В той старой Москве, где и я родился, приглашаю вас на прогулку… по Садово-Триумфальной от дома, в котором живут композиторы, до Тверской, а потом вниз по правой стороне улицы, минуя Страстную площадь, до Брюсовского переулка направо… Вот и Союз композиторов — цель прогулки. Вход с угла в темную глуховатую прихожую, именно прихожую, как в обычной московской квартире, с зеркалом на стене и стоящей в углу круглой вешалкой, а потом, через несколько шагов, в самом начале темного коридора, первая дверь налево… Но  здесь, к сожалению, нет хозяина — именно того, чей маршрут, в поисках его самого мы повторяем… Тогда снова на улицу и налево широким двором до стеклянного входа в Дом композиторов… И  тут, еще не видя его самого за группой людей, я уже испытываю желанную радость, потому что знаю по знакомому громкому голосу и совершенно уникальному неповторимому смеху, что сейчас увижу его — Володю Зака, моего дорогого друга и в недавнем прошлом педагога, наставника — Владимира Ильича Зака.

Он совершенно недоступен в данный момент очередного рассказа в окружении  заинтересованных слушателей, его коллег по работе… безумная глупость делать хоть малейшую попытку прервать его или привлечь к себе внимание, наоборот! Надо немедленно самому присоединиться к слушателям и включиться, стопроцентно отрешившись от всякой суеты, в его рассказ — уникальный, неповторимый, энциклопедически наполненный и циклопически неохватный, легко и непринужденно как бы исполняемый с темпераментом и артистизмом неповторимыми… Надо включать кинокамеру, микрофоны, магнитофоны, чтобы не упустить, не пропустить каждого мгновения этой новеллы, сцены, пьесы, чтобы не прервать и сохранить… И я присоединяюсь, растворяюсь, и со всеми вместе смеюсь и замолкаю… но рассказчик уже заметил меня и по ходу сюжета делает знак глазами и рукой, и это вдруг возвращает всех в реальность, потому что на улице февральский мороз, а все без пальто и без шапок, в том числе и сам Володя… это он шел обедать. Перебегал двор… и так на ходу, отвечая на чей-то вопрос, увлекся, как всегда, и никто уже равнодушно не мог пройти мимо его рассказа…

Каждый день он проходит этот путь, окруженный и наполненный музыкой, каждый день происходит подобная сцена в окружение друзей, коллег и товарищей… и непосвященному трудно уловить хотя бы одну трагическую ноту в партитуре его жизни… разве только подивиться совершенно буйной седой шапке волос над молодым энергичным лицом…

Я так хочу поближе, покороче познакомить вас, читатель, с этим человеком, что невольно волнуюсь… нет, не оттого что не спросил разрешения — его расположению к людям, бескорыстию и доброте нет предела, а именно потому, что необходимо значительно больше слов для мозаики его портрета, чем возможно на журнальной полосе, даже такой щедрой, как эта, предоставленная нам для встречи…

Он начинал свое раннее детство с музыки и, несмотря ни на что, —  теперь на ее вершине. Это именно про него: «Цель творчества самоотдача, а не шумиха, не успех…» про него, несомненно.

Признание в любви не терпит никаких извинений! Вы согласны? Тогда снова в путь с Владимиром Заком… Вот как блестяще описывает он свое музыкальное начало в вышедшей уже в эмиграции книге «Шостакович и евреи»:

«Во дворе нашем «врагами народа» комиссар-эрудит  (заводила, старший мальчишка — М.С.) объявлял всех, кто слабее. Физически слабее. Взять такого было просто: арестованный не оказывал сопротивления. Мое положение в этом смысле было весьма уязвимым. Даже маленький Юрка порой укладывал меня на обе лопатки.  Однако, до поры до времени я, вроде бы, пользовался «статусом неприкосновенности». Такое право давала мне… музыка. Все знали, что я играю на рояле. Не только знали. Открывая окно, я на fortissimo оглушал улицу советскими песнями, что были у всех на слуху. И ребята, во главе с «эрудитом» охотно подпевали мне. Такая энтуазистическая работа с «хором революционеров» радовала меня и, конечно же, поднимала в глазах «вершителей Будущего».

Это середина 30-х. Я познакомился с Владимиром Ильичём через двадцать лет, в 1957 году в знаменитой на всю Москву Стасовке.

Сюда в середине учебного года занесла меня неуемная жажда учиться музыке профессионально, мечта, осуществление которой непререкаемо отодвигали война, жестокая голодуха, а потом не минувшие нашу семью сорок седьмой-сорок восьмой и пятьдесят второй… Но вот с решением строгого экзаменационного синклита во главе с директором, незабвенной Валентиной Ивановной Кульковой:

«Принять в порядке исключения» — я в классе на первом занятии по сольфеджио… которое ведет Владимир Ильич…  и строгое напутствие директора «ни единого пропуска» после первых же минут занятий нейтрализуется вспыхнувшей мыслью: «При таком педагоге?!! Как можно?!.. А если тут все такие?..»

И каждый день — это новое удивление и подтверждение волнующего вопроса. Всеми мыслимыми и немыслимыми путями, судьбой и провидением, старанием друзей, коллег и Валенитины Ивановны в этом маленьком желтеньком домике на Житной улице, чудом уцелевшем среди безликих монстров и до наших дней, в самом центре Москвы, собрались такие музыканты-педагоги, которым впору статут самой прославленной консерватории. И не могу не перечислить хотя бы некоторых, не по значимости или превалирующим симпатиям, а  как подсказывает память. Григорий Абрамович Фридкин, по учебникам сольфеджио которого занималась вся страна, знаменитый король гитары и личный аккомпаниатор Ивана Семеновича Козловского — Александр Михайлович Иванов-Крамской, Александр Аббович Капульский, мастер камерного ансамбля, научивший нас слушать соседа, и дирижер Семен Петрович Великов, открывший секрет соединения слова с оркестром, мой педагог по вокалу, неустанная деликатная и терпеливая Раиса Наумовна Люстерник, концертмейстер Аллочка Бабинцева, буквально втолкнувшая меня в мир песни, замкнутый теоретик Владимир Клобуков и легендарная Мария Алексеевна Шихова из времен Рахманиновской юности… Даже среди них всех, учивших нас, совсем еще неоперившихся, не только музыке и любви к ней, но умению дружить бескорыстно и жадно, Владимир Ильич несомненно выделялся… У двери его класса всегда кучковались слушатели… он знал это… и двойные шумопоглощающие  двери с тамбуром всегда были немного приоткрыты…

Днем здесь учились дети… и педагоги в том же составе опекали их… вечером приходили мы, кто по разным причинам не мог дотянуться до Музыки в том возрасте, когда это по всем традициям и раскладкам необходимо… И мы наверстывали… с помощью этих замечательных и неунывающих педагогов…

Ну, почему, например, В.И.Зак, не получивший за все время обучения музыке (!) ни одной отметки кроме ОТЛИЧНО и имеющий диплом с отличием об окончании Московской Консерватории, был на счастье всем нам преподавателем здесь? Здесь, а не профессором в своей «альма матер»?

Ведь его выводили в свет гиганты музыки… титаны… С третьего курса композиторского отделения музыкального училища при консерватории профессор композиции Евгений Иосифович Месснер «передал» его в саму консерваторию, как говорится, «с рук на руки» Игорю Владимировичу Способину, Виктору Абрамовичу Цукерману и Мазелю Льву Абрамовичу… В тот год всего три абитуриента были приняты на композиторское отделение! И среди них Зак! C такой фамилией, с такой анкетой… и таким талантом… Что же случилось в том страшном 1947 году?.. Почему юноша,  представивший на рассмотрение комиссии свое сочинение «Еврейская сюита», поразившее всех мастерством, новизной музыкальных идей и убедившее в его состоятельности, вдруг… нет, не вдруг… а после слов поверившего в него профессора Евгения Голубева: «Здесь (имелось в виду в его классе композиции в консерватории — М.С.) вы не сможете этим заниматься…» именно после этих слов и трудных раздумий он перешел  с теоретико-композиторского на историко-теоретическое отделение…  Что это: ошибка семнадцатилетнего или судьба, уберегающая от страшного Молоха?

Я задавал себе этот вопрос уже позже… когда наделенный безграничной властью председатель КГБ обзывал публично гения двадцатого века Бориса Леонидовича Пастернака «свиньей», уверенный (и как оказалось не даром — в новой России он, как герой дает интервью по телевидению и благоденствует) в своей безнаказанности…  Двумя годами позже, уже после кончины затравленного поэта, я написал:

Таков порядок на Руси:

Поэтов убивают.

Судьбу иного не проси —

Не удовлетворяют.

По-канцелярски оглядев,

Назначат день и место.

Таков порядок на Руси,

И это нам известно…

Даже одного классного часа было достаточно, чтобы понять, что место Владимира Ильича Зака не здесь, не недорослям, вроде меня, должен он втолковывать двухголосие и объяснять квинты и тритоны…

А студент Володя Зак узнал это в 1952, когда закончил Консерваторию и был занесен на почётную доску золотыми буквами рядом с титанами русской музыки и не получил распределения, а следовательно, и диплома на руки… но почему?  Товарищ Чиновник, представляющий государство, а следовательно, не имеющий фамилии (хотя она была, и мы ее знаем), изрек в ответ на неоднократные запросы: «Вы понимаете, товарищ Зак, мы не можем распределить вас так, как ваших товарищей. Не можем. Вы выдающийся талант, и у нас нет пока для вас подходящего места…»

«Быть знаменитым некрасиво»? Почему, Борис Леонидович? Потому что опасно! — хотел предупредить нас поэт… Знаменитым может быть только Вождь… а Кесарю кесарево… «не это поднимает ввысь…» Не это, нет… но что он имел в виду? Что поднимает — Власть? Партия?.. Вождь! Это он может единым словом назначить «лучшим пролетарским поэтом нашей эпохи» или сгноить в лагере, как Мандельштама за «усищи» и «голенища»…   Так поэтому:

Не надо заводить архива,

Над рукописями трястись…

А потом убеждать вечность в истинности гения-автора своей замученной памятью, как Надежда Мандельштам???

Когда отчаяние взяло верх над осторожностью и разумом, и вельможный Чиновник понял, что человек готов на непредсказуемые поступки, палач сжалился и чуть распустил когти: двадцатилетнему таланту наконец нашлось место — худрук Сыктывкарской филармонии…

На пороге дела врачей, в притихшей, замороченной речами Москве практически мальчик, не знающий жизни, поверил в шанс, подсказанный друзьями, и поехал вместо Сыктывкара на Житную улицу в детскую музыкальную школу имени В.Д.Стасова, где так же придавленный режимом заведовал теоретическим отделом Григорий Абрамович Фридкин…

Только тот, кто помнит эти годы, оценит, что значило тогда приобрести работу… может быть, свободу… может быть, жизнь…

Красиво, красиво быть знаменитым, дорогой Владимир Ильич!

Вам это очень идет, очень к лицу! Потому что эта знаменитость сама нашла вас однажды и на всю оставшуюся жизнь, нашла, а потом,  пробившись сквозь железный занавес, вывела на просторы мира… Но первый шажок свой вы сделали там, в уютном и до невозможности тесном домике, где вскоре пришедший новый директор — Валентина Ивановна Кулькова смогла не только удержать всех прибитых течением страшных лет к ее берегу выдающихся, именно выдающихся, музыкантов, но еще и приумножить новыми…

Какое везение быть рядом с Вами в эти годы становления! И Вашего и своего!..

Я хорошо помню, как с увесистым черным портфелем поспевает Зак со своей дневной новой службы к нам в класс. А эта новая служба там, куда мы спешили в начале нашей дороги… Звонок застал его дома… звонок самого Вано Мурадели! И разговор запоминающийся. Не дословно, но близко к оригиналу воспроизвожу, беру на себя такую смелость, поскольку очень хорошо знаю и одного, и другого.

— Дорогой Владимир Ильич, не удивляйтесь, это с вами говорит Председатель Московского Союза композиторов Вано Ильич Мурадели…

— Да… Вано Ильич… я удивлен, но внимательно вас слушаю…

— Я приглашаю вас к себе на работу, в Московский Союз… в качестве музыкального критика…

— Но… Вано Ильич…  я… я в детской музыкальной школе работаю… а критики… критики должны быть зубастыми…

— Дарагой! Паслушай… ты напрасно са мной споришь… я очень сильный, я гиревик, панимаешь, аба мне даже писал журнал «Здаровье», у нас адин такой в Союзе кампазитарав, мы с табой в разных весовых категориях… А то что в детской музыкальной школе работаешь — очень харашо… значит, детей любишь, значит, у тебя душа нежная, а мне нужны нежные критики… панимаешь?!.  — И вопрос был решен….

Уже через много лет, когда музыковед Владимир Зак был известен в мире своими блестящими научными работами, книгами, статьями, имевшими фантастический успех публичными выступлениями на различных конференциях и симпозиумах, когда он заведовал секцией критики всего огромного Союза композиторов страны СССР, он на два часа в неделю возвращался в свою любимую Стасовку, где по-прежнему блестяще вел незабываемые уроки сольфеджио и музыкальной литературы… И все свободные, а порой и сбегавшие из других классов, толпились в коридоре, чтобы насладиться его мастерством, эрудицией, артистизмом и добротой… А деньги, которые ему причитались за эти часы, попадали к двум замечательным старухам — тете Саше и тете Паше, державшим в школе гардероб (сколько они получали зарплаты?!), и те тратили их на чай и булочки, которыми подкармливали не успевавших поесть педагогов и великовозрастных и, как положено, вечно голодных студентов, вроде нас… Но об этом другой рассказ…

Первые же серьезные научные исследования молодого ученого привлекли внимание профессионалов, начиная с его консерваторского диплома, посвященного кантатам и ораториям Сергея Сергеевича Прокофьева.  Мне же запомнилась одна из первых монографий Владимира Зака, посвященная талантливому и рано ушедшему композитору Андрею Бабаеву, в особенности его песенному творчеству… Вы помните «Я встретил девушку – полумесяцем бровь…» — это как раз Андрей Бабаев…

Надо сказать, что на шестой части суши возник совершенно новый музыкальный жанр, как тогда называли «массовая песня советских композиторов». Владимир Ильич очень интересовался этим необычным явлением. Много талантливых композиторов искали отдушину для своего творчества в песенном жанре, уделяли ему внимание. Даже гениальный Дмитрий Дмитриевич Шостакович со своей «Песней о встречном»… Очевидно, это происходило не случайно… могу высказать только свое предположение… мне кажется, что многие могли таким образом быстрее реализоваться, заработать имя и общественое признание, которое вроде служило неким защитным средством в той страшной эпохе… и вообще, заработать на жизнь… Как говорили:  «симфонией не проживешь»… Но это было весьма и весьма непросто — надо было прорваться не только через партийную и партийно-редакторскую цензуру, но и через самих райкомовско-обкомовско-цековских так называемых «критиков”, вернее соглядатаев, которые учили авторов, «как» и «что» писать… ( в том числе, и таких, как Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович)…  Надо было еще устоять и в непростом соревновании с  коллегами… Парадокс же, как стало совершенно очевидно, состоит в том, что многие песни (я не говорю о заказных, намеренно идеологизированных)  — буквально музыкальные шедевры, доказательством тому может послужить, что мы многие десятилетия помним их. Это не ностальгическая память, ибо эти песни перешагивают эпоху и сегодня приходят к новым людям, приходят не для слушания, вот ведь как! — а для исполнения, то есть по совершенно уникальному замечанию Исаака Осиповича Дунаевского становятся «автобусными песнями», песнями, которые поют по зову души, песнями, которые поют, извините, даже пьяные в  электричках и автобусах…

Музыковеды, очевидно, еще не однажды серьезно проанализируют этот парадокс эпохи, когда под жесточайшим гнетом и свирепой цензурой рождались настоящие талантливые произведения, шедевры мелодического песенного жанра. Мне же ясно лишь, что талант композиторов оказался сильнее власти… они сами, не заметив того, стали властью… ведь не постановления пленумов распевали, а то что дарили людям они!..

Владимир Ильич интересовался этим жанром, писал о советской песне и вскоре стал одним из уважаемых авторитетов в этой области, тем более, что сам хорошо знал работу по созданию песни «изнутри»…

Мы много говорили с ним и об одном из видов такой песни — песни для детей… он намеревался специально заняться исследованиями в этой области, задавал мне немало вопросов поскольку я много лет и со многими видными композиторами работал в этом жанре и «заседал» в редакционных советах…

Любой композитор — и молодой начинающий, и маститый известный всегда мог рассчитывать на внимательный, искренний и доброжелательный, конечно, разбор своего творчества… Зак никогда не отказывался помочь и не жалел времени… а музыкальная среда его обитания включала в себя все слои — от самых верхних до только образующихся, появляющихся в пирамиде музыкального творчества…

Любой власти претит талант. Можете со мной не соглашаться… но подумайте тогда, почему так стремятся сильные мира сего приручить, купить или уж заставить талант служить себе? Почему и для чего? Чтобы талант сам признал свою вторичность в мире, возвеличивая этого сильного, чтобы не было соблазна сравнивать, кто выше и сильнее…

Власть — всегда насилие. Тоталитарная — многократно большее… но самосохранение таланта оттачивает и закаляет его… неправда, что «истинный талант всегда сам пробьется», — вранье!… Таланту нужна крепкая опора и… нежность… Не зря об этом и говорил мудрец Мурадели, соединяя в себе оба качества и выстояв в борьбе с властью, он знал «как» и умел помочь другим… и то, как сегодня пытаются некоторые горе-критики издалека представить его огромную личность в виде сатрапа и подпевалы безнравственной власти, вызывает у меня, как и у немногих очень хорошо знавших его людей, чувство обиды за несправедливость к нему. О тех же, кто намеренно лжет о нем, говорить вообще не стоит, они вызывают чувство недоумения и омерзения…

Сегодня трудно и напрасно гадать, как бы развернулся композиторский талант Владимира Зака, сложись его путь по-другому, но то, что он делал на композиторском фронте — превосходно! Его песни, его музыка к спектаклям в Московских театрах всегда были свежи и привлекательны — он невероятный придумщик, страстный человек и щедрый фантазер, наделенный очаровательным искрометным юмором… Мне повезло: довелось написать с ним несколько песен и один спектакль для Театра Эстрады…

Какое наслаждение с ним работать! А слушать его импровизации в джазовом стиле, погружаться в море тональностей столь причудливо и изящно перекрещиваемых, сводимых и разводимых, что дух захватывает, как в точке отрыва на трамплине!..

Что же за идеальная личность перед вами?! Читатель, вам хочется недостатков, оплошностей, проступков, за которые стыдно? Простите, вы не мой читатель… вы ошиблись адресом… я совсем о другом…

Власть не смогла убить его талант. Володя Зак стал любимцем музыкальной среды всей страны, во всех ее краях, где бывал по долгу службы, с выступлениями, да просто по случаю… Эта мгновенная сходка, в которой он непременно становился центром в любом краю и в Америке, на новой для него земле, просто предписана ему судьбой для нормального существования — это новый вид творчества: лекция на пленере, беседа с продолжением, творческая вспышка, андроникиада без подготовки…

Наивно думать, что его переезд, адаптация прошли незаметно и безболезненно — нет. И он сам, и его близкие выпили полную чашу эмигрантских невзгод и разочарований… но его жизненные приоритеты настолько высоки, что рядом с ними, конечно, еще мельче, ничтожнее становятся все бытовые проблемы, а душа… чтобы узнать о ней, надо читать его работы, статьи, книги…

Каждая его лекция в университетской аудитории — неординарное событие, как и тогда — в нашей Стасовке, каждый его доклад на научную тему украшает конференции и симпозиумы самого высокого мирового ранга, на всех континентах его имя авторитетно не только в профессиональной среде, но и как увлекательного популяризатора музыкальных идей для широкой публики… а его книги всегда расходятся… ибо, кроме новых оригинальных  версий и построений, они написаны великолепным слогом — Бог и в литературном жанре не обделил его талантом… И если научные труды доступны лишь профессионалам, его выступления и в разных газетах, и в эфире читают, слушают с увлечением все. Да просто по-другому быть не может… Это же Зак!.. И он при этом не должен оглядываться на псевдодемократическую злую и беспардонную власть на своей бывшей родине… Так, за все в жизни мы платим… и чем талантливее человек… тем более дорогой ценой, поверьте…

И вот я держу в руках подарок, небольшой томик, изданный в Нью Йорке, с автографом автора — Владимира Зака “Шостакович и евреи”…

У меня привычка… многолетняя: открыть новую книгу наугад и прочесть, что же на этой “случайной” странице… Читаю: “Мои украинские друзья рассказывали мне, как прятал Шостакович от НКВД еврейского фольклориста Моисея Яковлевича Береговского, когда в Украинской Академии закрыли сектор еврейского фольклора, а самому Моисею Яковлевичу грозила тюрьма. Шостакович буквально встал грудью за еврейского фольклориста, преступая все дозволенные “нормы коммунистической морали”. Но тут я нарушаю обычай и листаю, листаю книгу, читаю и не могу оторваться!

Володя, Володя, сколько лет мы дышали сквозь это “коммунистическое” сито!..

— Знаешь, — говорит он мне, — я тебе сейчас процитирую одного умного человека. — Он открывает одну из своих книг и читает: «Если мы хотим быть всего лишь нормальными, мы скоро вообще перестанем быть,» — это сказал великий еврейский мудрец Мордехай Бубер… Понимаешь, «всего лишь нормальными»…

— Да, — отвечаю я. — Глядя на тебя, я понимаю это.

А Владимир Зак пишет новую книгу — процесс творчества непрерывен и не зависит от места его обитания… Мне кажется просто, что его московская кухня с книгами, нотными листами, чайником и печеньем на столе переехала вместе с ним с Садово-Триумфальной на 183 стрит в Манхеттен, и вот мы снова вместе пьем чай после нескольких лет разлуки, продолжаем, будто он и не прерывался, разговор и, конечно, строим планы… но уже, к сожалению, не на далекое будущее,  хотя… кто знает… «Ars longa, vita brevis «… как говорили древние. Просто мы больше стали дорожить временем и значительно больше храним в своей памяти. А потому все, кто с нами за столом, замолкают, когда Володя говорит мне: «Старик, а помнишь…» И Богом данное ему и отточенное годами увлекает всех нас за ним в его великолепный неподражаемый мир таланта, искренности и доброты.

Прошли годы… Прошли. Владимир Ильич Зак сделал открытие мирового уровня, мне не под силу объяснить его, но называется оно так: «ЛИНИЯ СКРЫТОГО ЛАДА», многие композиторы и даже теоретики не сразу постигают его суть. Я провожу аналогию: так было когда-то с теорией Эйнштейна, пока мир поверил в неё и понял её великую суть. Был большой юбилей Зака в Нью Йорке, встречи и встречи, я не пишу биографию, а только свои мысли, размышлизмы по поводу жизни великого человека, и… страшное многоточие… через несколько лет я дописал его, свой размышлизм.

Добавление (послесловие) к размышлизму «Быть знаменитым некрасиво?»

Многое в нашей жизни символично. Удивительно, как равнодушно мы к этому относимся! Какой глухотой отвечаем на подарки природы, подсказки судьбы и проявления высшей силы, руководящей нашей дорогой по белу свету. Совершенно удивительно. Очевидно, суета существования воспринимается, как усилия творчества, и шум цивилизации порождает внутреннюю глухоту в стремлении отгородиться от ненужного, но в этом ненужном оказывается самое существенное, важное, необходимое.

Стремление остаться в памяти людей после ухода присуще всем, особенно художникам. Затёртые слова вроде «дело его живёт» несут на себе сильно отдающий запах прошлого красного времени, но суть-то именно в этом на первый взгляд пошлом сочетании газетного выражения.

Ушёл человек, но это не может оборвать того, что он делал на земле, что он творил и отдавал, совершал и совершенствовал, выплёскивал из души своей и дарил… расшифровка не нужна, она бессмысленна, но суть!..

Мой первый звонок в квартиру ушедшего друга, и его голос, ставший родным за десятилетия, встречает меня привычной фразой автоответчика! Я вздрагиваю и даже пугаюсь, и первая мысль: зачем это? Ведь его нет уже! Что бы я ни отдал за то, чтобы, как всегда, вдруг прервалась эта механическая фраза в ответ на мой голос «Володя, возьми трубку!», и я бы снова услышал: «Здравствуй, дорогой!» Как это обидно, что я уже никогда не дождусь этого!.. и может быть, лучше стереть, обновить приветствие – его голос остался на плёнках, в фильмах… лучше стереть, чтобы не вздрагивать каждый раз звонящим в его квартиру…

Да? Но ведь люди звонят, потому что ОН НУЖЕН ИМ! Необходим! Существенно и непреходяще то, что он делал и сделал, и голос в электронной машинке напоминает нам об этом! Этот голос живой – ничего нет проще этого! Общайтесь с книгами и статьями Зака! Читайте их, и вы услышите его голос! Этот автоответчик лишь напоминает нам, что мы должны стать внимательнее и усидчивее, чтобы понять, постигнуть, дотянуться до глубокой сути сделанного выдающимся человеком! И каждая наша попытка, каждый шаг на этом пути – есть продолжение жизни, творчества, не оборвавшихся с нелепым и трагическим уходом от нас действительно экстранеордирнарного человека! Если мы не успели вдосталь начерпать из открытого и преподнесенного нам Владимиром Заком, то должны (прежде всего себе) сделать это! Попытаться достичь его высот и глубин, чтобы понять там то, что даст нам возможность идти дальше, т.е. именно «продолжить его дело»! Ну, такая тривиальная мысль! Аксиома!

Отчего же пугаться и вздрагивать при виртуальном общении с ним? От неожиданности? От мистических предрассудков? От собственной чёрствости?

Я набираю номер и прослушиваю до конца его приветствие, и за эти сорок секунд возникают невольно фотографически точно разные картины из долгих лет нашего общения и дружбы, и я не знаю, почему каждый раз именно этот момент, эпизод – то в классе, где он, учитель, ходит между рядами, а я, ученик, склоняюсь над своим диктантом, который он время от времени повторяет на клавиатуре рояля, то на «пятачке» перед Домом  композиторов, то в его комнате у пианино, когда мы работаем и сочиняем, то, наконец, в его последней квартире, откуда я услышал нестираемое послание всем нам: «Hi! You reаched… Да! Мы «достигли Вас!» Дозвонились! Мы соединились с Вами, чтобы снова получить от Вас, учителя, друга, учёного, мыслителя ещё один урок! Не только в той области, где вы сделали открытия, остающиеся беспокойному человечеству на всю его дальнейшую историю, но урок жизненного мужества, возвышенной мудрости древнейшего вашего народа: будьте внимательны к символам, окружающим нас! Они помогают обнаружить так много прекрасных возможностей совершенствования собственной души и постижения бессмертных истин, они открывают суть того, что мы называли дружбой с ушедшим человеком и выполнения долга перед ним, самого главного нашего долга: продолжения жизни тех, кого мы любили… И любим.

Михаил Садовский