Третий день город поливало дождем. Сентябрьское небо надолго заволокло свинцовыми тучами. Где-то совсем близко грохотало и сверкало. По центральной улице, прижимая к себе драгоценную ношу, шел старик. Сгорбившись, словно от ударов плетьми, он тяжело переставлял ноги. Беспощадными струями вода стекала по плащу. Ветер трепал мокрые седые волосы, пробирался под полы старомодного плаща, подгонял старика, норовя уронить. Старик крепко прижимал к себе потертый футляр, в котором было его единственное сокровище — скрипка. Он брел по улице, опустив голову, и плакал. Капли дождя, гонимые ветром, ударяли в лицо, и редкие прохожие не замечали этих слез. А они были. Горькие. Безутешные. Слезы обиды. Слезы безнадежности.

Старик возвращался из ломбарда. Он хотел сдать скрипку своей бабушки, доставшуюся ей от ее деда в  наследство. Как говорили, изготовлена она была итальянскими мастерами, хранителями секретов Гварнери. Так это было или нет, но внутри инструмента имелась табличка с надписью на итальянском.

Старику очень нужны были деньги. Вчера принесли пенсию, а когда вечером он собрался в магазин за продуктами, не нашел кошелька. Всё обыскал, везде посмотрел, ящики открыл, в карманы залез – нет нигде. А месяц жить как-то надо. До утра проплакал старик о своей пропаже. И куда задевал, старая голова? А на утро понес бабушкино наследство в ломбард.

— Полторы тыщи дам, – разглядывая инструмент и не поднимая головы, произнес кареглазый парень с непривычными для мужчины тонкими чертами лица.

— ДолАров или евров? – Поинтересовался старик.

— Каких долларов, дед? Каких евро? Рублей. – Парень поднял на старика глаза и презрительно хмыкнул. – Скрипка у тебя с царапинами. Старье, одним словом.

— То-то и оно. Ей цены нет. – Старик, было, хотел рассказать парню историю инструмента, но нагловатый юнец грубо его перебил.

— Для тебя, дед, она может и бесценная, а для меня рухлядь. Хлам. Две тыщи, максимум.

Глаза парня блестели. Воображение уже в ярких красках рисовало выгодную сделку.

— Нет! – Вырвал инструмент из рук зарвавшегося наглеца старик. – За такую цену не отдам.

— Ну, как знаешь, дед.– Недовольно фыркнув, парень отошел к кассе, нарочито изображая отсутствие интереса к посетителю, но искоса поглядывая на старика – вдруг передумает.

Но тот лишь бережно уложил скрипку в футляр и побрел к выходу.

Мысленно пересчитав барыши сорвавшейся сделки, парень прокричал вслед:

— В следующий раз придешь – больше тыщи не дам.

— Не приду. – Пробурчал себе под нос старик и, кутаясь в плащ, шагнул за дверь под плачущее осеннее небо.

Ушел, не обернувшись, глотая горькую обиду. Да и что сказать этому наглому юнцу, привыкшему всё и вся измерять благами и деньгами? И как бы ни нуждался старик в деньгах, отдать такую вещь за бесценок он не смог. Вот и брел теперь пешком под дождем по унылой улице. Надо как-то добраться домой, только денег в кармане на батон хлеба и пакет молока.

Впереди показалась автобусная остановка. Людей-то, людей…Низенький, толстый очкарик в шляпе, кутался в помятую куртку и прижимал к себе портфель. Высоченный бородатый мужик, одетый не по погоде в кожаные штаны и такую же жилетку, вертел в «густо» забитых татуировкой руках брошюру мастерской, что за углом. Видно сдал свой Harley в ремонт и теперь вынужден пересесть на городской транспорт со всеми его неудобствами. И чего такси не взял? Вон же машина, стоит, светит «петушком». Тощая старушка с короткой стрижкой и маленьким пекинесом на руках с укором поглядывала на рыжую молодую мамашу с ярко напомаженными губами, которая о чем-то тихо разговаривала с таким же рыжим, как она, мальчишкой лет восьми. Стайка девчушек-подростков в наушниках, два мужика-работяги, да тетка-торговка с тележкой на колесиках ютились на остановке, прячась от дождя и ветра. Протиснулся старик под крышу. Хотел было присесть, да хулиганы единственную лавочку поломали. А на той доске, что осталась, гордо восседала дама с собачкой.

— Дедушка, а что у Вас там? – поинтересовался рыжий мальчик.

— Скрипка. – Хрипло ответил старик.

— А Вы играть на ней умеете?

— Немножко.

— А мне сыграете?

Мать дернула сына за руку.

— Ну, чего ты пристал к дедушке?

А мальчишка, словно не слышал ничего вокруг, с интересом разглядывал деда и футляр. Старик посмотрел на мальчика, и легкая улыбка тронула сухие губы. Что он увидел в этих детских глазах? Себя ли в детские годы? Будущего скрипача в этом маленьком любопытном пареньке? Кто знает?

— Подержишь? – Отрывая от груди сокровище, подмигнул мальчишке старик.

Тот кивнул и с готовностью подставил руки. Аккуратно, словно бесценный ларец, положил скрипач на руки мальчика потертый кожаный футляр. Достав инструмент, еще раз посмотрел на случайных зрителей. Все взоры были устремлены на него. Вздохнув, старик тронул струны смычком.

Никогда еще до этого момента скрипка в его руках так не рыдала. Ни перед боем в окопе под Вязьмой в 43-м, ни под Варшавой, где уже после Победы их отряд гонялся по лесам за недобитыми группами  фашистских солдат, не пожелавших сдаться. Даже на могиле, которую ему, вернувшемуся с фронта девятнадцатилетнему солдату, показали соседи. Вся семья – родители, малолетние братья и сестры, любимая бабушка – все вместе, как жили, так и полегли от разорвавшегося снаряда, попавшего в дом. Когда достал скрипку, соседи недоумевали. Зачем?

«Пусть лучше музыка льется, чем слезы». – Ответил тогда.

Под осенними слезами дождя скрипка плакала, стонала, всхлипывая, надрывно завывала в унисон с ветром, кричала и сокрушалась. Потом на мгновение замолкала и вновь принималась жалобно поскуливать и рыдать, то затихая, то обрушиваясь со стенаниями на своих невольных слушателей. И столько в этой музыке было боли, душевных переживаний, тоски, что зрители, волей судьбы ставшие свидетелями происходящего, застыли, не решаясь пошевелиться и прервать полный проникновенных чувств и эмоций концерт.

Из-за поворота показался автобус. Стоявший в углу верзила достал из кармана кожаных штанов тысячную купюру и, смахнув скупую слезу, сунул деньги скрипачу в карман плаща.

— Возьми, старый. Давно меня никто плакать не заставлял.

Мужчина с портфелем полез в карман и, выудив оттуда скомканную пятисотку, молча сунул деду в руки. Работяги, сопя и пряча глаза, полные слез, опустили в футляр по новенькой пятисотрублевке.

— Спасибо, отец. Хорошо играешь.

Остальные зрители тоже не смогли остаться в стороне. Они молча подходили к старику, и кто пятьдесят, кто сто рублей опускали в футляр. Каждому было о чем вспомнить. Каждого музыка заставила о чем-то грустить, затронула самые глубокие потаенные уголки души. Глаза старика стали мокрыми от слез. Он что-то хотел сказать, но молодая женщина, бережно взяв футляр из рук сына и положив на освободившуюся лавочку, дрожащим голосом произнесла:

— Такую музыку не всегда на концертах услышать можно. А тут, на улице, под дождем. За душу взяло, дедушка, за живое задело.

Она положила деньги старику в руки и выскочила под дождь, увлекая за собой сынишку и стараясь поскорее заскочить на подножку автобуса.

— Дед, а тебе куда ехать-то? – Из окошка такси, все это время стоявшего у остановки, высунулся молодой парень.

— Да, в Садовод мне, далеко. Я маршрутку подожду. Скоро уже. – Утирая слезы, пробормотал старик.

Парень вышел из машины и, пряча лицо от дождя и ветра в ворот пиджака, заскочил под крышу.

— Давай, дед, я за такую музыку тебя быстрее любой маршрутки домой доставлю. И денег с тебя ни копейки не возьму. Бабушку ты мне мою напомнил. Она у меня учителем в музыкальной школе работала. В ее руках скрипка тоже часто плакала. Садись дед. Поехали.

Когда машина остановилась у маленького ветхого домишки, дождь уже кончился.

— Надо же, у тебя колодец есть? Редкость какая. У бабушки тоже во дворе был такой. Воды можно попить?

— Можно, — кивнул старик и пошел в дом за кружкой.

Парень огляделся. Забор покосился, бурьян по пояс, лавочка не крашена, того гляди доска в труху от дождя и снега превратится. Помочь бы деду. Да видно некому. Над головой захрустела ветка и яблоко, чуть не задев, пролетело мимо головы и упало в траву. Парень наклонился, чтобы поднять, и увидел в бурьяне старый кошелек.

— Дед, твой гаманец? Чего разбрасываешься? – позвал он старика, вышедшего на крыльцо с кружкой и уже ковылявшего к нему по заросшей дорожке.

— Мой. Да как же это… — только и смог ответить старик. Слезы в который раз за сегодня предательски потекли из глаз.

— Не плачь, дед. Не к лицу ветерану слезы по пустякам лить. Все образуется.

Похлопав старика по плечу, парень пошел к калитке. Он знал, что еще вернется. И не только чтобы попить воды из колодца.

Порой беда незнакомых людей открывает в душе человека, казалось бы, несвойственные ему черты. Одинокий и позабытый всеми старик обрел семью, а молодой таксист деда, которого у него никогда не было. А как иначе?

Милена Миллинткевич