Интервью с заведующим сектором наивного искусства Екатеринбургского музея изобразительных искусств, куратором Музея наивного искусства ЕМИИ Андреем Бобрихиным

Когда говорят о наивном искусстве, в качестве едва ли неглавной его характеристики называют отсутствие у творцов, его созидающих, профессионального образования. Генетически это верно, исторически оправдано и несмотря на то, что во второй половине 20-го – первой трети 21-го века появилась тенденция имитировать профессиональными художниками наив, в истинно «наивном» смысле, как считают многие искусствоведы, способны писать лишь непрофессионалы.

Что касается технической стороны, то отличительным признаком наивного творчества является нарушение формальных принципов «правильной» живописи. Этот замечательный «заплыв за буйки» классических норм порождает чудесный эффект – наивный художник способен легко, словно играючи, вместить в объём одного своего полотна всю Вселенную.

Сознание самоучки, лишённое оков, предъявляемых академической живописью, в свободном парении творчества и вольном проявлении своего непосредственного взгляда на мир, формально сближается с детским творчеством, главные технические характеристики которого суть контурность, уплощённое пространство и гиперболизированная декоративность. Впрочем, формальная сторона – вещь важная, но более интересная специалистам. Зрителю же, особенно зрителю чуткому, не утратившему детскую красочность восприятия Бытия, в первую очередь бросается в глаза тот факт, что созданный на полотнах наивных художников мир полностью отождествляется ими с миром реальным.

Музей наивного искусства в Екатеринбурге был открыт 18 ноября 2017 года в исторический день рождения города. Здание Музея, признанное памятником архитектуры 19-го века, расположилось в бывшей усадьбе лесного инспектора Кудрина. Архитектором его был А. И. Падучев; тот самый Падучев, который создал самую популярную у туристов достопримечательность Екатеринбурга –Дом Севастьянова.

Большинство работ, представленных в Музее, написаны уральцами.

Ж. Щ.

– Когда и как возникла идея создания Музея наивного искусства?

А. Б.

— Для ответа на этот вопрос нужно немного углубиться в историю. Основой коллекции музея стало собрание Евгения Ройзмана. К 2015 году, когда Ройзман решил подарить городу своё собрание наивного искусства, он уже около 30-ти лет коллекционировал живопись. Его проводниками в художественном пространстве Урала были художники Виктор Махотин и Миша Шаевич Брусиловский. После того, как мы экспонировали его коллекцию в 2013 году в пермском Музее советского наива, Евгений впервые увидел своё собрание, представленным «правильно», в больших залах, с профессиональным светом, экспликациями и этикетажем. Это была первая большая и серьёзная выставка его наивного собрания. К тому времени Ройзман уже был избран мэром Екатеринбурга, и мы решили, что коллекция не может больше храниться в гаражных боксах, а должна увидеть своего зрителя. Было найдено решение – Ройзман дарит своё собрание городу, а город предоставляет здание для Музея наивного искусства.

Ж. Щ.

– В мире немало музеев наивного искусства. Почти каждый из них ориентирован на свой собственный «кусок» изображения художественной реальности. Например, Музей наивного искусства в Ницце представляет работы наивистов из Европы, Латинской Америки, с Карибских островов и из Африки, ограничиваясь временными рамками 19-20вв., Музей наивного искусства в Суздале ориентирован на показ работ наивных художников со всей России… Правильно ли я понимаю, что ваш Музей «стремится», в первую очередь и главным образом, демонстрировать произведения уральских художников?

А. Б.

— Поскольку состав коллекции тесно связан с исследовательскими интересами и собирательскими маршрутами людей, оказавших влияние на её формирование, – Миши Брусиловского, Нины Хадери, Евгения Ройзмана и моими, так сложилось, что в нашем собрании представлены, в основном, уральские художники. Тут ещё дело в том, что собрания отечественного наива более старших институций формировались в 1960-70-е годы исследовательскими тропами москвичей, и наивные художники центра России были к 1990-м годам уже известны, переписаны и закуплены музеями и коллекционерами из Москвы. А Урал им был почти неизвестен, здесь существовали интересные центры, где сложились условия для вызревания наивного искусства, рождались интересные художники. Поэтому большинство произведений нашей коллекции создано уральцами. Несмотря на это, Ройзман по возможности приобретал работы художников из других регионов России, а за время существования мы приняли в дар произведения из Москвы (Алевтины Пыжовой), Перми (Анны Аборкиной), Хорватии и даже Коста-Рики.

Ж. Щ.

– В альбоме-каталоге «Миша Брусиловский. Из жизни святых грешников» вы говорите о том, что «феномен «уральского наива» связан и с М. Ш. Брусиловским»… Что лично вы вкладываете в понятие «уральский наив»? Какова специфика наивного искусства уральцев, на ваш взгляд?

А. Б.

— Здесь нет глубокой содержательной характеристики, а только фактически-статистическое определение, речь шла о тех художниках, которых приметил и поддерживал Миша Шаевич. Наивные художники не подразделяются на школы и течения. Они, выражаясь по-шукшински, «бесконвойные». Авторы, проходившие «обучение» в ЗНУИ у одних и тех же консультантов, такие, например, как Павел Леонов и Иван Селиванов, абсолютно непохожи сюжетами и манерой. У наивного художника немного заказчиков, диктующих ему сюжеты, колорит и пространство картин, эти заказчики – память, боль и радость. Над наивным художником не властвуют ни академическая школа, ни авторитет учителей (за неимением таковых), ни условия экспонирования. Все инстанции, определяющие стилистику письма, помещаются в его сознании, даже впечатления от увиденных в музее или в книжке шедевров оживают лишь в памяти. Поэтому «типично уральская» специфика, манера или школа отсутствует как таковая. С долей иронии можно сказать, что «все профессиональные художники профессиональны похоже, все наивные художники наивны по-своему».

Ж. Щ.

– А можно сказать, что кто-то из уральских наивных художников особенно близок лично вам?

А. Б.

— Мне близки все художники, ведь они мне как дети – в том смысле, что они мной рассказаны и объяснены, включены в художественное пространство и музейно-выставочную историю. Я скрупулёзно собираю их воспоминания и документы, по-плюшкински храню их любую почеркушку – письма, эскизы, наброски, записываю интервью на аудио и видео. И, следовательно, наиболее близким художником становится тот, о ком я узнал больше, глубже прочувствовал, понял психологические основания и биографические причины его творчества. В этом мне помогает и первое, психологическое, образование, и одно из профессиональных увлечений – этнография, по-новому – антропология.

Ж. Щ.

– Готовясь к интервью, долго и старательно пыталась уяснить специфику понятий «примитивизм» и «наивное искусство». Проблема в том, что чётких (однозначных) дефиниций, позволяющих строго дифференцировать данные понятия, нет, — то одно понятие определяется как генерализация (примитивизм), а другое как конкретизация (наивное искусство в качестве одного из направлений примитивизма), то эти понятия полностью отождествляются… Есть вариант, когда примитивизм трактуется как стиль живописи, предполагающий СОЗНАТЕЛЬНОЕ упрощение картины, вызванное поиском новых изобразительных форм, а наивное искусство как бессознательное, творческое самовыражение талантливых художников-самоучек… Вот если разделять эти понятия как в последнем случае, то в вашем Музее присутствуют только работы наивных художников или примитивистов (то есть профессионалов) тоже?

А. Б.

— Примитивное искусство – более широкое понятие. Этим термином обозначается широкий спектр художественных явлений: в категорию «примитива» включают искусство внеевропейских цивилизаций, первобытное, средневековое, народное искусство, детское творчество, иногда искусство душевнобольных.

Наивным называется направление примитива, развившееся в информационную эпоху, когда непрофессиональный автор творит в окружении визуально и информационно насыщенной среды: музеев, репродукций, телевидения, рекламы и пропаганды. Наивное искусство – это высказывание автора в доступной ему художественной форме, когда он не рефлексирует о технических приёмах и правилах, а само содержание высказывания и есть рефлексия, переживание истории, встреч и потерь, латание травм и проживание событий – заново и правильно. Порой можно встретить смешение понятий «примитив» и «примитивизм», вторым термином обозначается творчество высокопрофессиональных мастеров, сознательно подражающих непрофессиональным авторам. Для примитивизма характерны упрощение формы и пространства произведения, использование локальных цветов. Примитивистов, т.е профессиональных художников, стилистически подражающих наиву, в нашем собрании нет. Однако на своих выставках мы хотели бы видеть их работы, например, я активно приглашаю выставиться у нас Владимира Любарова. Вообще, в искусствоведении много конвенциональных и несодержательных понятий, например «барбизонская школа» и «дадаизм» как термины имеют разные основания и причины появления, а «современное искусство» зыбко, имеет нечёткие границы и является результатом той или иной авторитетной интерпретации.

Ж. Щ.

– На сегодняшний день сколько экспонатов в коллекции вашего Музея?

А. Б.

— Буквально на днях мы приняли очередные дары, и теперь их около 950. Поскольку у нас нет отдельного от ЕМИИ учёта, точнее сказать сложно.

Ж. Щ.

– Музей, помимо традиционных для всех других музеев экскурсий, ведёт и важную педагогическую деятельность, причём в весьма увлекательной форме: квесты, мастер-классы… Расскажите об этой стороне деятельности Музея подробнее. Востребовано ли это сегодня у населения? Как реагирует детская публика?

А. Б.

— Музейная педагогика – сложная для меня тема, я не очень люблю театрализации «в кокошниках», приоритет развлечения, когда дети квестят по музею в поисках ответов на вопросы. Таким образом музейщики формируют поверхностное отношение к произведениям и экспозициям, когда впоследствии уже подросший зритель пробегает экспозицию в поисках трюков и аттракционов, «чекинится» на выставке. А вообще развлекательные формы, конечно, популярны и у детей, и у школьных педагогов. Ведь они помогают тем и другим избегать ответственности и глубокого погружения в историческую или художественную среду, а превращают поход в музей в ряд между развлекательных центров и супермаркетов. Исключения, наверное, есть, но я не встречал. При разработке качественных образовательных музейных программ приходится учитывать современную привычку сёрфинга, быстрого листания информации и чередования образов, и находить способы «остановки» зрителя и разговора с ним.

Ж. Щ.

– Не помню, где точно, прочла ваши слова о том, что картины наивных художников выражают «не озабоченность жизнью, а очарованность ею…». На мой взгляд, потрясающее определение. А что ещё такое, сугубо специфическое, демонстрируют наивные работы?

А. Б.

— Во-первых, произведения наших художников по большей части — это глубоко личностные высказывания, а не выполнение заказа или средство заработка. Во-вторых, это рассказ о пережитом, визуализация так называемой «биографической памяти». Часто неприспособленные к жизни и легко ранимые, негромко прожившие простую и суровую жизнь, наивные художники производят впечатление людей, хранимых и вдохновлённых высшими силами, словно их бережет какой-то чудаковатый бесхитростный ангел. Они – не хоровые исполнители, они мечтательно и устало бредут по своей, доступной лишь воспоминаниям и грёзам, земле, каждый находя лишь свою партию, ни на что непохожую и слышимую немногими. Поэтому почти всегда произведения одного наивного художника своими сюжетами и стилистикой непохожи на картины любого другого наивного художника. И поскольку эти произведения суть личностные высказывания, не обусловленные профессиональными стандартами или требованиями академической школы, а воплощающие гул истории, переживаний и воспоминаний, они демонстрируют огромное разнообразие сюжетов, приёмов и манер.

Ж. Щ.

– Вновь процитирую вас: «Основная идея, лежащая в основании Музея, — идея Дара: дара творчества, дара как формы и способа существования Музея». С даром творчества понятно. А что касается «дара как формы и способа существования Музея» — продолжает ли пополняться его коллекция? Много ли работ поступает в дар?

А. Б.

— Самые значительные и дорогие (не в материальном смысле) дары мы получили на открытии музея, в ноябре 2017 года.  Это были дары как от частных коллекционеров – Веры Лебедевой и Эдуарда Поленца (Галерея «ПоЛе»), Елены Гладышевой, Константина Киселёва из Екатеринбурга, Владимира Тёмкина, собирателя хорватского наива из Нерехты, Александра Ильина из Ярославля, Сергея Тарабарова из Москвы, коллекционеров из Перми – Андрея и Надежды Агишевых, так и от музеев, например Музея органической культуры в Коломне или Псковского музея. Мы могли бы принимать в дар работы от художников, но они люди небогатые, поэтому стараемся приобретать их работы. Исключение составляет Альберт Коровкин, который периодически находит у себя, что бы нам подарить. Кроме того, люди по старой памяти несут картины Евгению Ройзману, и он сразу передаёт их нам.

Ж. Щ.

– Долгое время в массовом сознании существовал стереотип, согласно которому наивное искусство «второстепенно». Впрочем, как кажется, этот стереотип прекрасно себе бытует и сегодня в сознании людей, желающих выглядеть эстетами. Как полагаете, на чём основан этот стереотип?

А. Б.

— Есть такой механизм, который называется «хрестоматизация». Это когда в «Букварях» и учебниках Родной речи ребёнок с детства учит «рассказы по картине» на произведениях Шишкина, Репина, «Незнакомки» Крамского, затем в рекламе и других носителях массовой культуры видит «Сикстинскую мадонну» Рафаэля, «Девушку с жемчужной серёжкой» Вермеера, «Мону Лизу» Да Винчи, и в результате формируются визуальный канон, позволяющий легко и непринуждённо «считывать» произведение, и, как следствие, — иллюзия понимания искусства. Современные медиа, начиная со второй половины ХХ века, приучают зрителя к клишированному восприятию визуальных канонов, тем самым избавляя его от необходимости эстетических усилий, формируют иллюзию осведомлённости. С другой стороны, сейчас появилось достаточное количество лекториев, фильмов, порталов, где профессионалы ведут вдумчивый разговор с потенциальным посетителем музея о природе и ценности произведений искусства. Но для того, чтобы послушать и посмотреть эти лекции, опять-таки нужно совершить эстетическое усилие.

Ж. Щ.

– Существует мнение, что профессионалу такого рода картины почти никогда не удаются по причине того, что мешает образование, перекрывающее дорогу подлинному вдохновению, непосредственности, полёту души и мысли. Как считаете, так ли это?

А. Б.

— Об этом неоднократно говорил Миша Брусиловский. Например, о детских рисунках он говорил: «Профессионального художника детские рисунки всегда загоняют в ступор, потому что вдруг ясно видишь, что ты уже никогда так не сможешь». Наверное, не зря Пикассо и Кандинский восхищались работами Анри Руссо, а Михаил Ларионов экспонировал русский лубок и Нико Пиросмани. Художники, стремящиеся к поиску новых форм и средств выразительности, внимательно следят за творчеством непрофессионалов. Конечно, в этом не нуждаются авторы академической школы, люди самодостаточные. А вообще, перефразируя Маркса, скажу, что в искусстве нет единой столбовой дороги, каждый сам решает, идти ли ему следом в фарватере за кем-либо, следовать школе и подражать, или торить свой путь.

Ж. Щ.

— Некоторые искусствоведы настаивают на том, что наивное искусство вымирает. Мол, нет больше наивных творцов, а остались лишь художники, пытающиеся имитировать наив… Вы согласны?

А. Б.

— Конечно в этой сфере происходят радикальные изменения, как следствие цивилизационных изменений и информационной глобализации, ведь казалось бы практически не остаётся мест, резерваций, где могло бы сохранятся наивное мировосприятие. Исчезла советская школа художественного всеобуча и поддержки самодеятельного творчества, уменьшается значимость непрофессиональной художественной деятельности, как в быту, так и «на производстве». То есть исчезает система условий, мотивов и стимулов для любительского творчества. За исключением одной – горячей внутренней потребности художественного самовыражения. На своём опыте и исследованиях коллег я убеждаюсь, что наивные художники рождаются, живут и творят. Конечно, негативное влияние на эту среду оказывает иллюзия скорой коммерческой выгоды, когда художник рисует то, что, по его мнению, может быть продано. Ну, так это было всегда и не только с непрофессиональными авторами.

Ж. Щ.

 – Что в ближайших планах вашего Музея?

А. Б.

— В моих ближайших планах – текущая работа по составлению полного каталога музейного собрания наива, расшифровка и публикация текстов наивных художников, аудиозапись рассказов авторов и коллекционера о шедеврах нашей коллекции. Хотелось бы приступить к созданию видеопродуктов на основе моих интервью с художниками. Необходимо начать приучать зрителей к восприятию и размышлению над произведениями аутсайдер-арта, ментально иных художников, для чего мы запланировали выставку такого автора. Мы также будем продолжать реализацию дизайн-проекта интерьеров музея, на который мы получили грант Фонда Владимира Потанина. В планах научного сотрудника нашего музея, Елены Тимошенко, защита кандидатской диссертации.

Моя же голова всё время занята обдумыванием новых лекций, диапазон тематики которых необъятно широк. Ну и самое главное в планах – проектирование и придумывание двух выставок, и это не просто монографические или персональные экспозиции, а исследование двух разных культурно-исторических явлений. Эти проекты запланированы на 2020 и 2021 годы, а о деталях я пока умолчу.

Беседовала Жанна Щукина