Греческие язык заливает Византийскую империю, становясь основным, и литература творится в церковных пределах; ярость и страсть истовых соборов, громокипящие тексты, ограничивающие власть императора; растущие архивы эллинизма – или внедрение самобытных текстовых пластов в закрома реальности?

…по виду – бродяги, но монет хватило на кувшин вина, хлеб, сыр; одежда в пыли, и сильно изношены сандалии, хрипловатые голоса приглушены.

— Ты, Харитон, спятил! Из церкви брать? Нас же потом…

— Стой, я рассчитал всё. План сработает. Дальше – делаем ноги, продаём, что взяли, далеко…

Мускулы огня в очаге играют, жарится мясо, но денег у бродяг покуда нет.

В мастерских растут сосуды и зреют эмали; в кельях слоятся аскетизм и страх…

Поэзия гимнов роскошна: она играет мистикой страсти и нежностью, переливается духовными мхами, серебрится лучшим, что вложено в человеческие души.

Роман Сладкопевец недаром получил своё прозванье: гимны слаще вина с мёдом, и текут они в души, умиляя, размягчая их.

Ветхий завет приспосабливается к Новому, а египетскую повесть об Александре Македонском Византия христианизирует, представляя в разных редакциях.

История, как литературный жанр – монах из Антиохии Сирийской составляет всемирную хронику: столь же пёструю, сколь и сказочную.

Букет церковных писателей, взращённых в языческих школах на античности; букет, составленный из своеобычных цветов-жизней; луг духовный, долженствующий процветать.

…- Отче, мне снится что-то тёмное, несуразное, многорукое, оно ползёт на меня, грозит.

— Гони сны, чадо, ратоборствуй, гори молитвою, растворяйся в ней…

Седобородый, лысый, сморщенный говорит с юным, атлетически сложённым – ему бы в античность, на Олимпиаду: да нет больше таковых.

Григорий Синкелл, Феофан Исповедник – иконоборчество остаётся позади, но снова литература слышна только из-за церковных врат.

Язык монашеских хроник не чужд элементов живой речи: смиренномудрие и растроганность, как основные мотивы жития святых; и вьются сказочные ленты, перехватывая реальность.

Ступенчатые стихи педагога Цеца —  и профессиональный стихотворец Фёдор Бедный: ловкий льстец, вечно выпрашивающий подачки у многоимущих…

Валы хроник, составленных монахам: пёстрые цветники велеречивой образности.

Дымка, окутывающая былое, сладковата тайною своею, и византийская литература, большею частью скрытая ей, существует как бы за сценой литературы мировой, однако существует, давая хоть фрагментарные представления о безднах когдатошней жизни и образе ветхого мировосприятия.

Александр Балтин