Освободительная война, которую вела Россия с Турцией в 1877-1878 гг., – великое историческое событие последней четверти XIX века.

300 тысяч отборного войска под русским знаменем по приказу Державного Вождя – императора Александра II – и с благословения всего русского народа перешло за Дунай, неся свободу и счастье порабощённым и угнетённым христианам Балканского полуострова, которых все в то время считали братьями и по крови, и по вере, и по духу. Русь победила в кровопролитной борьбе за чужое счастье и чужую свободу.

Именно этой войне и победе в ней России и тому, какою ценою эта победа оказалась достигнутой, и была посвящена популярная в своё время повесть-хроника А.И. Красницкого «Под русским знаменем», заключительная глава которой предлагается читателям. Действие повести-хроники «Под русским знаменем» происходит в пределах европейского театра действий русско-турецкой войны, ибо главный центр борьбы лежал на Балканском полуострове, и там главным образом лилась русская кровь за славянскую свободу.

В воспоминание о трудных и героических днях у подножия Балкан, возле деревни Шипки был выстроен русский посёлок (храм, семинария, больницы и бытовые здания) русскими архитекторами Померанцевым и Смирновым с помощью русских рабочих и за русские деньги.

В числе достопримечательностей шипкинского храма – запрестольный Образ Божией Матери с Предвечным Младенцем кисти художника Н.Н. Бунина.

***

…Марья Даниловна Рождественцева в ясный февральский день 1878 года пришла к отцу Петру. На лице доброй старушки сияла кроткая радость. Отец Пётр сейчас же заметил это.

– Поздравить изволите, досточтимая Марья Даниловна? – спросил он.

– Да, батюшка, да! – чуть не плача от радости лепетала мать, – молебенок бы!

– Непременно! С горем ли, с радостью ли идите ко Господу!.. Возвращается Сергей-то?

– Возвращается, батюшка, возвращается… Письмо прислал, и про ваших птенцов пишет – последнее, говорит…

– Любопытно. Спасибо, что не позабыл черкнуть о Катерине и Николае моих… Не поделитесь ли радостью вашей? Перемирие уже объявлено, скоро и мир воцарится на земле… Все говорят, что в великий день освобождения мирный договор будет подписан… Слава Господу! Сподобил, наконец…

Старушка достала письмо сына и, передавая его отцу протопопу, сказала:

– Прочтите, батюшка, отец Пётр, вы всегда так хорошо относились к моему Сергею… Я уже не знаю, как и благодарить вас… Прошу, прочитайте, а я послушаю.

– Тем же временем и к вечерне ударят, – проговорил отец Пётр, надевая очки, – тогда и помолебствуем. И чтение началось.

Письмо было из-под Константинополя.

«Родимая, ненаглядная  моя, – писал Сергей, – наконец-то всё кончилось! Это моё письмо будет последним. Дальше буду посылать телеграммы уже с пути на Родину. Не пугайся, я был в госпитале. Турецкие штыки и пули не брали, а вот в самом конце свалила с ног лихорадка… Вот бич-то. Она да тиф больше унесли народу, чем самые кровопролитные сражения.  Я предпочёл бы провести несколько дней в самом жарком бою, только бы не ложиться в госпиталь, но теперь, слава Богу, кончено, я здоров и отправляюсь домой.

Россия моя, Русь моя святая, православная, как я соскучился по тебе! С каким сердечным трепетом увижу я твои бесконечные равнины, твои леса, твоё родное мне небо, Русь моя! Великое жертвоприношение твоё кончилось. Ты кровью своих сынов послужила святому делу христианской любви. Болгария освобождена и спасена: в виду Константинополя стоят наши полки. Когда я увидал издали эту столицу османов, я не знаю, что со мной сделалось. Мне хотелось и плакать, и кричать «ура!», и я страстно желал, чтобы мы двинулись туда, вошли, стали бы у храма святой Софии. Помнишь, матушка Тютчева?

И своды древние Софии

Вновь осенит Христов алтарь,

Поди пред ним, о царь России,

И встань, как Всеславянский царь!

Так вот, матушка, когда перед нашими полками белелся своими причудливыми очертаниями древний Царьград, когда каждый из нас с минуты на минуту ожидал, что нас поведут туда, мне казалось, что исполняется пророчество незабвенного поэта. Но нас не повели. Какие-то высшие соображения помешали этому. Говорили, что, если бы мы заняли Константинополь, началась бы новая война на два фронта сразу… Что же? Пусть бы! Если мы сокрушили такую силу, какая оказалась перед нами под Плевной, на Балканах, если мы сумели разбить вдребезги все планы гениальных стратегов, сумевших создать нам всюду западни, то смогли бы и мы отстоять своё добытое кровью право на Царьград, уже не раз видавший вблизи себя русские полки. Но, видно, не пришло ещё время наше…

Матушка! Вот и мне пришлось нежданно-негаданно послужить нашей Родине. Хорошо служить делу, которое считаешь святым и правым. Не страшно и умереть за такое дело. А мне Бог, видно, судил ещё жить; возвращусь к тебе скоро; время моё не ушло ещё. Служить я более в полку не буду. Теперь, когда война кончена, на что я в армии? Военная карьера никогда меня не влекла. Я пошёл только потому, что был убеждён, что каждый на моём месте должен был бы поступить, как поступил я. А теперь, когда я более не нужен Родине на полях битв, я уж лучше послужу ей на поприще мира. Льготы мои позволяют мне выйти из военной службы, не боясь упрёков совести. Времени прошло немного, я подготовлюсь, сдам поверочный экзамен и буду продолжать своё образование… Вот мои планы, родная, одобряешь ли ты их?»

Отец Пётр взглянул из-под очков на старушку. Та, плача, закивала головой, как будто перед нею в эту минуту был её Серёжа.

«А всё-таки, матушка, – продолжал отец Пётр чтение, – навсегда останутся для меня памятными эти месяцы, проведённые на войне. Я научился ценить жизнь, познал, какое это благо, и в то же время понял, какой великий подвиг совершила Русь, жертвуя за чужую свободу своею кровью… Если бы ты, матушка, только знала, чем был для нас переход через Балканские вершины. Балканы для русских обратились в ад на земле.  Борьба с природой была ужаснее, чем борьба с себе подобными. Помню я, целых три дня у нас на Шипке неистовствовала снежная буря. Холод пронизывал до костей, мозжил тело; пальцы на руках и на ногах обращались в лёд, руки и ноги отказывались действовать. Кто падал, тот уже не вставал. И среди этого снежного ада на нас сыпались пули, среди нас рвались снаряды. Смерть была везде. И небо, и люди посылали нам её. Но, матушка родная, всё это прошло, чтобы никогда не вернуться, впереди кроткие благо и счастье долгого мира.

Ты всегда интересовалась, родная, всеми, кто был близко ко мне. Помолись теперь за них, за упокой их душ! Страшною и мученическую кончиною умерли – фельдфебель наш Панов, Егор Кириллович Савчук, Мягков и Симагин. Турки замучили их. Тебе, я думаю, приходилось читать о тех зверствах, какие проявляют турецкие башибузуки к раненым неприятелям? Не один раз на полях битв составлялись прямо на месте зверств акты, на которых подписывались возмущённые военные агенты европейских держав. Султану Абдул-Гамиду представлен был не один такой акт, но ничего не выходило. Турецкие офицеры всегда оправдывались тем, что зверствует отребье армии – башибузуки и черкесы, но вот за Балканами, на пути к Константинополю, против нас была только регулярная турецкая пехота, а мы нашли обезображенные, поруганные трупы наших товарищей!.. Нам пришлось отступить с одной занятой позиции, и раненые остались на месте боя. Когда спустя два дня мы прогнали турок, так нашли своих, и вид их был ужасен… Но нет… Не хочу, не могу вспоминать. Один казак, хохол, земляк несчастного Савчука, увидав его труп, побледнел, затрясся и забормотал: «Уж пусть Бог мне прощает, а с сей поры ни одного басурмана не помилую!» Помолись, матушка, за мучеников наших»…

Далее в письме Сергей сообщал, что 8 февраля сдали русским неприступный Рущук; заканчивал письмо следующим:

«Ещё одно, дорогая старушка. Петко Гюров нашёл свою сестру. Его мать попала в дом богатого турка и жила с дочерью в Андрианополе. Гюров переходил Балканы в Скобелевском отряде, к которому присоединены были болгарские дружины. В трёхдневном бою на Шипке, когда мы сгоняли турок с высот и который закончился тем, что более сорока таборов Весселя-паши сложили перед нами оружие, болгарские ополченцы заявили себя молодцами. В течение трёх дней боя они все дрались с турками, как львы. Когда ополчение вступило в Андрианополь, Гюров случайно совсем нашёл свою мать. Сколько радости было! Теперь Петко по окончании войны решил поселиться с матерью и сестрою, и – помнишь ты, матушка его? –  своим двоюродным братом Лазарем, сражавшимся на Шипке вместе с нами в Тырнове. Военной службы он не оставит и, можно думать, пойдёт по ней далеко.

С этой стороны война принесла даже счастье.

Знаете, матушка, кого я встретил, попав в госпиталь? Катю и Колю Гранатовых… Вот не ожидал-то! Я и не знал, что они тоже пошли в этот ад. Они были под Плевной, переходили с отрядом Гурко Балканы. Теперь, когда вся русская армия сошлась на пути к Царьграду, я попал в госпиталь, где Катя Гранатова сестрой милосердия, а брат её санитаром. Передайте отцу Петру, что дочка его здорова, Коля тоже и даже, так сказать, расцвёл (как и я) в эти месяцы войны. Мы все вместе возвращаемся домой, и скоро отец Пётр увидит своих ненаглядных деток…»

Слёзы выступили на глаза старика, когда он прочитал эти строки…

– Господи! – проговорил он, откладывая письмо, – взыскал Ты меня смиренного иерея своего великою милостью! Возвращаются мне скорбящему дети мои! Да будет благословенно имя Твое во веки веков…

Он посмотрел на Образ, прошептал что-то, перекрестился и, обращаясь к Марье Даниловне, произнёс:

– Великою милостью посетил вас и меня с супругою, досточтимая Марья Даниловна, Господь, сохранив нам детей наших! Пойдёмте же возблагодарим Создателя за ниспосланное Им, а принявших венец мученический воинов я буду в течение года поминать за Литургией.

Ударили к вечерне. Отец Пётр заторопился в церковь…

***

Прошло много лет. Кровавя драма, разыгравшаяся на Балканском полуострове, стала забываться. Явилось новое поколение, удивлявшееся и недоумевающее тому порыву, который, охватив его отцов, вызвал кровопролитную войну. Новому поколению она казалась совсем не тем, чем явилась она для его предшественников. Это вовсе не значило, что явились люди, не доступные порывам, нет, просто настало время, когда разум стал брать перевес над сердцем, и каждый прежде, чем отдаться сердечному порыву, думал, каковы будут от него последствия.

В один из весенних дней по улицам Энска шёл Сергей Васильевич Рождественцев с подростком-сыном в гимнастической форме. При взгляде на Рождественцева никто не узнал бы в нём лихого солдата, прошедшего с ружьём на плече через весь Балканский полуостров, дравшегося с турками на Дунае, на Шипке. Теперь это был скромный добрый наставник юношества в той же самой Энской гимназии, откуда вышел он и сам. Годы наложили на него свой отпечаток. Сергей Васильевич уже начинал седеть, чуть-чуть горбиться – ему теперь было за сорок. Мальчуган, шагавший рядом с отцом, видимо, тянулся вверх, в то время как отец уже клонился к земле. Таков неумолимый закон природы: «Старое – старится, молодое – растёт!»

Отец и сын мирно разговаривали, когда вдруг из-за угла улицы, пересекавшей ту, по которой они шли, раздалась песнь грубых мужских голосов.

– Солдаты идут, солдаты!.. – закричал мальчик. – Папочка, станем здесь, поглядим.

Но и без просьбы Сергей Васильевич замер на месте, как вкопанный. Возвращался с утренней прогулки батальон полка, квартировавшего в Энске. Солдаты пели. Пережитое, забытое напомнила Рождественцеву их песнь:

Вспомним, братцы, как стояли

Мы на Шипке в облаках!..   

– неслось прямо на Сергея Васильевича.

И живо-живо припомнилась ему гора Святого Николая, отбитый отчаянный штурм, вспомнился ему стрелок Шмаков, сочинивший вот эту самую песню под гром турецких орудий…

Накрест пули и гранаты

Целый день над головой,

Холод, голод… Эх, ребята,

Будем твёрды мы душой!..

– пели проходившие мимо солдаты. Сын смотрел уже не на них, а на отца. По щекам Сергея Васильевича катились слёзы.

– Мальчик, – схватил он за руку сына, – слушай, они поют песнь, под которую умирали их отцы… Бестрепетно умирали, уверен, что смертью своею они исполнили свой долг перед Родиной. Сотнями они гибли на Дунае, тысячами на Балканах, десятками тысяч под Плевной. Они, эти простые люди, своею жизнью спасали честь России. Всё было против них: и безумно храбрый противник с умнейшими полководцами, и сама природа… Они преодолели всё. Честь и достоинство России только они одни спасли…

– Они, папочка, – спросил мальчик, – победили?

– Слышишь?.. – указал в сторону уже отошедшего от них батальона отец.

Совершенно отчётливо доносилось к ним слова венчающего песню куплета:

Разнесли мы басурманов,

Расщелкали всю орду –

Это всё, ребята, было

В семьдесят седьмом году!.. 

Материал к публикации подготовила Римма Кошурникова