Я не люблю города. Но мне нравится в них бывать. Не жить, нет. Просто приезжать, гостем, туристом. Города мне нравятся рано утром, когда жители еще спят и поздно вечером, когда они уже спят.

АРХАНГЕЛЬСК

Когда меня спрашивают – ты откуда? я называю ближайший большой город.  Как у многих детей военных у меня нет одного родного города. Я родился в Архангельске, так написано в паспорте. На самом деле это случилось в маленьком поселке под Архангельском, где служил в авиации северного флота лейтенант Анатолий Жердев. Архангельска я не помню и не знаю. И никогда во взрослом состоянии там не был. В младенческом возрасте меня оттуда увезли. Знаю, что в Архангельске родился и ушел с рыбным обозом в Петербург Михайло Ломоносов и стал академиком и большим вельможей. Знаю, что Архангельск находится на Белом море. Еще в Архангельск шли конвои из Англии с военной техникой и продовольствием во время войны. Позже в Америке я даже снимал дом у бывшего моряка с этих конвоев. Звали его Перли.

И хотя я не помню города, но отношусь к нему очень тепло. Как ни крути, а родина. И само название Архангельск мне нравится, как будто место где живут архангелы…  И море там Белое. А теперь живу на Черном. Наверное, правильно, Белое это все в детстве, даже в младенчестве. Так что связь у меня с этим городом есть, но больше мистическая, чем реальная. И Ломоносов как то близок, хотя он ушел с обозом, а мы всей семьей улетели на военно-транспортном самолете. И он стал большим ученым и вельможей, а я нет. Видимо способ, которым ты покинул Родину, имеет значение.

МУРМАНСК. АПАТИТЫ

Город Апатиты, Мурманской области. Здесь уже есть воспоминания, картинки. Садик «Золотая Рыбка». Аквариум, и две воспитательницы. Одна уже в возрасте, другая молодая и красивая. Старенькая воспитательница иногда забирала детей, за которыми не пришли родители. Я до сих пор помню, как мы хотели, чтоб нас не забрали и мы пошли ночевать к ней. И один раз мы с братом Вовой попали в  эту счастливую команду. Она нас всех укладывала спать в одну большую кровать , накрывала очень теплым одеялом и читала нам на ночь.

Мы все очень ее любили, но мальчишки, все-таки жениться предлагали молодой. Просили ее подождать, пока вырастут. Хитрые маленькие мужички. В тихий час укрывались с девчонками под одеялом и показывали друг другу письки.  Ничего пошлого, просто изучение физиологии, и удивление, что у них все по-другому.

В 1994 году в Америке, обдумывая все возможные способы заработать на хлеб насущный, мы с Ольгой решили открыть частный детский садик, и для изучения бизнеса посетили один в Напе. Честно говоря, я был поражен увиденным. Мы пришли в садик в тихий час. Все дети спали в комнате, приблизительно 8 на 4 метра, на полу, на матах, в одежде. Оказалось, что эта комната так же была столовой и игровой. Я ни в коем случае не хочу доказывать преимущества социалистической формы государственности и экономики, тем более, что развал СССР уже, как бы все доказал, но 30 лет назад, в обычном советском детском садике у нас были отдельная спальня, отдельная столовая и отдельная игровая комната. Во дворе у каждой группы был свой, довольно большой, участок земли с песочницами, качелями и прочими необходимыми детскими прибамбасами. И это было в середине 70х. Убожество американского детского садика середины 90х было одно из первых зарубежных потрясений. Потрясения эти были как в пользу России, так и наоборот.

Например, в первый раз уплатив налоги, мягко говоря, слукавив в свою пользу, но, все же уплатив, через год я получил из налоговой чек на довольно приличную сумму. Оказывается, что посчитав налоговый сбор, налоговая служба штата выяснила, что в этот раз налогов собрали больше, чем необходимо для утвержденного штатом бюджета. Излишки пересчитали и, пропорционально уплаченному, раздали обратно налогоплательщикам. Вещь для России невиданная. У них даже форма налоговой декларации называется Tax Return, что дословно значит форма возвращения налога. С ума сойти. Получив чек от налоговой мне даже как-то неудобно стало перед бюджетом штата за свое лукавство. Но длилось это не долго. Самому себе маленькие грешки прощаются всегда легко. И когда администрация предложила мне добровольно платить в пользу города один доллар из тысячи, я согласился. Сумма небольшая, а то, что город обустраивается, я вижу сам каждый день.  В России я принципиально не плачу по квитанциям ЖКХ, и готов судится с ними до последнего рубля и судьи, потому что ни текущего ремонта, ни обустройства прилегающих территорий не видел никогда в течении последних 25 лет.

Итак, Апатиты. Город назван в честь очень полезного минерала, который обнаружил в Хибинах (это название гор) один умный академик еврей Ферсман в 30х годах прошлого века, а затем приватизировал другой неглупый еврей Ходорковский в 90х. Не знаю, расстреляли ли в тех же 30х Ферсмана, скорее нет, потому, что в Апатитах была улица имени Ферсмана, а вот Ходорковского посадили, и улиц имени Ходорковского нет, и уже не будет. Все-таки, большая разница между двумя этими евреями. Один открыл, другой купил. Да и купил, как-то неправильно. Приватизировал.

Недалеко от города есть озеро Имандра. Нас в детстве им пугали. Говорили, что оно холодное и глубокое.  На русском севере очень много красивых звучных названий. Ваенга, Имандра, Оленегорск, Хибины, Североморск, Соловки, Кинешма, Устюг, Африканда… И мороз, и солнце, и нежность, и храбрость, и жуть радостная, и бескрайность. Все есть. И всего много.

В Апатитах мы с братом пошли в школу. Сначала он, на год старше, потом я. Школа была большая, белая, кирпичная. Помню, что от нас до школы шла ледяная горка. Мы садились на портфели и ехали на них прямо до школьной ограды. Портфели не выдерживали сезона. Но как ни ругались родители, удержать детвору от такого удовольствия было невозможно.

Мурманская область, напоминающая на карте голову дракоши, и упирающаяся затылком в Норвегию, оставила детские впечатления – «Золотая рыбка», северное сияние, полярная ночь, таинственная и опасная Имандра и долгое путешествие поездом на юг к бабушке.

ВОЛОГДА – 18

У городов бывают номера. Мы это узнали, когда отца перевели в гарнизон Федотово. Так вот жили мы в Федотово, авиабаза называлась Кипелово, а адрес у нас был Вологда 18. Забавно. А тогда этот военно-секретный бред воспринимался вполне серьезно и даже романтично-необходимо. Гарнизон Федотово – это два авиаполка (а позже авиадивизия) стратегической авиации Северного флота СССР. Гарнизон назван в честь Александра Сергеевича Федотова – первого начальника-основателя гарнизона и первого командира 392 отдельного дальне разведочного авиаполка. Александр Сергеевич погиб 23 февраля 1966 г. в авиакатастрофе. Человек погиб, гарнизон остался. Мы гордо себя называли — Федотовцы. А наш школьный ансамбль назывался «МИФ», Мы Из Федотово. Состав — три человека, Олег Володин – ритм, вокал, Курбатов – ударные, я – бас.

Парады на день Победы, 1 Мая, 7 Ноября, День Советской Армии и Военно-морского Флота, в день Авиации. Вот мои самые яркие детские и юношеские воспоминания. Парадная черная форма, шитые золотом погоны, ремни, морские кортики. Духовой оркестр, четкие, нога в ногу шеренги. А по бокам улицы – дети, женщины, подростки. Те, ради кого и маршировали матросы и офицеры по главной федотовской улице в сторону Дома Офицеров. Им не пришлось воевать. И, слава богу. Значит, правильно они охраняли северные границы страны. Подлетали и сопровождали их натовские истребители в нейтральных водах. Дело привычное и не опасное. Просто демонстрация возможностей, мы им, они нам. Переговаривались, крыльями махали и расходились, даже по-джентельменски. Знали друг друга по именам и бортовым номерам. И тем не менее, падали самолеты, гибли люди. По разным причинам. Экипаж ТУ-95, да и ТУ-142 насчитывали до 11 человек летного состава. На федотовском кладбище множились братские могилы. Когда мы уезжали, там уже лежало более ста человек летного состава.  Иногда хоронили только парадную форму. Тела исчезали в океанах – Атлантическом и Северном. Честь и слава вам мужики. И вечный поклон земной.

А детвора ходила в школу и в садик. Ни у школы, ни у садика не было номеров, как в других городах. Они просто так и назывались, — Федотовская средняя школа и Федотовский детский садик. В школе царили мушкетерские отношения. Дрались только один на один, до первой крови или падения.

Городок, так назывались маленькие города в России, в основном военные, находился прямо в лесу. Лес был смешанным. Ели, сосны, березы, осины, черемуха по берегам рек. Весной все собирали березовый сок. Банки стояли сплошняком вокруг городка. По дороге в школу, а мы шли через лес, сока напивались вдосталь. В зависимости от березы, сок по вкусу разный. У молодых березок он совсем прозрачный и слегка кисловат, у берез постарше розоватый, с пенкой у желобка и слаще.

А первым сильным впечатлением после переезда в Федотово было впечатление международного значения. Мы с братом по телевизору посмотрели первый хоккейный матч Кубка вызова, СССР-Канада. 7-3. Орали как бешенные и навсегда вошли в души и в сердца наши детские имена Харламов, Петров, Михайлов. И наша сборная. Лучшая в мире. И страна, тоже лучшая в мире. Потом я не раз убеждался, что в детстве мы понимаем все правильно.

Ближайшим большим городом была Вологда. Без номера, просто Вологда – столица области. Вологда – очень старинный город. Лет на сто, а то и больше старше Москвы. На языке древних северных руссов лес назывался – волок. И объясняя, как пройти к городищу они говорили – волок да волок… лесом да eще лесом… и выйдешь. Так и пошло. Волок да волок и получилось – Вологда. В старину Вологда славилась маслом и кружевами. Еще сюда как-то раз бежал Иван Грозный и по пути в Архангельск останавливался Петр Первый на пару с Алексашкой Меньшиковым. А позже в ссылке был Сталин. В общем, все мало-мальски значимые в России люди здесь отметились. В Вологде, как и в Москве, центральное место занимал Кремль. Он тоже был построен на берегу реки, только Вологды и был, конечно, старше Кремля Московского. Через реку от Кремля стоял Вологодский Государственный Педагогический Институт. Теперь, наверное, университет. После распада Советского Союза почему-то все институты стали университетами или академиями. И еще куча новых появилось. А само образование стало гораздо хуже. Из вновь названых и образованных университетов и академий выходят выпускники со знаниями и кругозором, в лучшем случае, уровня советской десятилетки.

И то это отличники с красным дипломом во всю голову.

Народ на севере другой. Понял я это когда переехал на юг в Краснодар. На юге человека, семью кормит определенный кусок земли. Он плодороден, и он родит. Поэтому владение землей определяет благосостояние и значимость семьи, рода. Любые пришлые – потенциальные соперники, претенденты на землю, почти враги. На этом основывалось идеология казачества. Считая себя частью русского мира, тем не менее, русских из сопредельных с их территорией областей называли мужиками, себя казаками. Мужик для казака был существом низшим и жить на Дону и Кубани мог только батраком. Само название – мужик, считалось оскорбительным.  Собственность для казака, южанина понятие священное, особенно – земля.

Северянин живет просторами. Земля там родит слабо, а вот леса дают добычу. Простоты северные бескрайни, морозны и опасны. Ни семьей, ни тем более одному не справится. Нужно всем миром, общиной. И владеть огромными просторами вещь бессмысленная, да и невозможная. Идеология собственности северянина, в отличии от жителя юга общественная. Охотники, покидая зимовье, оставляют запас продуктов, соль, спички, дрова для человека им неведомого, вдруг попавшего в беду. На юге этого нет. В отличии от запада в России никогда не было частной собственности в чистом западном понимании. Все в государстве, и земли, и люди, и имущество принадлежали государю или государству. Земли, выданные в пользование дворянам, выдавались именно в пользование и в любое время могли быть государем-государством изъяты, хотя и передавались по наследству, продавались, закладывались, т.е. носили все признаки частной собственности на землю, таковой реально не являясь. С приходом большевиков общественные институты собственности только усилились. Россия – страна огромная. Представить ее, разорванной на неприкосновенные частные владения, невозможно. Даже сейчас, имея все законные основания на частное владение землей, мы ее частной, своей, собственной до конца не осознаем. Не укладывается это в нашем генетическом общественном сознании. И когда на недрах нашей, российской земли обогащаются отдельные, непонятные, не знакомые нам личности мы этого не принимаем и не примем никогда. И это недовольство — медленно тлеющий запал огромной революционной бомбы. И мы легко забываем, что общественное пользование этими богатствами тоже каждому отдельному жителю страны ни пользы собственной, ни благосостояния не принесло. Парадоксальна душа наша. Земля – она богом создана, и дана нам в пользование на короткое время земной нашей жизни. И не может она быть собственностью, как воздух, как звезды, моря и океаны.

КРАСНОДАР

Сейчас это мой город. Я в нем не живу, но сейчас это мой город. Бесполезно писать о нем, как о женщине, с которой живешь. Я его еще не прожил. А начинался роман скверно.

Отогнув рубахи ворот
Я осматриваю город
Правда, сердцу неотрадно
Или я немного сдал
Только кажется похабным
Злым и пошлым Краснодар
По кишкам вертлявых улиц
Калом движется народ
И трамвая харя хмурясь
Массу россыпью везет.
У домов глазницы злые
Небо в тучах, как в дерьме
Ляльки всякие в фирме
Рожи глупые, пустые

У каждого города есть характер. Он, как правило, не совпадает с моим. Не сошлись характерами, так говорят миллионы пар, уставших жить вместе. Они не научились уступать друг другу. Мужчина и женщина могут научиться уступать, человек и город нет. Город вообще не знает уступок. Его требования растут с каждым новым жителем, с каждым новым домом и с каждой новой улицей. «Сказка о рыбаке и рыбке», старуха – это город. Ай да Пушкин…

99% городских построек уродливы. Устроенный богом мир прекрасен во всем. Нет некрасивых лесов, степей, гор, рек, морей, озер, океанов. Дождь, снег, туман, пустыня – все это не раз служило источниками поэтического вдохновения. В «Соборе Парижской Богоматери» Гюго не смог обойтись без Квазимодо. Влюбленный, романтичный гигант-добряк, тем не менее, внешне уродлив. И не случайно. В классике случайностей не бывает.

В городе красоту складывают в специальных помещениях – музеях. Художники из города едут «на натуру». Они едут в созданный богом мир и забирают часть его с собой в город в виде холста, покрытого красками. Самые лучшие изображения затем вывешивают на стены в этих специальных помещениях. Икона никогда не передаст лицо бога, картина никогда не отразит бога в природе. Икона и картина – всего лишь представление человека о боге. А сам бог везде, и в человеке тоже. И ему не нужны представления человека о себе.
Хотя, чего это я? Я просто на даче живу… море, рассветы, банька…

В городе мужчина – официант, водитель, купец. В поле он – воин, даже один. В лесу, на море, в горах, в степи он охотник, рыбак, добытчик, путешественник, от слова путь. Не турист. А женщина она везде женщина. Хотя город и ее меняет и развращает. Но везде она мать. Это главное.

Самое страшное изобретение города – спальный район. Тысячи людей, оторванных от земли живут под одной крышей. Ругаются, радуются, умирают, рождаются, поют, смеются, совокупляются, пьют, едят, дети, взрослые, старики, юноши, девушки. Больные и здоровые, разумные и дебилы, развратники и скромники, пьяницы, наркоманы, художники, музыканты, убийцы, роженицы, священники и проститутки существуют в одном небольшом пространстве глупо полагая, что бетонные стены охраняют их частную жизнь. Бетон не сдерживает бешенную энергетику всех этих живых существ. Любая многоэтажка – это котел. А если визуально убрать стены и увидеть, и услышать их всех одновременно… Это Гойя… Он видел.

И тем не менее в 20м веке большинство людей переехали в города. Очень он интересный – этот век двадцатый. Две войны, самые страшные, революция, смысл которой нам еще не дано понять, космос, интернет. Кстати воюют города. Села, самое большее дерутся. В драках, бывает, убивают, не часто, но бывает. В войнах истребляют. Даже не видя врага. И не зная, что это враг. И возлюбить врага своего человек не может, будь он истый христианин в десятом поколении. Сотни тысяч мирных японцев не были врагами американского летчика, нажавшего кнопку сброса. А он нажал и уничтожил. И получил орден и признание своего народа. Нельзя делать то, за что сейчас вознесут, а позже проклянут.

В 20-м веке люди сбились в кучи, как никогда до этого. Их стало легче уничтожать. Именно поэтому в войнах 20го века людские потери неизмеримо выше. И подавляющее большинство убитых – не воины. На земле еще очень много места для жизни людей. В России больше всего. Но нас собирают в города. Из нас делают толпы. Толпу легче убить, толпой легче управлять. В толпе всегда много начальников разных уровней. И каждый в толпе хочет занять место начальника и управлять какой-то группой людей. В лесу охотнику управлять не кем и не надо. И добыча его – не враг его. В городе добыча человека – всегда, так или иначе, другой человек. Который слабее. Добыча маньяка – женщина или ребенок. Добыча города человек.

САН ФРАНЦИСКО

Есть три постройки – символы Сан Франциско. Вернее, две постройки и одна конструкция. Это мост Golden Gate (Золотые Ворота), небоскреб Пирамида и трамвай.

Мост начали строить в 37 году и построили за 4 года. Он до сих пор справляется с трафиком, сложное для перевода слово. В основном обозначает движение. Но может обозначать и пробки. Строили его как бы вскладчину. Создали акционерное общество, в которое большой долей вошли Напские виноделы. Napa Valley – это самая знаменитая винная долина в США. Миль 40 в длину и 3-5 в ширину. По бокам долины тянутся горы. В долине растут виноградники, по периметру обсаженные розами. Сначала я думал просто для красоты, позже один винодел объяснил, что когда цветут розы и виноград пыльца смешивается и добавляется пикантность во вкус вина. Чтобы ощутить эту пикантность нужно, видимо, быть гурманом. Я это вино просто пил. Много. И пикантности не чувствовал, зачастую с вина переходя на водку. Но не стоит об этом. Одна из проблем напских виноделов заключалась в вывозе своей продукции на рынок. Сан Франциско, помимо того, что сам был хорошим рынком, это еще и крупный порт, те есть выход в океан, а, следовательно, и выход в рынок мировой. Доставка же грузов и пассажиров в Сан Франциско осуществлялась малыми судами и растущий поток вина и людей не удовлетворяла обе стороны пролива. Нужен был мост. И не просто мост, а мост красавец. Намного вперед думали виноделы. Сейчас поток туристов в Напскую долину уступает лишь Дисней Лэнду в Лос Анжелесе. Сами винодельни выстроены в виде замков различных стилей и эпох. Вдоль долины ходит Васин винный поезд и живописная асфальтовая дорога, которая вьется у подножия гор.

Мост, действительно заслуживает того, чтобы быть символом. В годы депрессии с него было модно прыгать в океан. Потом депрессия кончилась, и прыгать перестали. Golden Gate красив. Выкрашен он в цвет червонного золота. Красит русский еврей Боря со своей командой. Боре этот бизнес перешел по наследству. Они его красят, если смотреть с океана, слева направо, а когда заканчивают, начинают сначала, потому что соленая вода, солнце и туман уже подъедают краску пока Борины маляры доходят от одного берега пролива до другого. Сам Боря интересный, седой мужик лет пятидесяти. Жену его зовут Валя. Она в свое время была чемпионкой Украины по многоборью. Со всеми вновь знакомыми мужиками она устраивала, что-то вроде армрестлинга, только ногами. Валила всех. Валя баловалась наркотой, не так чтобы сильно, для себя и друзей. За ней даже следили. Однажды, когда они с Борей возвращались с Гавайев, ее приняли в аэропорту. Зря  приняли. Себе дороже. Валя разыграла сердечный приступ, прямо в отделе полиции. Хватала ртом воздух, вращала зрачками и хрипела: — Pills, pills… (таблетки, мол, таблеточки) и показывала на сумочку. Полицейский в ужасе, что леди вот-вот откинется, дал ей сумочку. Валя достала баночку с каким-то легальным медицинским названием и заглотила, оставшиеся там последние три таблетки экстази. Полисмен послушно подал воды. Когда, минут через 10 появился инспектор из местного наркоконтроля, Валя уже плыла. Быстро оценив ситуацию, инспектор задал два коротких вопроса и получил два коротких ответа:

— Где вы принимали наркотики?
— Здесь.
— Кто вам их дал?
— Он.

Валя показала на услужливого полицейского. Инспектор показал тому глазами на дверь и оба вышли. Через 5 минут вошел Боря и сказал:

—  Пошли, я забираю тебя на хрен.
—  Почему на хрен?
— Так инспектор сказал.
— Правильно. Чего они в протоколе бы написали?

За проезд по мосту берут плату. В начале 90х это стоило доллар, в 2005м  уже платили 5. Но если в машине находилось 4 человека, оплату не взимали. Так боролись с пробками на дорогах и в городе. Американцы народ расчетливый. В пригородах всегда рядом жили несколько человек работающих в городе. Возили по очереди. Экономия на мосту, плюс бензин. Плюс на три машины меньше в пути и в городе. Экология и пробок меньше. Разумно. Там много чего разумного. И много чего правильно устроено для человека, почему же так скучно там? Не им, нам там скучно. Неужели неразумность, неустроенность жизни нашей – тоже часть души русской?

Про трамваи и Пирамиду мне рассказал Ваня Резвой. Очень интересный человек. Жену его звали Ева. Они сбежали сначала из Средней Азии, когда начались погромы русских, потом в Америку, уже просто так в поисках доли лучшей. У каждого эмигранта своя история, но основа всегда одна, рыба ищет, где глубже. Одно время мы были просто знакомы, потом даже работали вместе.

Однажды Ваня серьезно помог знаменитому путешественнику Конюхову. Ну как помог, скорее навредил, но после Ваниной помощи Федор стал еще более знаменит. Короче, приплыл наш Конюхов в штаты и в обратный путь уже собирался. И нужно ему было какое-то навигационное оборудование то ли обновить, то ли установить, не суть. И Ваня, каким-то образом, ввязался в это дело. А жил Ваня Резвой в полном соответствии со своей фамилией. Короче отпросился он с работы и у летел в Нью Йорк, (я бы написал Ёрк). Там как раз переоборудовали лодку нашего путешественника. Оборудование, которое устанавливал и настраивал Иван, должно было отражать параметры Конюховской лодки на радарах других судов, чтобы суда большего размера его не затерли в портах и в океане не опрокинули ненароком. А судов меньшего размера в океанах и не плавало. Конюхов был такой один, или один на миллионы. Тут надо сказать, что Ваня был человеком творческим и размерчик лодки в настройках прибора, мягко говоря, преувеличил, ну чтоб наверняка. И поплыл Федя, пугая чужие радары своей огромностью. А в это время возвращался с очередной нефтяной войны американский авианосец. Навоевались ребята, набомбились, устали. Вот уже и свои территориальные воды, скоро на базу и по домам, рассказывать бабам и детишкам как опять мир спасали. А тут на те…  плывет в своих родных водах какая-то хрень, по радару вполне авианосцу соразмерная. Что за… Свистать всех наверх. Глядеть в оба. И что интересно, в бинокль эту громаду не видно, а по радару вот-вот на таран пойдет. Забили тревогу, подняли вертолеты и нашли гадину. Метров шесть в длину и один бородатый мужик машет веслами. Мужика взяли в плен. Оказалось русский. Вот он потенциальный противник, живьем взяли. Смех и грех, конечно. Разобрались, что к чему, угостили вискарем и притаранили Федю Конюхова обратно в штаты, дальше разбираться. А лодку так и бросили в океане. Весь личный состав авианосца приходил смотреть на добычу. Так наш путешественник впервые доплыл до берега без лодки. А лодку помотало по морям океанам и выбросило у берегов Канады, где ее и нашел какой-то канадский фермер. История получила огласку, попала в газету, и Федя, и лодка стали широко известны. И позже предприимчивый канадец загнал лодку японцам, а те ее установили на какой-то своей выставке по сверхновым технологиям, так для рекламы. А Конюхову пришлось срочно искать спонсорскую помощь для покупки и снаряжения новой лодки. Ваня вызвался помочь, Федя отказался.

От Ивана я узнал, что низ огромного здания Пирамиды стоит не на фундаменте, а на четырех огромных шарах, которые установлены на фундаменте в виде огромного блюда. Шары сделаны из сверхпрочного бетона и металла, и кратно увеличивают сейсмоустойчивость небоскреба. Размер этих шаров трудно даже представить, если учесть, что основание Пирамиды занимает квартал.

Северную Калифорнию периодически трясет. Я даже на себе почувствовал 4,7 балла. Не так, вроде, и много, но внушает. Кстати, когда мы со страху выскочили на улицу, то увидели, что соседи, спокойно вынесли кресла, укутались в пледы и привычно уселись ждать конца землетрясения.

Во время толчков здание пирамиды просто елозит своей основой по шарам. А шары катаются под землей в огромном блюде фундамента.

Так же под землей находятся и механизмы, которые двигают городские трамваи. Внешне трамваи остались такими же, как и были сделаны в конце 19 го века. Красные, с желтыми обводами окон и дверей. Дверей как таковых нет. Просто проемы для входа и выхода. Я как-то ехал вдоль трамвайных путей и остановился на светофоре, как раз рядом с трамваем, напротив дверного проема. На ступеньках сидела девушка, закинув ногу на ногу. Наружу торчал расшнурованный кроссовок. Сантиметров в пятидесяти от моего лица. Я вытянул руки и завязал шнурки на обуви. Девушка молча наблюдала за действом, потом подняла большой палец.

Ничего особенного. Зачем я это помню?

Так вот, под землей находятся огромные барабаны, которые вращает электрические двигатели. На эти барабаны намотаны железные цепи, они тянутся по желобам, уложенным между рельс трамвайного пути. В кабине водителя из пола торчит большой рычаг, внизу конец рычага входит в цепь. Цепь тянет весь трамвай через этот рычаг. Чтобы остановиться водитель тянет рычаг на себя, тот выходит из цепи и трамвай останавливается. Для продолжения движения водитель толкает рычаг от себя, тот опять входит в цепь и трамвай едет. Как просто. Нигде снаружи нет электрических проводов. Когда я не знал про барабаны и цепь я думал, что трамвай запитывается электричеством снизу, как метро в Москве.

КАЛАБАДКА

По странному стечению обстоятельств, и разумному течению жизни я оказался и проживаю сейчас в посёлке, которого официально не существует. Называется он Калабадка и находится в Темрюкском районе Краснодарского края. Это небольшая коса вдоль Азовского моря, между станицей Голубицкой и посёлком Пересыпь. Длина косы около семи километров и берег моря покрыт ракушечником, мелкой, перетёртой волнами ракушкой. Домик стоит прямо на берегу и так, что из окон виден и восход, и закат. Это удивительное зрелище, когда солнце утром выходит из воды, а вечером возвращается обратно в воду, но уже на западе, я наблюдаю каждый день, когда не облачно. Очень красиво и слегка печально, как будто каждый день перед глазами проходит маленькая жизнь, от рассвета и до заката. Удивительно красиво.

Если стоять лицом к морю, то сзади на расстоянии порядка километра находится Ахтанизовский лиман, слева Пересыпь, а справа большая гора с маяком наверху, а за ним станица Голубицкая, но её не видно. Когда я возвращаюсь из города домой и проезжаю маяк, открывается волшебный вид. Слева лиман, справа море, а там внизу где-то за ветками маслин прячется мой дом. Я его не вижу, но точно знаю, что он там есть, и дорога с маяка до дома – самый радостный отрезок пути, как будто уже едешь по двору до крыльца.

Посёлок очень старый. Его основали казаки, пришедшие из Запорожской Сечи и переправившиеся через Крымский залив, и заложившие крепость Атамань, сейчас это город Тамань. А ещё задолго до этого здесь жили и скифы, и греки, и кого только не было. И Хазарский Каганат здесь обозначился, и сакральное Тьма Таракань —  это тоже об этих землях. И вторая жена Ивана Грозного – Марина Темрюковна – тоже отсюда. Она была дочкой черкесского князя Темрюка, именем которого и назван город, и царь наш Грозный, чтоб лишний раз не воевать, а с юга царство обезопасить, взял, да и женился на Темрюковне. Потешился малость и сплавил в монастырь, где она, уже крещёная, тихо и дожила в обиде и молитвах.

А во время Великой Отечественной здесь пролегала «Голубая линия обороны» фашистов. И осенью 1943го года высаживался здесь наш десант и много полегло наших солдат, освобождая эту землю.

В детстве, помню ещё, рассказывала баба Оля, соседка, как в это время бежали они с мамкой из Калабадки в станицу Ахтанизовскую, спасаясь от пуль и снарядов, что рвались вокруг. Пересидели бои и вернулись, когда наши уже погнали немцев по Крыму, зашла мать её в дом и видит на стене надпись нацарапана – «Мама, я здесь был. Коля». Это сын её, Николай, рвал эту «Голубую линию», воевал здесь. Упала она на колени и в крик… Знала бы не бежала бы в Ахтанизовскую. Дождалась бы, обняла, накормила. Не дождалась. Ушёл с боями дальше Николай и получила мать в 44 м похоронку из Украины. Вот такая вот маленькая калабадская история большой войны.

Надпись эту она долгие годы хранила и, когда стены белила, вокруг обмазывала и темнела она долго, как икона. Потом умерла, наследники дом продали и исчезла надпись под новостроем. А жаль.

Та же баба Оля учила, что надо собирать свежую ракушку прямо у прибоя и сыпать иногда в колодец, для очистки воды. Нечасто, раз в год по весне. И действительно очень натуральный и сильный фильтр эта ракушка. Так до сих пор и делаю.

И ещё она рассказывала интересные факты из жизни этого берега. Рыбы было очень много, и в пищу брали только красную рыбу (осетра), камбалу, барабулю и тарань. А судаками топили печи, за еду не считали. Много его в сети набивалось, раскладывали по ракушке, сушили и в поленницы складывали, а зимой топили печи. Вот так вот, а сейчас судак – почти деликатес. Что мы с землёй делаем, что творим…

Калабадка исчезла с берега и с карт после потопа в 1969 году. Тут надо объяснить, что слева от посёлка, километров в тридцати, находится Керченский пролив, где Чёрное море соединяется с Азовским, и если смотреть очень сверху, то похож этот пролив на бутылочное горлышко. А справа в Темрюке в море впадает Кубань, а ещё дальше на север Дон. И вот бывает, очень редко, но всё-таки бывает, когда долго дует юго-запад, причём под конкретным градусом, то закупоривает он волной это горлышко и не даёт водам Азовского моря уходить в Чёрное. Но это ещё пол беды и не так уж и страшно, но если в это же время переполнены талой и дождевой водой Кубань и Дон, то тогда уже совсем беда. Поднимается уровень воды так, что берег топит. А если ещё на этом подъёме вдруг сменится ветер с юго-западного, на северо-западный, или северный, то погонит он весь этот страшный излишек воды на берег и может запереть русло Кубани. И вот это невероятное стечение ветров и полноводия произошло в 69м году, здесь у нас, и был потоп. И много людей погибло и в Темрюке, и в Голубицкой, а нашу Калабадку, просто смыло. Осталось всего несколько домов, на бугорках, которые предусмотрительные казаки насыпали под постройку домов. Вот эти дома и выжили. Промокли, подтопились, но устояли. А те дома, что позже строили и бугорки для них не насыпали, все ушли под воду и там исчезли.

После потопа похоронили умерших, целое новое кладбище в Темрюке для этого открыли, осмотрелись, что где осталось и решили, что Калабадку нет смысла восстанавливать. Там уже не восстанавливать, там заново строить надо, а тут и без Калабадки горя невпроворот, ну и стёрли её бедную со всех карт и административных записей. Её официально не стало, и до сих пор нет.

А знаете, в этом есть нечто особенное – жить в месте, которого нет на картах, которого вообще нигде официально нет. Есть в этом своя особая прелесть. Ты начинаешь понимать, что ты, по большому счёту живёшь на планете Земля и тебя с этим безумным миром связывает только паспорт, который ты когда-то получил для того чтобы сжечь на этом берегу. Но это дело недалёкого будущего. Не надо забегать. Смотри, Ванька, на рассветы и закаты, пиши и не думай пока. Время будет.

Здесь очень красиво и пусто. Летом на базы приезжают разные люди отовсюду. Они хорошие, пусть отдыхают, загорают, купаются, пьют вино и любят друг друга. Я всё лето жду. Я жду, когда они уедут в свои города, чтобы там жить и отдавать кредиты. Я их люблю. Они — тоже люди со своими судьбами, детьми и задачами. Но я всё-таки жду, когда они уедут. Наверное, это нехорошо, желать, чтобы они уехали, но я не могу их всех взять в свою сказку, потому что, как только они появляются сказка исчезает. И, наверное, я эту сказку люблю больше, чем их.

Чтобы нас как-то обозначить, нас приписали к посёлку Пересыпь, хотя мы с ним разделены и рекой, соединяющей лиман с морем (её называют «Пересыпское гирло») и территорией. Нас назвали – «улица Калабадка», спасибо и на этом, название оставили. Но мы здесь, нас всего три дома, по-прежнему считаем и зовём себя просто Калабадкой. Между собой мы никогда не говорим слово «улица». Мы – Калабадка.

И если жизнь в городе начинается, когда в него входят гусары, то жизнь в Калабадке начинается, когда уезжают туристы, с сентября по июнь.

Здесь очень тихо и очень красиво. Из окна я вижу, как идут в порт корабли, как пролетают большими стаями утки и кружат чайки. Недавно вернулись пеликаны. Мы их считаем. Два года назад их было двое. Пара. На следующий год их стало шесть, в этом году десять. Они большие и белые. Днём они плавают прямо напротив моего дома, метрах в ста от берега, иногда подплывают ближе, и я вижу даже их глаза. Когда я подхожу к берегу, они недовольно смотрят на меня и медленно, мощно взлетают и удаляются дальше в море. Для них я, наверное, то же самое, что для меня туристы.

Я пытаюсь им дать понять, что я свой, не надо бояться. Возможно они это уже понимают, но на всякий случай держатся подальше. Ну и правильно, молодцы. Я бы и сам не очень таким доверял. Лучше подальше и любоваться друг на друга на расстоянии. На ночь они куда-то улетают. Где-то в лимане, в камышах у них своя Калабадка.

Само название Калабадка произошло, скорее всего, от Батьки. Селились дети рядом, около, батьки и так и пошло, «коло батьки» и превратилось со временем в Калабадку. Так что мы здесь около Батьки, а может и совсем рядом с Богом-Отцом. А хорошо бы, чтобы так…

До нового года, здесь ещё тепло и тихо, а потом начинает дуть север и северо-восток. Море пенится и бросается на берег. Грохочет, шумит, а я сижу в доме у камина и тихо клацаю по клавишам, изображаю писателя. Ну а кем ещё жить на этом берегу. Ну не рыбинспектором же…

Зимой берег пуст и появляется ощущение острова. Можно из бани прямо голяком прыгнуть в море, никого нет.

Справа живёт пенсионер Коля. Он держит коз и кур, и снабжает нас молоком и яйцами. Иногда мы ловим рыбу. Немного, на поесть. Незаконно, конечно, но так хорошо. На зиму здесь остаёмся только мы и Коля. Когда Коля приходит с молоком и яйцами, он угощается сигаретой, закуривает и начинает разговор всегда одинаково – «Докладываю обстановку по Калабадке». Далее следует обстоятельный рассказ о скрещивании коз (Коля выводит свою породу — Калабадскую). Также он рассказывает, какие корма он закупил на зиму и как несутся новые куры. Докуривает и уходит. И дня два-три мы не видимся. А потом опять – «обстановка по Калабадке». Это уже традиция. Маленькая, но своя.

Нас в доме живёт четыре сущности, две мужского и две женского пола. Мужчин представляют я и лабрадор Тишка, женщин – моя жена Ирина и кошка Машка. Я не буду рассказывать про нашу жизнь. Это очень своё, это не надо на бумагу. Просто мы живём счастливо.

Сейчас раннее утро. Дует север и берег покрыт белыми барашками. Да уже и не барашками, уже кипит серьёзно. А в доме горит живой огонь и греет дом и душу. На улице стоит беседка в виде корабля. В подсобке обнявшись спят Тишка и Машка. Они оба чёрные и когда Машка забирается греться к Тишке под брюхо, они сливаются в один чёрный комок.

Тишка очень добрый и даже несколько юродивый от своей доброты. Машка себе на уме, но своя, родная. Иногда она ворует где-то на берегу рыбу и тащит домой. Недавно притащила целого судака. Угостила.

Я очень люблю это место. Здесь нет зла и зависти. Здесь море, солнце и птицы. Здесь козы и куры. И я бы очень многое дал, чтобы вся Земля стала Калабадкой. Я бы отдал всё, но, видимо, этого моего всего мало. Наверное, нужно, чтобы все захотели отдать всё. Отдать, а не взять. В этом всё дело. Так просто. Так невозможно просто.

Иван Жердев