Залезаю в автобус – стоит бородатый мужик, перегородив напрочь весь проход. Своими жестами показываю, что надобно мне пройти дальше, раз он не желает. Мимолётно обращаю внимание на какую-то вещь в виде большого квадрата с ручкой. Всё это бережно обтянуто тряпицей. Мужик поднял руку, которой держал свою вещь, я прошёл дальше, он же тут же снова взялся за свой квадрат. Я прошёл в середину автобуса, и вдруг вижу – бородатый мужик этот идёт ко мне, здоровается. С Виталием мы работали вместе в радиаторном цеху, когда завод стал разваливаться, все мы разбрелись кто куда. Словом, не виделись мы с ним очень много лет. И вот теперь я не узнал его, а вот Виталий узнал меня…

Жил я тогда во времянке с семьёй, молодые, счастливые. Выживали огородом, держал куриц, на заводе – беда, даже писать об этом не хочу, ибо все знают «страшное безвременье девяностых, народную надсаду».

Однажды поздно вечером прибегает Олег, муж моей двоюродной сестры Лены, и взволнованно говорит:

— Толик, там это, человек вроде, я боюсь идти смотреть, даже по нужде перехотелось…

Когда-то вдоль времянок была вырыта огромная, длинная глубокая траншея. И жители времянок ссыпали уже много лет туда мусор. На дворе стоял январь, мороз под тридцать. Олег указал место, гляжу в куче мусора в яме что-то шевелится и мычит. Разобраться, человек это или ещё что, было сложно, на улице темень. Спускаюсь с фонариком в яму, подхожу, вижу – вроде, человек трепыхается, только вот силы его, похоже, на исходе. Пробрался сквозь глубокий снег поближе, громко говорю:

— Живой?

В ответ мычание. Переворачиваю человека, свечу фонарём ему в лицо, а он вдруг:

— Толик…

Без шапки, с заиндеевшей головой на меня смотрел Виталий. Вижу, сил у него совсем нет, отрываю его от земли и как бревно вытаскиваю из ямы на хребтине. Во времянке завариваю чифир. Сидит Виталий, весь замёрзший и пьяный, на старой табуретке, говорит, что с мужиками на лодочной станции выпили много бутылок, удивляется, как это он заблудился. Говорю ему, чтобы пил чифир. Виталий – рыбак закоренелый, немного отудбив в тепле замёрзшими своими руками, медленно берёт стакан и мелкими глоточками пьёт, пальцы же его совсем не шевелятся, синие, заметно припухли, похожие на микрофоны. Чифир – он и есть чифир, оживился Виталий. Говорю ему:

— А ведь, дурак, пожалуй, погиб ты, не пойди Олег в туалет да не услышь твоё мычание.

Опускает низко голову Виталий, всё понимает, сердешный. Дал шапку Виталию да до дому проводил, после чифира он выглядел заметно бодрее. Потом, оказалось, его домашние вызывали «Скорую помощь», спасали ему в больнице пальцы, и спасли. И вот мы едем, спустя действительно много лет, на рейсовом автобусе. Подсчитываю мысленно, сколько мы не виделись, оказалось – около тридцати лет. Дивлюсь про себя, как это мы выжили? Да, поди, многие дивятся, из тех, кто жив остался. Виталий живо интересуется:

— Ну чо, много книжек написал?

Я же перевожу разговор на его житьё. Можно, конечно, было описать жизнь Виталия литературным языком, но вот мой рассказ – что хочу, то и делаю, а захотел просто описать его разговорную речь. Причина была шибко весомая. Наших заводских на погосте за эти годы лежит, пожалуй, не одна тысяча народу. Кто они? Это рабочие разных профессий, инженера, мастера – это хорошие люди, я их знал, я их любил. Потому нынче с жадностью слышу речь рыбака-сибиряка:

— Я сейчас в центральном Братске живу, с женой давно не живём, дочка в Иркутске, всё время сим-карты меняет, не дозвонишься. Нашёл там в Братске женщину, живём. Идти работать за пятнадцать-двадцать тысяч не для меня. Продаю ручейников. Не сразу дело заладилось. Поначалу стал возле рыболовных магазинов продавать – меня прогнали, продавщицы выбежали и прогнали, тошно так стало – пособирали бы ручейников, поморозили бы и без того помороженные руки. А потом узнал, что возле магазина «Зорька» надо продавать, были конкуренты – два старика, теперь померли. Один ручейник сейчас семь рублей стоит. Я банку наберу, за утро всю раскупят. А после, как раскупили, сам на лёд рыбачить. Ручейника меньше стало, это из-за Богучанской ГЭС – как её построили, враз всё хуже стало, вода сильно упала, во многих местах рыба ушла. Вот, считай, каждое утро от продажи ручейников две-три тысячи в кармане, да и рыбу ловлю. Женщина, с которой живу, довольна. Я ведь ни одного дня не отдыхаю. Пью сейчас только пиво «Белый медведь», вроде нормально после него, а пиво «Охота» не пью, печень с него болит, поджелудочная шевелиться нехорошо начинает, а водку совсем не беру, нехорошая она. Кого хотят обмануть? Мы в советское время только хорошую и пили.

Лицо Виталия после этих слов оживилось, он улыбнулся, и всегда он вот так при разговоре с человеком – видел и помнил я это по радиаторному цеху. Разговаривает и вдруг неожиданно, кажется – ни с того ни с сего – улыбнётся, но улыбка у него грустная. Вспоминаются, глядя на такую улыбку, рассказы Виктора Петровича Астафьева, который писал о местном нраве земляков, в котором непременно была и тоска.

Я продолжал слушать Виталия:

— И вот каждый день затемно, по утру иду на свои места, их никто не знает, набираю ручейников, тороплюсь к магазину «Зорька», а там уже толпа рыбаков ждёт меня, всё сразу раскупают, особенно на выходные дни. Сотовый телефон оборвали – всем ручейники нужны. И вот заметил – в основном, до обеда можно поймать, потом сиди-не сиди – дело не идёт. Я всегда до обеда рыбачу, а потом домой – отдыхать тоже надо. Летом большим фонарём острогой рыбу колю, щуки большие попадают, их сразу раскупают. Карасей же не сразу продашь, лещ получше идёт. Бывает, берут рыбу в долг, попадаются такие, которые не отдают потом денег, пьют же боярышник этот. А я заранее знаю, что не отдадут, и всё равно отдаю, мало остаётся, да и пропадёт же, пусть поедят рыбку. Я вот никогда не обманываю: когда на заводе работали, говорю, например, поймал двадцать окуней. Дак, когда в сауну с мужиками идём, я эти двадцать несу к пиву. А Витя Агрофенин всё хвастался, что по двести окуней ловит, а ни одного не принесёт никогда. Бывало, только день начинается, наш механик Виктор Карлович Людвиг в каморку зовёт, расспрашивает, как и сколько наловил, сейчас не знаю, жив ли.

Говорю Виталию, что жив Виктор Карлович, мужики заводские связь поддерживают друг с дружкой, кто помер, кто жив, кто болеет. Хороший он мужик. Помню, из отпуска на день позже вышел, так стукачка местная жаловаться к нему прибежала на меня, он лицо серьёзное сделал. А как она ушла, говорит:

— Работай спокойно, Толя.

Понимал мужик, кто работает и как. Виталий подтверждает мои слова кивком головы. Вот ведь жизнь, думаю, не пойди Олег по нужде, кто бы сейчас мужиков ручейниками обеспечивал? Раньше этих самых ручейников можно было добыть в каждом ручье, много их было. Только в нашем посёлке Гидростроитель и его окрестностях четыре ручья текло, поутру, бывало, кишело рыбаками. Заводили мотоциклы, добыв ручейников, и на заливы, хорошие были уловы. Прыгали пойманные окуни возле лунки рыбаков, радуя глаз. Чуяли нутром земляки, что вскорости их домашние тоже будут рады – житейское это всё, народное. Нынче всё поменялось, а Виталий не сдаётся, всё отыскивает места, где ещё водятся ручейники.

Пересев с рейсовой четвёрки на «пятьдесят пятый» маршрут в Братск центральный, мы продолжили разговор. Виталий рассказывал:

— БЛПКа расширяют, а на старом – сокращение большое из-за нового оборудования. Люди расстроены сильно. А я вот, видишь, пока ещё ручейники есть, живу.

Мне надо было выходить на остановке, поднимаюсь, подхожу к двери автобуса, и перед самым её открытием поворачиваю голову на Виталия, и через полавтобуса громко говорю, конечно же, видя удивлённые взгляды пассажиров:

— Виталий! Виктор Карлович Людвиг точно жив, если увижу – от тебя привет передам.

Сказал же это я не просто так, для разговора, а потому, что знал, что Виталий очень уважает этого человека. Я ещё успел увидеть грустную улыбку Виталия…

Анатолий Казаков