Меня заставил разбираться в прошлом Дмитрий Быков. Западник (думаю, правильно будет так его назвать). По мне, экстремисту не только эстетическому, но и политическому, Быков хочет уничтожения самобытности России. То есть хочет исчезновения её.

А какой её понимаю я? – Я понимаю её с менталитетом по Феофану Затворнику (цитату я укоротил с конца): «Дело не главное в жизни, главное — настроение сердца». Одним словом – иррационализм. А Быков – за рационализм. Поэтому его не устраивает современное положение России на периферии долларового мира, в какое она попала из-за ментального отвращения к рациональному, к капитализму (ну вот нельзя было всё взять и продать Западу за большие деньги при реставрации капитализма, как в какой-нибудь Литве – народ бы совсем не понял).

Рационализм же диктует Быкову и соответствующее отношение к поэзии. Что в стихотворении вычитывают его глаза, то, он думает, и хотел «сказать» автор.

Я взял «сказать» в кавычки из-за своего эстетического экстремизма. Я считаю, что художественный смысл хорошего стихотворения нельзя процитировать. Общаются подсознательный идеал автора с подсознаниями восприемников, когда присутствует художественность. Там не до рацио.

А Быкову – до. И он пишет:

«Но Брюсов 1903 года, Брюсов времён «Граду и миру» – это ещё человек, которого больше всего занимает он сам, занимает его миссия поэта. И для него самодисциплина, огранка стиха, чеканка, сверхчеловечность, подчинение себе и читателей, и женщин, и времени – выдающаяся задача! И должен я сказать, что, если бы сегодня Россия читала Брюсова, она бы, конечно, не смирилась с нынешним своим положением, потому что поэзия Брюсова – поэзия именно сверхчеловеческой дисциплины, максимальной требовательности к себе. «Вперёд, мечта, мой верный вол! / Неволей, если не охотой! / Я близ тебя, мой кнут тяжёл, / Я сам тружусь, и ты работай!»»

Источник

И плевал Быков, во-первых, на то, кому посвящено это стихотворение – П. П. Перцову. Плевать Быкову на то, что Брюсов был в сущности в контрах с Перцовым.

А за что был Перцов?

Он был представителем «»самообманного» национализма» (Философов. Источник), русскости без православия, он «отрицает мистическую основу русского самосознания» (Там же), по крайней мере умалчивает о нём. Не вроде ли меня, урезавшего религиозный конец высказывания Феофана Затворника?

Как националист Перцов против западников (лишь болтает о слиянии Запада и Востока в России). А среди западников есть декаденты. Брюсов, например. И эти декаденты какие-то неправильные. Нарушили распределение на славянофилов (мистиков) и западников (реалистов). Декаденты – мистики. У русских декадентов только буквы русские.

«Литература их — имеет видимость перевода с иностранного и представляет собою предел уклонения от всего национального — самобытного»

Там же

Брюсов зол, естественно. Философов его, в частности, защищает:

«И что ж тут удивительного, что самые яркие, самые даровитые представители русской литературы, проделав необходимый и неизбежный путь декадентского подполья, пошли дальше и пекутся о будущей «всемирно-русской» культуре. Очень жаль, что г. Перцов вместо того, чтобы открыто протянуть им руку, лишь удивляется, как это они так нарушили его полную здравого смысла табличку»

Там же

И сам Брюсов, имея в виду (в качестве подсознательного идеала) такой коллективизм, как заботу о «»всемирно-русской» культуре», посвятил-в-кавычках Перцову такое, как-то очень пахнущее русским крестьянином, стихотворение. Правда, пахали тогда на волах и на Западе.

Источник

В ответ 

П. П. Перцову

Довольно, пахарь терпеливый,

Я плуг тяжелый свой водил.

А. Хомяков

Еще я долго поброжу

По бороздам земного луга,

Еще не скоро отрешу

Вола усталого — от плуга.

 — 

Вперед, мечта, мой верный вол!

Неволей, если не охотой!

Я близ тебя, мой кнут тяжел,

Я сам тружусь, и ты работай!

— 

Нельзя нам мига отдохнуть,

Взрывай земли сухие глыбы!

Недолог день, но длинен путь,

Веди, веди свои изгибы!

—

Уж полдень. Жар палит сильней.

Не скоро тень над нами ляжет.

Пустынен кругозор полей.

«Бог помочь!» — нам никто не скажет.

— 

А помнишь, как пускались мы

Весенним, свежим утром в поле

И думали до сладкой тьмы

С другими рядом петь на воле?

— 

Забудь об утренней росе,

Не думай о ночном покое!

Иди по знойной полосе,

Мой верный вол, — нас только двое!

— 

Нам кем-то высшим подвиг дан,

И спросит властно он отчета.

Трудись, пока не лег туман,

Смотри: лишь начата работа!

— 

А в час, когда нам темнота

Закроет все пределы круга,

Не я, а тот, другой, — мечта, —

Сам отрешит тебя от плуга!

1902

Для убедительности стоит переписать стихотворение славянофила Хомякова.

Труженик

 По жестким глыбам сорной нивы

 С утра, до истощенья сил,

 Довольно, пахарь терпеливый,

 Я плуг тяжелый свой водил.

 Довольно дикою враждою

 Боролся крепкой я борьбою…

 Я утомлен, я утомлен.

 Пора на отдых. О дубравы!

 О тишина полей и вод

 И над оврагами кудрявый

 Ветвей сплетающийся свод!

 Хоть раз один в тени отрадной,

 Склонившись к звонкому ручью,

 Хочу всей грудью, грудью жадной,

 Вдохнуть вечернюю струю.

 Стереть бы пот дневного зноя!

 Стряхнуть бы груз дневных забот!…

 «Безумец, нет тебе покоя,

 Нет отдыха: вперед, вперед!

 Взгляни на ниву; пашни много,

 А дня не много впереди.

 Вставай же, раб ленивый бога!

 Господь велит: иди, иди!

 Ты куплен дорогой ценою;

 Крестом и кровью куплен ты;

 Сгибайся ж, пахарь, над браздою:

 Борись, борей, до поздней тьмы!»

 Пред словом грозного призванья

 Склоняюсь трепетным челом;

 А ты безумного роптанья

 Не помяни в суде твоем!

 Иду свершать в труде и поте

 Удел, назначенный тобой;

 И не сомкну очей в дремоте,

 И не ослабну пред борьбой.

 Не брошу плуга, раб ленивый,

 Не отойду я от него,

 Покуда не прорежу нивы,

 Господь, для сева твоего.

1859

До отмены крепостного права написано.

Это – гимн менталитету народному, составляющему «опору материального и нравственного величия   России» (Источник). Терпение и стойкость в ранге служения. Публика (высшая прослойка) с таким отношением не может относиться к крепостному праву, как к язве. И, получается, что гимн служению есть выражение освобождения как нормы. Пафос → свобода. Судьба и родина – едины! (Опять художественный смысл нельзя процитировать.)

Брюсов, беря такое стихотворение в эпиграф, хоть и ту его часть, где пахарь проявляет слабость, рассчитывает на память обо всём стихотворении как о перекликающемся с тем, что написано в его собственном.

Но есть принципиальная разница между стихотворением Хомякова и Брюсова. Первое воспевает совершенно определённую подразумеваемую ценность: самобытные веру и государство (православие и централизм). На них намекает такая странность: «Ты куплен дорогой ценою; / Крестом и кровью куплен ты». Куплен – крепостником же!.. – Нет. Всё – от Бога. Который любит Россию. – А в чём «мечта» Брюсова – не известно. То, что я процитировал из Философова, не дано сознанию Брюсова. – Вполне символистская ситуация: неясность устремления.

И как парадокс – страстная вещность для выражения этой неясности: «По бороздам земного луга»… Казалось бы, зачем слово «земного»? – А так вещественнее. – «Взрывай земли сухие глыбы», «Уж полдень. Жар палит», «Пустынен кругозор полей».

Видно, крепкое поражение потерпели народники со своей конкретностью (скатились до теории малых дел), что такая страсть ВЛечёт (ВоЛ) неизвестно куда символиста.

(Над Брюсовым смеялись за такое соединение конкретности и неясности. У него было стихотворение из одной строки: О, закрой свои бледные ноги! «Иначе простудишься», — шутили, внося приземлённую ясность.)

Как мог Быков не увидеть выси и коллективизма у Брюсова, так опростоволоситься: «Брюсов… человек, которого больше всего занимает он сам»?

Он, наверно, читал письма Брюсова Перцову:

«В поэзии, в искусстве на первом месте сама личность художника! Она и есть сущность — все остальное форма! И сюжет, и „идея“ — все это только форма! Всякое искусство есть лирика, всякое наслаждение искусством есть общение с душою художника»

Источник

А ведь Брюсов иносказательно написал то, что исповедую я касательно неприкладного искусства. – Оно существует только в подсознании автора и восприемника. Больше нигде. В процессах творчества и сотворчества. Стихотворение, напечатанное в книге, если книга лежит в библиотеке – не искусство (неприкладное). Когда его (например, брюсовский «В ответ») читает Быков, акта искусства (неприкладного) тоже не происходит: у Быкова не работает подсознание, оно не чует подсознательный идеал Брюсова. Иносказание Брюсова лишь в том, что «общение с душою художника», противопоставленное «материальным» атрибутам стихотворения («сюжет» и др.), надо понимать как общение с подсознательным идеалом художника. Вот и всё.

Я погрузился в такую старину, а как приятно. Что именно? – Тонкость. Чуяние подсознанием подсознания. Ну и счастье удачи: перевелось из подсознания в сознание.

Мне жалко Быкова. Для него такой тонкости не существует. Но хорошо, что он есть – провоцирует на возмущение им, на активность.

Соломон Воложин