В начало:

Глава 1. «Начало пути»

Глава 2. «Загадки старого Питера»

Глава 3. «Переговоры в Амстердаме»

Глава 4.

«УЛЫБКА МОСКОВСКОЙ ТАЙНЫ»

1703.28.12. Москва. Петру Первому 31 год.

Под самым Лобным местом замшело покоился пятиметровый белокаменный равелин. Остатки самой древней стены крепости Мосхоса. Сотнями лет разбирали жители остатки укреплений для своих построек. А подземники трогать не могли. Ключи неведомых простолюдинам проходов берегли особые посвящённые в древние тайны монахи-опричники.

Государь Пётр I как до голубых звёздочек не напрягал память, не мог вспомнить ни лица, ни имени ключника, что вытащил его из кутерьмы стрельцового бунта с повязкой на глазах, из-под которой Пётр кое-что всё-таки исхитрялся разглядывать при скудном освещении факела.

Как же так? Пётр негодовал. Как так? Он ведь царь! Помазанник Божий! Как же может какой-то монах! Опричник! Давший обет безбрачия! Ведать то, что лишь один царь может! Обязан знать!

Но двадцать лет назад не до того было.

Пётр был избран царём 10 мая 1682 года, и в тот же день ему присягнули. Царица Наталья Кирилловна наречена правительницей. Но это оказалось не важно, потому что тут же всё разрушилось! Боярин Милославский и старшая сестра Софья произвели возмущение.

15 мая стрельцы, отпев в Знаменском монастыре молебен с водосвятием, взяли чашу святой воды и образ Божьей Матери, и, предшествуемые попами, при колокольном звоне и с барабанами вторглись в Кремль.

Деда Петра, Кирилла Полуехтовича, принудили постричься, а сына его Ивана при его глазах изрубили.

Убиты в тот кровавый день были братья Натальи Кирилловны Иван и Афанасий, князья Михайло Алегукович Черкесский, Долгорукие Григорий и Андрей Григорьевич, боярин Артемон Сергеевич Матвеев, Салтыковы, боярин Пётр Михайлович и сын его стольник Фёдор, Иван Максимович Языков, стольник Василий Иванов, думные люди Иван и Аверкий Кирилловы, Илларион Иванов с сыном; подполковники Горюшкин, Юренев, Докторов и Янов; медики фон Гаден и Гутменш…

Стрельцы, разбив Холопий приказ, разломали сундуки, разорвали крепости и провозгласили свободу господским людям.

Но дворовые к ним не пристали.

Через три дня после кровавой резни 18 мая стрельцы вручили царевне Софье правление. 25 мая царевна наново короновала обоих братьев Петра и Иоанна, возведённых в царствие.

Чего добились стрельцы? Они получили денежное вознаграждение, право иметь выборных, имеющих свободный въезд к великим государям, позволение воздвигнуть памятник на Красной площади, похвальные грамоты за государственными печатями и переименование из стрельцов в надворную пехоту…

Сухарев полк один не принял участие в бунте!

Под Сухаревскими воротами и был тот самый ход, где вот так вот — были люди, раз — и исчезли… Куда исчезли? Как? Ну вот так. Точно стены разошлись и сошлись. А там ещё будто бы один подземный город. И туда ушли, а потом вернулись оттуда же. Только целые и невредимые.

В тот памятный год мать Наталья с сыном Петром удалилась в Преображенское. Пётр занялся Потешными полками.

Но это всё не то, что хотел вспомнить царь.

Его волновали подземные лабиринты. Ходов-то было много. Но не каждый мог из тайны в тайну трансформироваться.

Память снова и снова упиралась в решётку где сцепки морскими узлами в крестах закручены. Решётка камнем заложена — в одну силу не пробиться.

За решёткой — невообразимо длинный тоннель, где по правую и левую стороны -старинные сундуки. С сокровищами? Свитками? С захоронениями, подобными Киево-Печерским? На сундуках — причудливые новообразования из тлена. И сверху, и снизу — всё в пыли, изъеденной собственными взвесями.

Дед Нарышкин называл монаха старообрядцем. И это самое обстоятельство не давало Петру теперь покоя в поисках утерянного наследия.

Вид монаха всякий раз удивлял царского отпрыска непритязательной простотой. Одежды черны. Обут в мягкие женские какие-то коты, сшитые верхними грубыми швами, шагов и не слышно совсем…  Чёрные коты Пётр помнил твёрдо, ибо лишь только их и видел по дороге подземной сквозь повязку на глазах.

Монах тот являлся к его матери сразу же после всякого смятения. Прятал в подземных дворцах. А потом вдруг совершенно исчез после Великого посольства. И дверей будто бы не стало. Чудо? Нет? Ведь были они!!! Не приснилось же ему, учёному, не признающему разную мистику, хождение под землёй с повязкой на глазах!

Выходит, опричники и царя тогда спасли… И тайну сохранили? А для кого ж её хранить, как ни для царя?

Непорядок! Наказать опричников. На кол посадить за упорство? Старообрядцев высечь? А потом — тоже на кол?

Да, но… если бы не травы волшебные чудодейственные, когда отходили молодого Петра, отравленного людьми сестрицы Софьи, умер бы он ещё в 1686 году в свои 14 лет!

Удивило ещё вот что. Венец безбрачия лежал на монахе. Глаза в темноте подземелья казались чёрными. А на свету вдруг становились синими. Светлыми. А венец безбрачия оставался. На секунду вдруг появлялась и тут же исчезала, будто от испуга, что её заметят, осиянная солнечная корона белая — нимб или облако над головой. Такое бывает лишь у людей, познавших мир. Отшельников. Ещё у святых, слепых да юродивых, что видят прошлое и будущее. В ком самая ценная ценность — в верности стране…свету…любви.

Это теперь государь совсем нимбы такие замечать перестал. А тогда ещё нет-нет, да увидит…

Пётр точно помнил ещё, что в подземельях под Боровицкими воротами и под Москвой-рекой, и под Волхонкой ступени были вырублены прямо в горной породе, а ширина проступей и высота подступенков были такими, будто предназначались они для людей-гигантов. Ступени спускались вниз как-то пирамидально, с уклоном около сорока пяти градусов. Во все стороны. И эти подземные ходы расходились под Москвой как пирамида солнца в Тиотиуонакане[1], о которой рассказывал бывавший в Ост-Индии испанец Хосе Гарсиа. Выводили подмосковные подземные ходы иногда и к залам с колоннами.

На любой вопрос умные научные европейские книги давали развёрнутые и простые ответы. Молодой царь вёз манускрипты в Москву, по старинке полагая, что именно здесь, вдали от границ инородных, будут они в безопасности. Вёз неосознанно, в том числе и потому, что под землёй он видел тайну: те самые ходы, те самые сундуки и те самые старинные залы.

Москва фундаментальная и до приторности верная, как постылая жена, оставляла единственный неразгаданный вопрос собственного величия и таинства вседержавности.

Говорили все ему с детства — великая. Твердили — белокаменная!

Где ж великая, коли дома её чёрные, деревянные, не в пример европейским высоким. В чём белокаменность, если камень известняк на ветру становится жёлт и сер, точно кость человечья, выглоданная ветрами и волками степными?

Народ до сих пор дивился, как Пётр, упреждённый о бунте стрельцов, бежал в Троицкий монастырь, когда в Кремле резали без разбора всех подряд…

Где же ход тот потаённый, через который и сам Кучка бежал от Андрея Боголюбского, сына Юрия Долгорукого? Он и теперь должен быть под Боровицкими воротами.

Надоев себе самому бесплодными воспоминаниями и взяв лишь двух денщиков, Пётр в один из декабрьских дней отправился под Боровицкую башню Кремля.

Потайные ходы здоровья не добавляли. С ним случалось под землёй что-то вроде зеленухи, лицо темнело, в глазах мерцало и стесняло в груди. Совсем не любило его тело подземелий.

— Свети сюда! — приказал Пётр служивому, но, понимая, что сам же своей тенью закрывает ход, отобрал жирник.

Поправил ворвань, ярко и уверенно горящую в масляной лампе светильника.

Огонь заколебался, тени троих затанцевали по длинному подземному коридору.

— Вперёд! — скомандовал царь.

Охрана послушно последовала за ним.

Проход становился то более узким, то расширялся. Арки его, сложенные не кирпичом, а старым каким-то камнем, оказались аккуратны и удивительно красивы.

Пётр лишь примерно представлял карту прохода многослойных сооружений под Арбатом, под Красной площадью и Лобным местом, под Сретенкой и Сухаревкой. Двигался по наитию в сторону Боровицких ворот.

Лефорт говорил, что здесь более 150 верст многослойных подземных ходов! Как же найти тот самый?

— Ой! — остановился денщик. — Дальше нельзя! Там тень чёрного монаха!

— Какая ещё тень? — не понял Пётр.

— Лучше вернуться, — остановился и второй сопровождающий.

И тут же осыпался передний свод, загородив часть дороги.

— Держать лампу! — Пётр принялся разбирать проход. Слуги энергично принялись ему помогать.

— Нет никаких таких чёрных монахов! Знавал я одного в жизни. Он меня здесь и водил.

Притихшие денщики, боязливо перекрестившись, озирались по сторонам.

— Прекратить бояться! Монахи-опричники служат здесь со времён Кучки. И тайные ходы берегут. А вдруг они думают, мы чужие какие? Вот и обсыпали вход.

— Так то живые что ли?

— Конечно, живые, — подбадривал царь, — у них чёрная куколь на голове, как у всех монахов. И под куколью — латы защитные. Иногда кольчуга. Иногда просто листы серебряные. Куколь они не вышивают. И крестов не носят.

— А я видел, как он прошёл сквозь стену, — сам себя испугал слуга до икоты.

— Где? — без страха живо заинтересовался Пётр.

— Вон там я его видел, и он туда вон прошёл! А вдруг это усопшего дух? Там ведь над нами … некрополь!!! Большой некрополь…

— Москва вообще большой некрополь… Здесь умерших столь много, что в тысячу раз больше живых!

— Вот и молись! — отрезал Пётр, которому надоело нытьё слуг. — Против тёмных подземных сущностей помогает пламенная молитва!

Расчистив проход, Пётр оказался в более высоком тоннеле, где потолки уже имели вид треугольный, пирамидальный.

— Ждать здесь, зря свечи не жечь! — скомандовал царь и далее пошёл один. Теперь и ему привиделось — впереди вдруг метнулась и исчезла чёрная тень.

Без страха он поспешил за ней, уверенный, что это был тот самый монах-опричник.

— Постой! — позвал Пётр. — Я лишь спросить хотел…

Но тень не позволяла себя нагнать, ускользала. А сальный светильник почти догорел и чадил теперь пополам со светом.

Наконец Пётр устал искать ногами безопасное место, чтоб не оступиться в неровностях пола. Подземная болезнь-зеленуха достала до горла. В глазах помутнело. Дурнота подступила к вискам. Остановился. Присел, опершись спиной о стену.

— Стой! Я дальше не могу! Ты слышишь меня, монах?

— Я слышу тебя, Пётр Алексеевич, — ответило подземелье.

— А прячешься пошто?

— Одну тайну расскажу, тебе же всё узнать захочется. Велишь ведь пытать. Колесовать. Велишь ведь сжечь…

— Да я токмо лишь спросить хотел…

— Спрашивай. Как понимаю, так и отвечу.

— Добро, — согласился царь. — Вот смотри. Ты же подземный житель…

— Подземный, — серебряным светлым «зм» раскатило ответ эхо.

— Ну вот. Помню, как-то был я сестрицею отравлен ядом смертным. До сих пор печёнкой страдаю. И меня, мальца-Петрушку, вывел по потаённым проходам из Кремля один монах-опричник. Это ты?

— Нет.

— Как же не ты? Я голос твой не забыл…

На тот раз ответа не последовало.

— Хорошо, — не сдавался царь, — но он вывел меня под Боровицкие ворота за пруды далеко. А сейчас там прохода нет…

— Там есть проход. Но мы его закрыли.

— Кто мы?

— Уходи, царь. А то я и этот коридор завалю.

— Хорошо. Ответь токмо. Лефорт. Он был с вами?

— Нет.

— А карту Лефорту кто дал, если не вы? Мы с Лефортом Сухареву башню поставили согласно карте той…

— Вы поставили её на старых подземных ходах. Там не всяк человек править может. Ходить может. Понимать может. Лефорт мог.

— Да. Он говорил про многомерность пространства. И что как войти в подвал, то вроде стены как стены. А если по книге его, то даже Брюс найти не может. Если знать заклинание, то стены раздвинутся, и ты попадёшь…

— Нет никакой книги. Нет заклинаний. Не в словах дело.

— А в чём?

— Это дар. У тебя его нет.

— А у кого есть?

— А у кого есть, тот спустится в то подземелье. Побудет немного. И начинает множится земное дно. Или дно небесное. Иные так вверх и вниз до седьмых ступеней проходить могут. Во все уровни земли. Главное — знать цель, куда двигаться, и куда хочешь попасть. А твоё дело — не земля. И не небо. Не верх и не низ. А ширь. Раздвигай границы горизонта…

— Ширь???

— Всё, царь. Уходи.

— Постой! В Петербурге на Васильевском острове под звёздчатой структурой крепости покоятся в воде гигантские монолиты. И ступенчатые огромные неизмеренные строения по всему периметру!

— Да. Там, как и под Москвой, есть плита, что держит город.

— Послушай, монах, скажи, что мне это не привиделось! Я вот этими руками трогал, вот этими глазами видел: и там, и здесь базальтовые зеркальные плиты, держащие подземные залы древних. Колонны и стены так отполированы, что дают отражение! У мест разломов — другое преломление луча! Отвес же отклоняется не вниз, а вбок! Сточная грязная вода проходит, очищается и идёт в подземные реки. И те впадают в подземное море. Чистейшее!!! Я видел его сверху из-под земли… оно там… внизу!!!

— Ты много видел, царь. Ты слишком много видел. Молись, чтобы это забыть. Только другие люди говорят, что это не море подземное, а ещё одна земля, для которой мы — небесные боги. И так до бесконечности. Мы центр. И мы и есть бог.

— И я бог?

— И ты бог!

— Там, в городе, что забрал у шведов, там такая древность! Там обваливается земля и …здесь тоже самое… Почему ты прячешь лицо?.. Я хочу видеть тебя!!!

— Если хочешь что-то видеть, смотри на вещи с закрытыми глазами!

Пётр обрёл уверенность и, резко поднявшись, побежал на голос, отвечавший ему всё это время.

Но упёрся в непроходимую каменную стену.

Фитиль погас. Это масло кончилось в светильной лампе.

Шипела и корчилась в глиняной посудине ворвань, распространяя странный слабый-слабый световой тлеющий туман.

Царю ничего не оставалось, как по памяти двинуться обратно.

В почти кромешной тьме стало сложнее. Петру мерещилось, как подкрадываются инфернальные сущности параллельных миров и выходят из разломов. Воображение уносило вглубь Земли с двумя входами по полюсам. Огарок ворвани в остывающем масле казался солнечным неугасимым ядром планеты, что согревает внутреннюю Землю и живущих на ней людей. Доли её огненной лавы — чистилище. «Может, умирая, мы рождаемся там… — думал Пётр. — Души, проходя сквозь чистилище, лишаются ориентации и памяти. Умирая там, мы рождаемся здесь…».

Последовав совету чёрного монаха-опричника, он закрыл глаза. И увидел всю Москву разом. Украшенные камнями, горели на семи великих холмах купола церквей. С лика Кремля угадывалось Лобное место. А из-под всего этого белозубо улыбалась и дразнила белокаменная улыбка подземелий. И светила она из-под земли, умиляясь и любя неубывающей материнской нежностью…

— Посмотрите, Гер Питер, сколь огромную крысу мы забили! Вот от кого была тень! — встретили его денщики. — А Вы? Вы видели кого-нибудь?

— Там нет даже летучих мышей! — отозвался Пётр. — Брось эту гадость. Чума ходячая! Не ровен час, заразу подцепишь!

На воле дышалось легко и свободно. Пётр, набрав из сугроба полные перчатки снега, быстро приводил лицо в норму после своей зеленухи. Его прислужники делали то же самое. Деревья ловушками для снов окукливала паутина снега.

В проулок метнулась чёрная тень.

Денщик, заметив это, снова вздрогнул:

— Чуть не завалило насмерть!!!

А второй, вспомнив призывы царя в самые тяжёлые минуты шторма: «вы не можете утонуть, раз с вами царь!», уверенно промолвил:

— Если во всей лодке хоть один праведник, команда не утонет. Святого Человека Бог бережёт!

В раздумьях Пётр I возвращался в палаты. Только лишь теперь он осознавал. Да. У него есть самое ценное. Это мелькнувшая и оставившая истинный свет в сердце древняя тайна. Теперь ему светили солнце, луна и улыбка подземной Москвы белокаменной.

Светлана Савицкая

____________________

[1] В данном случае из Мехико.