Колокола будут гудеть…

Гуд тяжёл.

Мистический праздник, самый непостижимый сердцем сердца, именуемый Праздником Праздников – Пасха – отражается в зеркалах русской поэзии различно:

Повсюду благовест гудит,
Из всех церквей народ валит.
Заря глядит уже с небес…
Христос Воскрес! Христос Воскрес!
С полей уж снят покров снегов,
И реки рвутся из оков,
И зеленее ближний лес…
Христос Воскрес! Христос Воскрес!

Так пел Аполлон Майков, и тут скорее о пробуждающейся жизни: о том, как славит природа, неизъяснимая во многих тайных своих, невиданное событие, согревающее сердца, остающееся тайной…

Песенная нежность, отчасти печальная мелодичность Константина Фофанова изливается нежностью природы, вновь устанавливающей весенние законы, ибо:

Сосны в бархате зеленом,
И душистая смола
По чешуйчатым колоннам
Янтарями потекла.

И в саду у нас сегодня
Я заметил, как тайком
Похристосовался ландыш
С белокрылым мотыльком!

Красота праздника – красота природных персонажей: и человек-певец, подмечающий мельчайшие тайны, не может остаться равнодушным к ним.

Строй поэзии К. Р. исполнен торжественности: здесь будто бы классицизм соединяется с тонкими ритмами серебряного (ещё не наступившего, если иметь в виду период жизни князя) века:

Тебе, Воскресшему, благодаренье!
Минула ночь, и новая заря
Да знаменует миру обновленье
В сердцах людей любовию горя.
Хвалите Господа с Небес
И пойте непрестанно:
Исполнен мир Его чудес
И славы несказанной.

Оркестровая высота звука поднимается выше и выше, и, если благовест колышет воздух, поэтический космос должен колыхать человеческие сердца.

Мощью меди, царской речью высот звучит четверостишие Николая Гнедича, точно охватывающее всё пространство людское океаном любви:

Сменяйтесь времена, катитесь в вечность годы,
Но некогда весна бессменная придет.
Жив Бог! Жива душа! И царь земной природы,
Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

Пронизанные верой строки таковы, что хочется и самому приобщиться к космосу, в котором пребывал классик…

Простота плещевских строк, кажется вспенивается светлой волной, плеская в самые высоты: и сердца, ежели духовно живо, и пространства, мнящегося бесконечным:

Как солнце блещет ярко,
Как неба глубь светла,
Как весело и громко
Гудят колокола.
Немолчно в Божьих храмах
Поют «Христос Воскресе!»
И звуки дивной песни
Доходят до небес.

Остро гранил Иван Бунин самоцветы слов и строк, точно и объёмно вписывал их в реальность:

Христос воскрес! Опять с зарею
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажегся над землею
Для новой жизни новый день.
Еще чернеют чащи бора;
Еще в тени его сырой,
Как зеркала, стоят озера
И дышат свежестью ночной…

И будто бы природа вспыхивала иначе, возникая чудесно в драгоценных стихах поэта.

Иной – словно противоположный звук щедро предлагала Цветаева:

Звон колокольный и яйца на блюде
Радостью душу согрели.
Что лучезарней, скажите мне, люди,
Пасхи в апреле?

И лучезарность сообщалась каждой строке: льющейся в бездны душ…

Крепко пропитанное историей стихотворение Сергея Городецого запускало волны звучаний с силою убеждённости мастера в говоримом: и правда стиха казалась тяжёлой, хотя и световой:

Солнце плыло из-за утренней зари,
Мироносицы ко Гробу тихо шли.
Скорбь овеяла их облаком седым:
Кто у входа камень тяжкий сдвинет им?

Прозрачный кларизм Михаила Кузмина напитан глубоким раствором православной подлинности: световой, несколько скорбной, разной:

У Спаса у Евфимия
Звонят в колокола.
Причастен светлой схиме я,
Когда весна пришла.
Сквозь зелени веселые
Луга видны давно,
Смотрю на лес и села я
Чрез узкое окно.

Пасха останется тайной тайн: будучи светлым, после долгого поста сытным и сладким праздником, она прочно связано с лучевой надеждой и формулой конкретики: воскрешением природы; и она ярко отразилась в космических зеркалах поэзии русской, подаренных земле.

Александр Балтин