери.

Вдруг она дёрнулась и инстинктивно отшатнулась подальше от воды. Её кто-то цепко схватил за низ длинного пальто. В мистическом страхе она быстро повернулась. Да это же щенок! Мокрый, дрожащий! Нос, как у ёжика, вытянут вперёд. «На! На… На!» – невольно подставила она руку, приседая. Холодным носом ткнулся он в пальцы, лизнул, чмокнул.

— Маленький… – погладила по сухой спинке. – Потерялся?

Щенок ставил лапы на ее колени, цеплялся, забирался на руки, как соскучившийся ребёнок.

— Нельзя… Ты сырой. И лапы у тебя грязные.

Валентина хотела отойти от ласковой собачонки, но кутёнок  закосолапил за ней, поскуливая и цепляясь за пальто, точь-в-точь как  начавший ходить малыш. «Ты что?» – засмеялась она. Щенок радостно ответил, виляя хвостом. Посмотрела вокруг: мол, чей ты?

Валентина присела, взяла собачку на руки: «Кто же твой хозяин?» А собачонка смотрит преданно, слушает – не понимает. Тычется носом в теплую шерсть пальто. Притихла. Глаза доверчивые. Погладить так хочется! И вдруг отдёрнула руку – пальцы коснулись липких чешуек лишая. Вздрогнула. Собачонка ловко вывернулась, упала мягко, как мячик в песок. Вскочила на косолапые лапки и,  наивно виляя хвостиком, опять уцепилась за полы пальто. «Бросили?» Оглянулась. Шагнула к воде, и тут шина от машины. В полушаге от берега застрял бумажный кораблик.

Полшага… Опустила руки в воду помыть мяч. Ледяная! А он смотрит. Носик – ёжик, глазки – угольки. Дрожит. Пятится от молчаливого тумана. Вода жжёт и жалит даже руки. Капает, словно с сосулек.  Тряхнула руками. Шина качнулась. Она, не удержав равновесие, зачерпнула ботинком.

И пошла к дочери.

Перед ней проколесил Вова, вцепившись в сверкающий руль.

Около ресторана, построенного сразу после перестройки, сидели на деревянной старой скамейке говорливые пенсионерки, как на педсовете.

— В каком классе учишься? – полюбопытствовала высокая старушка.

— Во втором. – И заносчиво добавил. – А буду в четвёртом!

— Дай прокатиться! – попросила маленькая бабушка.

— Это мой велик! – и быстрее закрутил педалями. – А ты его сломаешь.

— Не смотри на колесо! Смотри вперёд! Вилять не будешь. – Учила высокая бабушка мальчика-второклашку. — Добро того учить, кто слушает. А как это ты перепрыгнешь из второго в четвёртый?

Но вдруг мальчишка, отбросив свой велик, побежал за женщиной. За ней косолапил, не отставая, щенок.

– Собачка! Собачка… – закричал радостно он, бегая вокруг щенка. – На!.. На!.. На!.. – звал, сжимая щепотью пальцы.

Танечка радостно и неуклюже сжала пальчики и тоже протянула вперёд руку.

Но мальчик схватил щенка и, прижимая к себе, стал дразнить:

— Нет, моя! Нет, моя собака! Я её купил. Моя! И велик мой! И щенок тоже мой!

И вдруг Танечка приподнялась. И встала. Красно-синий мячик выпал из её рук и покатился по дорожке. Девочка стояла и не отводила глаз от щенка.

Валентина хотела подхватить её и усадить, но остановила себя. У матери остановилось дыхание, дрожали ноги. Слышно было, как грач запел по-соловьиному, но оборвался на второй ноте.

Мать не видела ни щенка, ни мальчика. Её девочка! Её намучившаяся за долгие годы болезни дочка встала! Сама!

Щенок доверчиво вилял хвостом и смотрел на детей.

Но вдруг цокот шпилек по дорожке, подбежала модная мама велосипедиста, закричала, шпильками затопала.

– Отпусти собаку!

Выхватила щенка и бросила на хвою под сосну. Взвился грач, по-вороньи каркнул скворец.

— Нельзя! – ткнула в носик-ёжик модным ботинком. – Не трожь! Видишь, её все бросили! Поди прочь, паршивая!

— Не пущать! – Донеслось насмешливо из кафе. – Держи её!.. Ха-ха! А может, она генеральская?

Танечка вздрогнула от крика. Валентина едва успела подхватить дочку.

– Мама, – заплакала Танечка, повиснув на матери. – Зачем собачку ногой?! Она маленькая, добрая. Она хочет кушать.

А супермодная мамаша уже тащила сына: «Я сказала! Ты пойдешь со мной!» Ребёнок упирался, визжал, и щёки его становились буро-красные, как свёкла. Он бил руку матери злобно сжатым не слабым кулаком. И вдруг подогнул колени и повис на её руке. С каким-то непонятным, индусским спокойствием, будто ничего и не случилось, модная мама продолжала молча идти по асфальтированной дорожке. Она готова ради своего сына терпеть всё. Отец в чёрной кожанке, видя эту сцену, пересел в чёрный «Volkswagen». Он дружески махал рукой, как дедушка Ленин октябрятам.

– Папа, там собачка, давай её купим. – Сын попросил отца.

– Кому нужен бродячий щенок?! – сердилась мать. – Грязный – это плохо. Бомж!

– Мы строим новую жизнь, – смеялся довольный собой и своим сыном отец. – Больные собаки нам не нужны. Мы купим самого дорогого щенка из Швейцарии.

— Арийца?

— Арийцы – это люди, — засмеялся новый русский папа. – А мы купим тебе немецкую овчарку. Хочешь?

— Нет! Хочу сейчас этого.

Тень моста протянулась от одного берега водохранилища до другого, и город, странно отражаясь в ледяной глади, гудел отражённым звуком машин. Высоко взобрались деревья, и за деревьями взгромоздились дома на том берегу. И лежала опрокинутая тень от берега до середины в стальной синеве.

Серый, сырой, переменчивый ветер подкрался, сдёрнул вуалевый туман. Засвистели велосипедисты, нажимая на тормоза, объезжая машину с затемненными стеклами и плачущим мальчишкой.

Руки Валентины тяжело лежали на инвалидной коляске. Она хотела увезти дочь подальше от машины.

Засуетились, заговорили, вставая со скамейки пенсионерки:

— Щенок этот тут со вчерашнего дня болтается. На джипе были и забыли его. А, может, нарочно, потеряли… Не та порода. Сейчас же все за модой собачьей следят, — насмешливо улыбнулась высокая старушка.

– Смотрите, у девочки глазки повеселели, – привстала, оправляя юбку, маленькая старушка в шляпе с бантиком-бабочкой, как у скрипача. – Новых русских не трожь! Они нам работу дают! Сегодня подумай, а завтра скажи.

— Какую работу? – улыбка как насмешка. – Домработницами?

— Без добрых дел веры не будет… — Словно бабочка вспорхнула старушка. – Пошли домой. Дома и солома съедома. Ноги затекли. Не всякая болезнь к смерти, а иная к поучению.

– Говорят: всяко дитё в ответе за грехи своих родителей, – высокая попыталась встать, но покачалась и осталась сидеть. – Вот оно и пожинаем.

– Где больно, там рука; где мило, там глаза, – маленькая пожилая женщина поднялась, подошла к коляске. – Увечье – не бесчестье! Не бойся, калека, добра человека. — Не плачь. Как тебя зовут, девочка?

– Таня.

– Ах! Какая собачка! — у старушки в глазах радость умиления, даже бабочка на шляпе улыбается.  — Собачка, собачка, чья ты?

– Моя! Мама! Скажи бабушке, что это моя собачка! Скажи! Ну, мама! Мамочка моя! — Танечка потянулась вперед…

— Дочка! – мать не шевелилась.

Девочка встала с коляски, взглянув умоляюще на мать.

– Мама! А собачка?! Моя?

– Наша. Поехали… Все. Вместе.

Издалека, плывет по небу, как по реке, звон колоколов радужный, пасхальный, соединяя два берега одного города.

И вдруг показался большой чёрный джип. Остановился. Вышел из него человек в чёрном костюме. Остановился напротив девочки, коляски и щенка.

— Спасибо, — сказал он вежливо и взял щенка из рук девочки. – Мы его вчера здесь забыли, потеряли. Вы очень добры, что подобрали его. Что я вам должен?

— Можно он у нас поживёт, — робко попросила мама девочки. – Недельку.

— Это очень дорогой щенок. Вы его испортите.

— Понимаете…

— Понимаю. – Дал свою золотистую визитку. — Оставьте и вы ваш телефон. Вам завтра привезут почти такого же.

Надежда Середина