…Потеряв ребенка, я упала в горе, как в яму. Без конца глажу руками постель малышки, нюхаю ее вещи, а потом подолгу плачу. Еле передвигая ноги, прибираюсь в доме, через силу готовлю еду. У меня нет никаких желаний, ничего не хочется, только лежать, отвернувшись к стене. Напуганный моим состоянием, Амир немедля раздал все детские вещи. Потом нанял среди зимы людей, которые выбелили весь дом, сменил дома кое-что из мебели. Он предложил мне съездить к моим родителям — я отказалась. Увидев меня, родные с ума сойдут. Не заставлю я их страдать на старости лет. Амир, желая помочь мне выбраться из ужаса и горя, взял отпуск, и мы отправились в его аул.

С автобуса нас встречали его родители. Пожилые люди решили так отдать дань уважения нашему горю. Амир, всегда бежавший навстречу старикам, радостно их обнимавший, на сей раз поздоровался с родителями сдержанно. Он тоже пал духом; потерять ребенка — большое испытание. Свекровь смотрела на меня, сильно похудевшую от переживаний последних двух месяцев, участливее, чем раньше; встретила меня тепло. Свекор, золотой человек, добрейший, поцеловал меня в лоб, впрочем, он всегда относился ко мне, как к родной дочери.

Нужно было видеть радость Сункара, который, наконец, увидел  родителей. Он играл с детьми, поднял голову, увидал нас, бросился к нам, спотыкаясь в снегу. Как всегда, сын подбежал сначала к отцу. Амир прижал его к себе на миг и подтолкнул ко мне, видимо, чтобы так поддержать меня, только что лишившуюся ребенка, бесконечно оплакивающую его, как аруана умершего верблюжонка. Сынок прижал холодное от мороза личико к моему лицу, горящему от радости: конец нашей разлуке! Когда я прижала к себе своего первенца, душа моя размякла и поплыла. Сквозь слезы я целую сыночка в красные от мороза щеки.

— Апа, — говорит мой ребенок сладким голоском. За два месяца, что  был в ауле, сынок подрос, стал смышленее, внимательно, совсем по-взрослому заглядывает мне в глаза. Слово «апа» произносит четко и ясно.

В дом родителей потянулись земляки-аулчане, чтобы высказать слова соболезнования. Все знали, что у меня родился больной ребенок, как он ушел из жизни. В ауле все, как на ладони, утаить ничего невозможно. Ужас ядерных испытаний коснулся почти каждой здешней семьи. За дастарханом речь идет, конечно, об этом. Одни рассказывают, в каком ауле, какой больной ребенок родился, сколько людей от горя наложили на себя руки; другие – чья корова принесла двухголового теленка, овца — трехглазого барашка, похожего на чучело; все цокают языками.

«Да сохрани нас Аллах от этих напастей!», — испуганно бормочет каждый за столом.

— До какого времени будут проводиться испытания? Сколько мы можем безвинно страдать?

— В последнее время молодежи, которая пьет водку, мерещится всякое. Это тоже воздействие атома, наверное…

— Один наш зять, если трезвый – лучше человека нет, а выпьет – начинает веревку искать, дескать, повешусь. Мы стали прятать от него все веревки и уздечки, — делился кто-то из аулчан.

Наливая чай гостям, я вспомнила, что раньше вытворял выпивший Амир. Нет, он не искал веревку, чтобы повеситься, он хватал меня за волосы и начинал таскать по дому. Наверное, в тот миг вместо меня видел какое-нибудь чудовище, забывая, что я его любимая жена. Он родился в этом ауле, значит, отравлен радиацией, поэтому дочь наша родилась инвалидом. Я вспоминаю, разливая чай, как мне доставалось от мужа. Слезы слишком рядом. Я еле удерживаю их.

На следующий день одноклассник Амира по имени Кадыр зашел к нам с женой. Друзья вспоминали школьные годы, как вместе ездили воровать Кадыру его жену Жадыру, весело смеялись. Они привели с собой трехлетнего сынишку, худенького и бледного. Мальчик ни на шаг не отходит от матери, мы так и не смогли уговорить его поиграть с Сункаром. На лице Жадыры – печать досады и тревоги, она, будто вот-вот потеряет сына, крепко прижимает его к себе и не отпускает. Позже она поделилась со мной своей материнской болью:

— Сыночку моему поставили диагноз — белокровие. Лечим его, как можем. В семье Кадыра трое детей-инвалидов, не знаем, за кем из них присматривать.

Младший брат Кадыра появился на свет в Абыралы. Его родителям какое-то время пришлось жить в эпицентре взрывов. Младший их сын родился без руки. С головой у него все в порядке. Когда он вырос, родители женили его на здоровой девушке. Недавно она родила такого же, как отец, безрукого ребенка. Врачи, осмотрев младенца, вынесли вердикт: последствия ядерных испытаний перешли на третье поколение. «Мой ребенок болен. Не знаю, что нам теперь делать, куда, кому высказать свою боль. Кто нас услышит? Врачи, ставя диагноз, боятся связывать его с радиацией, всячески обходят эту тему. Нас самих обвиняют, такова ваша доля, говорят, судьба ваша такая. Нам страшно теперь рожать детей. Если этот ужас не прекратят, дойдет до того, что род продолжить будет некому», — навзрыд плакала, рассказывая свою историю, Жадыра. Я, в свою очередь, рассказала ей о короткой, как вспышка, судьбе своей малютки Шнар.

После того, как мы проводили друзей домой с больным ребенком на руках, я передала Амиру то, что рассказала Жадыра. Молча выслушав, он ответил: «Старайся не думать об этих ужасах. Сункар у нас здоров. В нашей семье такой беды нет».

О Шнар – ни слова: не захотел вспоминать.

— Я теперь боюсь рожать детей. Врачи ведь сказали: перешло на третье поколение. А вдруг у Сункара родятся дети-уроды? – шептала я в ночи.

Амир, отвернувшись к стене, ничего не ответил.

Я тоже провалилась в сон.

Во сне мы с Сункаром гуляли по Алматы. На ветках деревьев висят большие, спелые яблоки. Всюду их удивительный аромат, они, румяные, как бы соревнуясь с солнечным светом, притягивают взгляд. Голос Сункара. «Мама, где отец?» — спрашивает он. «Сейчас придет», — беззаботно отвечаю ему и брожу по саду. Вдруг в конце сада вижу большую яму. На дне ее лежит Амир. Он, как маленький сын Кадыра, очень худой, прямо тощий,  кожа да кости. Огромными просящими глазами смотрит на нас. «Ты почему здесь лежишь? Вставай!» — говорю я, а он молчит. Я наклоняюсь и протягиваю ему руку. Он подает мне свою. Тяну его наверх, но он слишком тяжелый. «Встань же!» — отчаянно кричу ему, чувствуя, что у меня нет больше сил. «Меня земля тянет к себе», — говорит, едва шевеля губами. Сункар тоже пытается мне помочь вытащить отца. Все напрасно.

Я проснулась вся в поту. «Бисмилля, Бисмилля», — шепчу от страха.

Бросив взгляд в сторону окна, поняла, что уже занимается рассвет.

Семья, в которую я попала, выйдя замуж, была большой и обеспеченной. С самого начала своего замужества я оказывала уважение родителям мужа тем, что, здороваясь, низко кланялась им, как положено невестке. Аулчане, удивляясь невиданной традиции, часто заходили к нам домой, а на мой поклон-приветствие, довольные, говорили: «Желаю тебе счастья, доченька!». Оказывается, в стороне Семея, Усть-Каменогорска из-за политики русификации, ведущейся еще со времен царской России, многие казахские традиции не сохранились. Тем не менее, это была обетованная земля, где связь с присущими казахам обычаями не прервалась до конца. Двери гостеприимного дома свекра и свекрови не закрывались, длинный стол в гостевой комнате не убирался, накрытый чистой белой скатертью, он всегда был уставлен яствами: орехи, изюм, баурсаки тонкие и круглые, горы дымящегося мяса. Мяса в доме всегда было вдоволь. В холодном чулане хранились конина, говядина, баранина, а также мясо птицы, частенько привозилось мясо косуль и архаров. Мы, три невестки, пришедшие в дом одна за другой, без устали хлопочем у очага, замешиваем тесто, раскатываем его. Во дворе постоянно кипят, исходя паром, два больших самовара. Свекровь наша была женщиной очень опрятной, чистоплотной и брезгливой. Как ни посмотришь, она в красивом платье, белоснежном платке сидит, сияя, на почетном месте в доме. Мой свекор, даже будучи членом партии, потихоньку заставлял внуков заучивать имена предков до седьмого колена, произносить мусульманский Символ веры (кәлима). Он был поистине золотым человеком. И Сункар мой, повторяя все за старшими братьями, выучил имена предков, смешно лопотал стишки. Мы, забавляясь, ставили всех внуков в ряд и подвергали их беспорядочному опросу:

— Чей ты раб?

— Аллаха…

— Чей последователь?

— Пророка Мухаммеда…

— Какой веры?

— Мусульманской…

— Можешь подтвердить?

— Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед посланник его! – хором начинают кричать внуки. А дедушка – доволен. Приняв этот экзамен, он вместе с ними начинает петь песни «Мой Казахстан», «Атамекен», «Ауылым», «Әкеме» и другие.

— Дедушка, и нас не забывай, научи их петь песню о матери, — просит мужа свекровь. Все внуки у них – мальчишки, дед с гордостью называет их: «Моя футбольная команда».

— Мужчины поют только подходящие им песни, — шутливо отмахивается он.

— А почему бы вам не уважить и матерей? – спрашивает бабушка всех своих птенчиков.

— Ладно, вы тоже заслужили, — хитро подмигивает дед и говорит мальчишкам: — Ну, мои герои, нужно выучить песню о маме, иначе ваши бабушка и матери обидятся.

Он диктует им слова песни «Анаға сәлем», которую ребята старательно записывают на листочках.

Потом начинается заучивание, дети повторяют слова новой песни. Мне очень нравится отношение дедушки к внукам, то, какое внимание он им уделяет. У меня поднимается настроение от того, что Сункар, смешно топая ножонками, не отстает от братьев, ломая язык, читает стихи наизусть, поет песни.

Глядя на все это, снова учусь радоваться: хорошо иметь большую семью. В моей семье не было таких ежедневных праздников. Если мать с отцом куда-нибудь уходили, мы с братом расходились по своим комнатам и потерянно, тоскливо сидели там. Дом погружался в безмолвие, бьющую по ушам тишину. Мысленно желаю: «Хоть бы Укилай женеше нарожала ребятишек, и наш дом превратился бы в веселый базар». Сейчас у моих родителей только два внука. «Наверное, они и вдвоем не дают домашним скучать», — думаю я и чувствую, как сердце мое сжимается от острого желания увидеть родных, я сильно сокучилась по них. Вспомнились мамины слова, она все твердила: «И без того не все у нас ладно, хочу лишь одного, чтобы вы выросли, встали на ноги, как ты собираешься сделать это с сыном Усена!». Поэтому, видимо, и сожгла письма Мэлса, которые он мне писал. Услышала бы, что со мной произошло, наверное, кричала и рыдала бы в голос, проклиная тех, кто проводит испытания на Семипалатинском полигоне. Я, испугавшись когда-то жестоких слов Амира: «Избавься от ребенка», — не стала сообщать родным о второй беременности. Родив больную дочь, не стала извещать их и об этом. Поэтому они ничего не знали о последних событиях моей жизни.

С приходом лета, когда подножье Аспантау будет усыпано ягодами и фруктами, вокруг станет разливаться чистейший горный воздух, нагреются прозрачные воды рек и озер моего родного и любимого Семиречья, я постараюсь отправиться туда вместе с мужем и сыном. Вспомнив свежий ветерок, прилетающий с вершин Алатау, теплые вечера, наполненные яблочным ароматом, я тихо вздохнула.

Целый день дом родителей полон гостей. Днем к свекрови приходят жены братьев мужа, подруги – бывшие коллеги из больницы, болтливые соседки, они могут сидеть часами, разговаривать, перебивая друг друга, обо всем, делиться новостями и сплетнями. Встречая-привечая их, оказывая внимание и помощь, я держу ухо востро. Мне интересно услышать об их семейных обычаях и происшествиях, о воспитании детей, все, что мне кажется полезным, я стараюсь запомнить. А самые интересные разговоры начинаются за вечерним дастарханом. Две старшие снохи с моим приездом, похоже, решили отдохнуть от обязанности разливать чай, поэтому под боком самовара все время сижу я. Но была от этого сидения и польза: за мясом и чаем гости рассказывали интереснейшие истории.

Уважая былые заслуги отца на государственной службе, к нему заезжали поздороваться, будучи по делам в ауле, люди из Семея, из Алматы. Мужчины большей частью говорили о рабочей страде, потом переходили к охоте, порой затрагивали политику. Кто-то неожиданно затягивает песню, раздаются взрывы смеха от чьей-то удачной шутки. Аксакалы вспоминают былое. Вставляют, встревая в беседу, свои реплики и пришедшие вместе с ними жены, их никто, как у нас на юге, не останавливает, не шикает на них, дескать, мужчины разговаривают, молчите. Из бесед за столом я узнаю много важных вещей, о которых не слышала у себя дома, которым не обучают в институтах. Главной нотой этих бесед был казахский народ, правда жизни, которой не знало подрастающее поколение.

Одна из таких историй связана с началом пятидесятых годов. В этом ауле жили два друга-ровесника, два шутника и балагура. Они шли по жизни плечом к плечу, не уступая один другому ни в деле, ни в слове. Однажды в поисках какой-то пропажи они, будучи оба верхом, встретились в буранной степи. Один спрашивает другого, приподняв большую нагайку:

— Уай, ты кто?

— Я – Сталин! – приосанился в седле другой.

Друг узнал по голосу курдаса, но вида не подал:

— Эй, проклятый Сталин, попался ты мне, наконец! Я долго об этом мечтал. Что ты мне только не показал, а?! – Вмиг свалил его с лошади и подмял под себя. – Что ты устроил казахам? Вначале глаз положил на скотину наших родителей, затем конфисковал, назвав баями-кулаками, сослал туда, где ездят на собаках, вот тебе за это! – и стал обхаживать друга кнутом.

— Ойбай, агатай, я же друг твой, — кричит тот, а другой не унимается:

— О, проклятый Сталин! Загнал нас всех в колхоз, лишил скота, отобрал летние и осенние пастбища, довел до нищеты, заставил голодать! В тридцать втором году подверг нас мору, получай и за это! О, негодяй Сталин! Будто было мало этого, ты истребил сливки казахского общества, сослав туда, откуда не возвращаются!

— Брат, прости, я проиграл, я не Сталин, пусти, — с трудом отделался от него ровесник.

Эта история достигла ушей аульного парторга, он сообщил в районный комитет, обоих друзей, говорят, посадили в тюрьму за то, что смеялись над самим Сталиным. В то время человек мог сесть за решетку даже за то, что, не заметив, наступил на портрет вождя в мятой старой газете.

— Казахи прошли через многое, но страшнее всего то, что атомные испытания не прекращаются, потомство наше может быть истреблено, — печально сказал свекор.

Как-то к нам приехал весьма уважаемый гость – дальний родственник отца по имени Муратхан Корганбаев. Родился он в Карауле, где жили сейчас мы.

Амир, который его хорошо знал, попросил его:

— Ага, вы ведь участвовали в эвакуации людей из Караула, когда начались испытания? Расскажите об этом подробнее.

Дядя оказался человеком словоохотливым. Почти художественно поведал нам о тех событиях, хоть в книгу вставляй.

…- Это был август 1953 года, – начал он свой рассказ. – Караул тогда назывался поселком. Моего старшего брата освободили от должности председателя колхоза «Сталин», и мы переехали в Караул. Мне тогда исполнилось пятнадцать лет. Однажды брат говорит: «Будем переезжать. Нужно взять постель, продуктов на полмесяца. Едем завтра утром». — «Куда? Зачем переезжать?» — ничего не понимая, переполошились домашние.  «Не бойтесь, на миру, как говорится, и смерть красна. Половина жителей района отправляется в Аягоз, остальные — в Аркат и на побережье озера Баканас, что за Шынгыстау. Там, говорят, ставят палатки», — коротко разъяснил брат ситуацию.

Я всегда пас наш домашний скот.

— Что со скотиной будем делать? — возмущенно подал я голос.

— Ее не тронут. Погонят в Баканас. Через полмесяца вернемся домой. Вы с Кенескали погоните скот, — сказал он и отправил нас с братишкой к группе погонщиков.

Мы тронулись в путь. Кенескали едет в арбе, я верхом на лошади, гоню овец.

По дороге устраиваем привал, подложив под головы седло, ложимся спать на землю. Тогда мне приснился ужасный сон. Как будто мама, оставшаяся в Карауле, взяла мою школьную тетрадку и рисует в ней что-то черной краской. Все рисунки страшные. Большая гора похожа на наш Дегелен. В одном месте хорошо видна родовая тамга Майозек вождя нашего рода Мотыша-ата. В другом месте изображено наше осеннее пастбище Шибойы. Только горы и земля этой местности как будто изодраны когтями. Особенно вершина горы Назашокы, что в Дегелене, срезана наполовину и перенесена на другую страницу. Верх горы отрезан и  лежит у подножья, как и другие пики, усеявшие землю, как град. «Апа, ты испортила красивую гору», — говорю я, она в ответ: «Не смогла соединить, не хотят они соединяться…».

В этот миг меня разбудили. Уже рассветало. На третий день на привале в Молалыбулаке с нашей скотиной смешался десяток голов скота жителей Арката. Они пришли его забирать, началась суета, споры. «Ойбай, бегите!» — донесся до нас крик, мы бросились в сторону Сарышока, так и не успев разделить наши стада и отары. Окружившие нас военные грузовики идут без остановки. Скотина наша, которую мы гнали издалека, так и осталась посреди степи. Гигантские скалы выпирающей вдали горы Аркат утонули в тучах черной пыли.

— Ойбай, пожар! Смотрите, над Караулом темно-коричневый дым, наверное, дома горят! — выкрикнул Мейраш.

Ярко-красный огонь, будто вырвавшийся из преисподней, стелясь вначале алой метелью, поднимается затем столбом в небо.

— Это где-то за Кадыром, возле аула Саржал, — пытаются определить взрослые, поднявшись на ближайший холм.

Вначале мы услышали громкий жуткий гул. Потом поднялся огонь, охвативший все пространство поверх Шынгыстау, не доходя до Архата, земли колхоза «Кызыл ту», а с другой стороны — взял в плен Караул и распространился на юг области.

Через две недели после испытания жители Караула вернулись в аул. Мы с Кенескали нашли свой скот и, измученные, голодные, пригнали его домой.

А самый ужас ждал нас дома. Нас встретили оставленные собака и кошка, с которых начисто слезла шерсть. Похожие на маленьких чудовищ из фильма ужасов, животные, увидев нас, подали голос: собака жалобно скулила, кошка едва слышно мяукала. Вскоре обе сдохли.

С той поры начались наши беды. Через год умерла от белокровия наша мать Толеу, жившая в Саржале. Ей было всего тридцать девять лет. Сестра из Караула ушла из жизни с таким же приговором врачей спустя семь лет.

После ее похорон я рассказал о своем сне старшему брату. Он мне сказал тихо и горько: «Пусть больше об этом твоем сне не услышит ни одна живая душа. Забудь его! Мы  отдали Аллаху двоих из нашей семьи, все, хватит об этом. Пожертвовали военным наш Дегелен, пусть на этом все и закончится».

— Настигнет когда-нибудь кара тех, кто все это придумал? Слезы народа, его проклятья не пройдут властям даром, — сказала родственница Айтбала-апа.

— Так и будем сидеть и ждать, пока их настигнет возмездие, почему бы нам не объединиться и не написать письмо в Москву? — спросил белобородый аксакал.

— Организуйте, а мы все подпишем, — поддержала его моя свекровь.

— У моей сестры в Бескарагае двое лежачих внуков-инвалидов, нужно взять их на руки и выйти на площадь, — возмущенно сказала одна из матерей. — В Егиндыбулаке у одного нашего родственника, работающего шофером, сын родился без обеих рук! Назвали его Карипбек. Брат наш, оказывается, часто ездил на своей машине по короткой дороге мимо полигона. Сколько бы военные ни разворачивали шоферов, наши казахи ухом не вели, продолжали ездить, как привыкли. Вот и результат! Ездить в обход им было далеко, хотелось напрямик быстрее добираться, вот и ездили мимо полигона того проклятого! Позже многие умерли в расцвете лет от рака, — сказал мужчина средних лет.

Сидящие за столом замолчали.

У меня, услышавшей воспоминания очевидцев ядерных взрывов, увидевшей лица тех, кто вместе с народом мужественно переживал их последствия, шевелились волосы на голове. Улегшиеся было в моей душе страдания вновь подняли голову, меня охватил непонятный страх, просто паника. В ушах снова пронзительно зазвенело. Взглядом попросив старшую невестку заменить меня за столом, я поднялась с места. Вошла в комнату и рухнула на кровать.

Меня мяла и крутила сильная, невыносимая дрожь. Я металась, не зная, куда спрятаться. «И мой отец, и семья Амира… испытывающие невероятные страдания люди… И Шнар моя стала жертвой этой трагедии. Еще у одного брата Амира средний сын родился с синдромом Дауна. Что нас ждет в будущем?» Я дрожала под одеялом, пока не пришел Амир.

В ту ночь я не смогла уснуть.

Новый год мы решили встретить всей большой семьей под родительским кровом. В коридоре, ведущем в гостиную, установили огромную, до потолка, елку. Мы, три невестки, весело нарядили ее вместе с детьми. По поручению дедушки каждая семья должна показать на празднике свои творческие способности. Дочери и невестки — приготовить каждая свое коронное блюдо. Самое интересное, по инициативе родителей, все на встрече Нового года должны быть в оригинальных новогодних костюмах.

Согласно поручению, каждая семья приехала к родителям в праздничной боевой готовности. Конечно же, все подумали и о подарках друг другу. Со всех сторон съехались сыновья с женами и детьми, дочери с мужьями, детьми и внуками. Даже живущие поблизости сваты и сватья просочились в наш шумный, веселый круг.

В последний день старого года под крышей Аскена и Кулекен собрались все их дети. Я впервые со дня своего замужества стала свидетелем такого родового сбора. Не сглазить бы, — все вместе мы были целым аулом одного рода. Родительский дом состоял из восьми комнат. Во всех них сегодня веселая суматоха. Одни репетируют, читая наизусть стихи, исполняя подготовленные песни, другие наигрывают кюи; невестки и дочери оккупировали большую кухню во дворе, где пекут, жарят и варят. То и дело слышатся искрометные шутки, в ответ – веселый смех.

Среди всей этой радостной предпраздничной суматохи только я одна хожу молчаливо, не умея влиться в общий настрой. Мое поведение не понравилось всегда готовой к скандалу старшей золовке.

— Эх, наш Амир ведь лучший из лучших парень! Где он только отыскал эту нелюдимую чернушку?

Ее слова подхватила сестренка, размешивающая яйца, чтобы влить в сдобное тесто:

— Не говори, женился бы на дочери председателя парткома, сейчас бы все вместе готовились к празднику! А эта хоть и окончила институт, какая-то угрюмая домоседка. Ничего не знает, кроме как детей рожать, — она, закрыв своим неповоротливым телом всю плиту, то ли не видит меня, стоящую у нее за спиной в дверях, то ли говорит это нарочно, чтобы я слышала.

Слова младшей сестры будто масла в огонь подлили; она поставила посуду, которую держала в руках на стол, и громко вздохнула.

— И родить-то для нее оказалось проблемой, — сказала старшая, намекнув, что я родила больного ребенка. Потом, оглядываясь по сторонам, дескать, слышат ли те, кто стоит в глубине комнаты, у казана, наконец заметила меня. Наши глаза встретились. Абсолютно не стесняясь того, что только что ляпнула, она еще и буравит меня тяжелым взглядом.

Что поделать, если Аллах не дал женщине ума.

Я поставила на пол глубокую чашку, с которой пришла, повернулась и вышла. В горле у меня ком, горячие слезы обиды льются по лицу. Забежав в выделенную нам с Амиром комнату, я, рыдая, упала на кровать. За мной в комнату вбежала предпоследняя сноха, мой погодок.

— Аяш, не обижайся, не плачь, она хоть и самая старшая среди братьев и сестер, характер у нее неважный, все время сталкивает нас всех лбами! Свекрови о нас плохо говорит! Перестань, Аяш, не бери близко к сердцу!

Она гладила меня по волосам, вытирала мне полотенцем мокрое лицо.

— Почему она разодрала мою душу своими словами: «Родить для нее оказалось проблемой»? — спрашиваю я у нее. Меня сотрясают судорожные рыдания.

— Не обращай внимания, посмотри, какой умный у тебя Сункар. Только что читал наизусть стихотворение одному из братьев! Такая сладкая у него речь! — успокаивала она меня, потом крепко обняла и прижала к себе.

Как ни звала она меня выйти из комнаты к людям, мне не хотелось вставать с места. Настроение было испорчено, встречать Новый год мне расхотелось окончательно. Амир, вошедший в комнату, зло набросился на меня:

— Что с тобой?! Все нарядные, веселые, одна ты, как черная туча, что кружит над Алатау, сидишь, как всегда, с кислой миной на лице!

— Твоя старшая сестра упрекнула меня в том, что я родила больного ребенка, — безжизненно, холодно ответила я, без всякого желания спорить.

— Она наша старшая сестра, первенец наших родителей, поэтому, что бы ни сказала, будешь терпеть, что бы ни попросила — отдашь. Сноха, попадающая в такую большую семью, должна быть стойкой и выносливой. Ну-ка, вставай, что прилипла к кровати!

Амир схватил меня за ворот стеганого жакета и, как кошку, швырнул к двери.

— Иди на кухню, помогай, — бросил он мне вслед.

И без того отвратительное настроение стало еще хуже, но делать было нечего, я поплелась по дому в сторону кухни, стала помогать готовить еду для праздничного стола.

Такова судьба казахской женщины! Она цветет лишь в девичестве, пока не выйдет замуж. Лишь только переступила чужой порог, должна, как говорят в народе, заходить в дом с топливом, выходить с золой. Хорошо, если попадет в хорошую семью, если нет, то, что бы ни делала, не угодишь. Ходишь, страдая и скучая по родителям, которые сдували с тебя пылинки, по братьям, с которыми резвились как жеребята. Но родные тоже будут уважать и привечать, если у тебя все нормально в семье, иначе могут поступить как в поговорке: «Вернувшаяся дочь хуже вновь нападающего врага», не захотят на порог пустить. Погруженная в свои невеселые мысли, все свое зло я выместила на тесте, которое раскатывала. Руки мои покраснели, но я, не жалея себя, налегаю на скалку. В таком возбужденном состоянии раскатала десять больших кругов теста. У старшей золовки, которой и в голову не пришло испытать чувство неловкости за недавние обидные слова в мой адрес, увидевшей разложенные в ряд десять круглых сочней, лицо по-прежнему оставалось натянутым. Здесь же ходила и Сыргаш женеше.

— Эй, девка, ты, оказывается, не знаешь, на что способна твоя невестка. Видишь, сама раскатала все тесто. Видела бы ты, как Аяш лагман растягивает! – смеясь, она пыталась разрядить  обстановку.

Ее муж, старший брат Амира, считался сыном бабушки и дедушки, поэтому пользовался в семье не меньшим уважением. К тому же, Сыргаш женеше была женщиной образованной, имела престижную должность. Ее права в этом доме были если не вровень со свекровью, то где-то рядом. Никто не мог сказать ей слова против. Поскольку Сыргаш женеше встала на мою сторону, старшая золовка, подлизываясь, стала оправдываться:

— Сакебай, я просто хотела ее немного подстегнуть, иначе мне нет дела до Аяш.

Зная ее характер, Сыргаш продолжила:

— Я сама многому научилась у Аяш. Вообще, на юге совсем по-другому готовят, намного вкуснее, чем у нас, — приподняла она мой авторитет.

На самом деле, тонко раскатывать тесто нас с Укилай женеше тоже научила мама.

— Уки, если завтра твоя золовка, став чьей-нибудь невесткой, не сумеет раскатать тесто, стыдно будет тебе. «Женеше ничему ее не научила», — скажут люди. Давай научим девчонку тесто раскатывать, — говорила мама и взялась за меня.

Взрослые казашки говорят: «Дочь, говорю тебе, невестка, слушай ты». Укилай тоже не особо умела раскатывать тесто. Под чутким руководством мамы, которая, отмерив в две чашки муки, сказала нам, сколько нужно налить воды, разбить яиц, мы принялись за дело.

— Начинайте, — скомандовала она. А сама, внимательно следя за нашими действиями, давала ценные советы. – Не наливайте много воды, иначе тесто получится мягким, при раскатывании станет прилипать, при варке разлезется.

Мы с женеше стараемся изо всех сил.

«Уки, у тебя хорошее тесто получилось, Аяш, а у тебя такое же, как ты сама, мягкое», — помню я слова мамы.

Женеше быстро раскатала ровный и круглый сочень. У меня он получился не таким красивым, к тому же, прилипал без конца к скалке.

— Подсыпай муки, не дави на середину, края легонько раскатывай! – мама, положив руки поверх моих, направляла меня.

Я стараюсь.

— Теперь слегка посыпьте мукой раскатанное тесто, заверните им скалку и разрежьте, — подсказывает мама. Мы тут же выполняем это поручение и, посмеиваясь, откликаемся: «Есть, апатай».

— Если раскатанное тесто разложить на поднос и положить в морозильник, оно не слипнется пару дней. Если неожиданно нагрянут гости, то у вас готово тесто. Лишь бы мясо в казане варилось. А у вас будет время встретить гостей, расспросить их о здоровье, делах. Когда мясо сварится, быстренько опустите тесто в казан, — подробно объясняла мне моя милая мама. Я показала этот прием Сыргаш женеше, она его тоже оценила. Сегодня  выученный мной мамин урок прибавил мне авторитета. О, великая истина заложена в пословице: «Что птенец видел в гнезде, то и будет ловить, когда вылетит».

В принципе, человек я отходчивый. Выбросив из головы грубые слова Амира и его сестер, я принялась, как и все остальные, готовиться к встрече Нового года.

— Апа! Апа, посмотри, — вбежал в столовую мой сын. На нем костюм зайца. Сынишка счастлив и горд. Захотев показать мне свой наряд, обежал все комнаты в доме, прибежал сюда, на кухню, даже немного запыхался.

— Какой красивый белый зайчик! – нахваливают его тети.

— Кто дал тебе костюм? – спрашиваю я, смутившись, что не приготовила ничего из новогодней одежды милому сыну.

— Дау апа! – хвалится сынок. Вот что значит, когда говорят: «Если радовать – то надо в первую очередь ребенка». Став маленьким символом приближающегося года Зайца, сыночек убежал в дом, я молча проводила его глазами.

Дау апа – это Сыргаш женеше, Дау ата – ее муж Даурен. Они привезли подарки каждому внуку нашего дедушки.

— Я тоже приготовила в подарок платок каждой из вас, — сказала одна из невесток.

— У меня из головы вылетело привезти подарки детям, как неудобно, — я смущенно засмеялась.

Не знаю, откуда появилась рядом младшая золовка, которая бесцеремонно заявила:

— Что ты вообще знаешь! – ужалила она меня.

«Чего это она?» недоумевала я. Потом поняла: с ней не стоит состязаться в словесной перепалке,  — и молча отвернулась.

— Меруерт, хватит уже! У тебя кто-нибудь что-то спрашивал? – одна из снох, воспользовавшись своим правом, обрубила младшую золовку. Сделав это при всех, она здорово ее задела. Щеки грубиянки вспыхнули. Я молчала.

Три дочери, приехав к родителям, вольничают и зазнаются. Кажется, если они не заденут каждую из снох, особенно меня, все еще сломленную неутешным горем, у них будет болеть голова. «Какие они неприветливые девушки, мы дома Укилай на руках носили, баловали, как могли», — снова рухнуло мое сердце вниз.

К вечеру все дружно сели за стол. Дастархан ломится от всевозможных блюд. Глава семьи, наш свекор, подвел итоги уходящего года, вспомнил все хорошее, назвал все достижения, вспомнил с сожалением и о том, что случилось в семье его сына Амира, об ушедшей из жизни нашей бедной доченьки Шнар.

Глядя на всех нас, дедушка сказал:

— Пусть эта горькая беда уйдет вместе со старым годом. Пусть не только наша семья, а все человечество не знает подобного горя! Пусть остановятся на всей планете ядерные испытания! Придет в себя отравленная вода и земля, природа Семея, и родная страна окажет помощь людям, получившим увечья!

Все слушали эту печальную речь и молчали.

Никто не проронил ни слова.

Но время утекает сквозь пальцы, и жизнь берет свое. После слов старших, почтенных аксакалов, новогодний праздник набрал силу. Вдруг в уличные ворота кто-то сильно постучал. Это пришли Дед Мороз со Снегурочкой, рядом с ними ряженые в костюмах! Они начали кружить вокруг нашей елки, петь песни, веселиться! Дети смотрят на них, открыв рты. Под толстым гримом и масками они не узнают, кто это на самом деле. Удивляются, будто к ним пришел настоящий Дед Мороз. Снегурочка хоть и покрупнее Деда, но очень обаятельная! Все смеются, весело обсуждают находчивость Даурена ага и Сыргаш женеше, которые подарили и детям, и взрослым по-настоящему радостные мгновения, новогоднюю сказку, а сейчас раздают детям подарки. Вместе со всеми радуюсь и я, забыв недавние обиды. Пример чудесного дуэта любящих супругов, устроивших нам у елки целое представление, стал для нас всех хорошим уроком.

Мужчины за столом говорят свои пожелания, женщины предлагают отведать приготовленные блюда; дети принялись петь песни, читать стихи. И наш Сункар, не отставая от братьев, прочел четверостишье про смешного мишку, который сидит за партой. Свекровь – любительница песен — подпевает мужу, который взял в руки домбру. Моя ровесница – средняя невестка исполнила нежным, приятным голоском новую песню «Келші, айым». Все вместе мы пели вечные песни Шамши Калдаякова.

Вдруг за столом рядом со мной оказался мой муж Амир.

— Аяш, спой и ты песню. Мои родные не слышали твой голос, — стал просить он. Хоть душа моя и страдала, разве могла я отказать мужу, согласилась. Он обрадовался.

— Коке! Апа! Если вы разрешите, ваша невестка Аяулым споет песню в честь Нового года! — объявил он на весь стол.

— Конечно, разрешаем! Сегодня все без исключения должны показать свои таланты! — обрадовался дедушка.

Я, оказывается, сильно соскучилась по пению. После Мэлса, моей первой любви, меня никто и никогда не просил спеть песню. В ту же минуту я, как наяву, услышала звук домбры Мэлса.

Будто он тут сидел, за новогодним столом, рядом с нами…

Амир слышал всего лишь пару раз, как я пою. «Наверное, будет правильным на родине Абая спеть песню Абая», — осенило меня. Кто мог подумать, что я, подобно Тогжан, Айгерим, буду петь здесь, на этой земле, песни?

Восстановив дыхание, я запела «Песню Татьяны».

Разве есть искусство краше, ярче песни? Как говорил великий Абай: «Песня входит в уши и овладевает всем существом». Ее величество песня! Она будит в человеке самое глубинное, потаенное, ласкает исстрадавшееся сердце красивой мелодией. Взмывающую ввысь песню сидящие за столом слушали, затаив дыхание. Даже малыши на руках матерей слушают, открыв рты.

А я пою.

Пою, как живу.

Пою, как улетаю… в небеса…

Как только песня закончилась, раздались дружные аплодисменты. Они гремелина весь дом. Все просят меня спеть еще, на бис. Но я пою другую. Не заставляя себя уговаривать, я глубоко вдохнула воздух и затянула свою любимую «Алконыр».

Песня легендарного Сегиз серэ!

Настоящее его имя – Мухамедканафия. Сбежав из царской армии, он оказался в Жетысу, где встретил красавицу из рода албан по имени Жамиля и влюбился. Так родилась эта песня.

Жетысу – моя родина.

Значит, девушка, которую любил Сегиз серэ – моя старшая сестра?

Смуглолицая красавица Алконыр, которую, нежно любя, всегда оберегал ветерок Аспантау!

Стройная красавица, шелковые волосы ее доходили до пят! Она, наверное, гордо ходила по просторам Шалкоде-джайляу, звеня своими серебряными украшениями, вплетенными в длинные, как текучие реки, восхищая всех своей красотой.

Чтобы за прекрасной мелодией показать тайные чувства влюбленного Сегиз серэ, конечно, нужно певческое мастерство. Когда пою эту песню, я иногда представляю себя той самой Жамилей-Алконыр. Песня заставляет меня забыть обо всем. Поступи я в свое время, взяв уроки вокала, в консерваторию, я, со всем своим усердием к учебе, несомненно, стала бы одной из способных нынешних певиц!

Песня закончилась, и снова раздались дружные аплодисменты, звучали слова благодарности. Братья мужа свистят от восторга. Свекор поднялся с места, подошел ко мне:

— Милая, ты, оказывается, талантлива. А почему столько лет мы не знали об этом?

Так тихо сказал он и поцеловал меня в лоб. Что может быть выше этой оценки?

Я взглянула на Амира. Он, неимоверно гордый за жену, как говорится в старой пословице, макушкой чуть-чуть не достает до потолка. За последние полгода я впервые увидела его таким радостным. «Он так же целует меня в лоб, когда бывает благодарен или нежен, видимо, от отца перенял этот жест», — подумала я. И Сункар подбежал ко мне, ласкаясь, протянул ручки: «Апа!», — просясь ко мне на руки. Я посадила сына на колени, крепко обняла и пришла в себя.

Какой казах не склоняет голову перед искусством!

С того памятного праздничного дня все мои золовки – и старшие, и младшая – перестали бить меня словами, язвить мне и хамить. Мой, до сих пор невостребованный певческий дар нежданно возвысил меня в глазах родни. И свекровь более не  позволяла себе грубостей в мой адрес.

Вот она, сила искусства!

…К весне Сункар пошел в детский сад. Для меня нашлось место учителя казахской литературы в ближайшей от нас школе.

Сауле Досжанова

Женская вечность. О романе Сауле Досжанова. «Трагедия и судьба»