Теплым апрельским вечером 1960 года из кинотеатра Марьиной рощи под руку вышла молодая пара. Она – сама нежность и грация: не идёт, а порхает в модном приталенном пальто цвета бордо, кукольное личико в обрамлении чёрных кудрей, глаза цвета папоротника в еловом лесу. В  руках у неё букет цветов. Он – воплощение силы и мужества: лицо крупной лепки, глаза как васильки, светло-серый костюм ладно облегает фигуру спортсмена. Женщина молчала, а мужчина вполголоса напевал неаполитанскую песню: «О So-оle, O So-оle Miо-о». Он встал перед ней, улыбнулся и воскликнул:

— Как ты похожа на  Джину Лоллобриджиду! —  Она не ответила, шагнула в сторону и пошла дальше, а он за ней.

— Ты опять на что-то сердишься?

Она, отвернулась от него. Руки в лайковых перчатках теребили букет тюльпанов. Он тронул её за локоть и сказал:

— Такой хороший вечер, посмотри! —  Женщина отдернула руку и, глядя сквозь него, сказала тонким голосом, чеканя каждое слово:

— Я в кармане твоего пальто опять нашла пачку лотерейных билетов. Ты же обещал!

Он резко остановился, как от удара и тихо вымолвил:

—   Ну, это, это – старые, старые билеты.

— Все старые билеты я выбросила. — Она зло рассмеялась и добавила:

— Хотя зря. Ими можно было оклеить, как обоями нашу комнату в шесть квадратных метров.

Он побледнел, стукнул себя по карманам пиджака, и выкрикнул:

— Зачем ты роешься в моих карманах?

Она тоже закричала:

—  А на какие, интересно, деньги ты купил билеты, если всю зарплату отдаёшь мне?

— На подкожные деньги.

— На какие, какие? Подкожные?

Её лицо исказила гримаса отвращения. Мужчина взглянул на неё и увидел вместо жены фурию. Он испугался и забормотал:

— Прости, прости, прости!

—  А-а — Выдохнула она и затараторила:

— Уж, не те ли это деньги, которые твой отец дал на покупку туфель для Тани? Ей исполнилось одиннадцать лет, а размер ноги уже 36-ой – больше, чем у меня.

Женщина согнулась,  губы задрожали, горло сдавило, будто она поперхнулась кипятком.     Вот-вот и обида, и злость её задушат. Она продышалась, выпрямилась и, потрясая букетом, изрекла голосом робота:

— Ты знаешь, что я сделаю? — Завтра же пойду и сделаю!

Он упал перед ней на колени, обнял, уткнулся ей в живот и, заливаясь слезами, зашептал:

— Нет, нет, Валечка, я тебя умоляю! Умоляю!

Жена стояла неподвижно, как истукан. Затем размахнулась и, не глядя, бросила букет. Цветы с чавканьем шлепнулись в большую лужу. По поверхности лужи пробежала рябь, но через мгновение она, как и до того, равнодушно отразила луну и звезды. Букет луже понравился. Такого ей еще никто не дарил, — на дне у неё покоились пуговицы, подметки и рваная калоша.

Муж, произнеся в третий раз «Умоляю!», отпрянул от жены. Он дотронулся до своего лица, и ему показалось, что он прикасается к мокрой тряпке. С криком: «А-а!» он, поднялся с колен, в три прыжка подскочил к луже и плюхнулся в неё навзничь. Расставив руки, он дотянулся до цветов и положил их себе на грудь. Лужа радостно громко чавкнула, заколыхалась и благодарно обдала грязью новый подарок судьбы – возможность принять в свои объятья красавца-мужчину, вместо банального отражения луны и звезд.

Жена по-бабьи взвизгнула и подбежала к мужу. Она встала на краю лужи, чтобы не замочить ноги, и нежно произнесла:

— Юрочка, милый мой, вставай! Я оставлю ребенка!

Татьяна Медиевская