—Тебя в школу вызывают, — просунув голову в кабинет отца, скороговоркой пробубнил Данька.

— По какому поводу? — не отрываясь от ноутбука, спросил Максим Сергеевич.

— А я знаю? Я ничего не сделал. Опоздал на минутку, а он прямо с урока за тобой отправил, — скороговоркой зачастил сын.

— «Эва оно как», — щегольнул фразой доктора Быкова отец и раздражённо отмахнулся. — Завтра зайду.

«Интернов» смотрит, — возликовал Даниил, — пронесло. Но… — он почесал затылок, — сейчас прокатило, а завтра опять с уроков выгонят…».

— Сказал, чтобы ты сегодня пришёл, — выдавил из себя сын. — У него терпение лопнуло.

— День за окном рабочий, нет меня дома. Не приставай. Мама завтра сходит.

— Я проговорился, что у тебя сегодня выходной. Так что он домой не уйдёт, пока с тобой не встретится.

Родитель чертыхнулся, выключил ноутбук и начал собираться.

Уже на пороге школы он сообразил, что не спросил у сына, как зовут человека, оторвавшего его от любимого сериала. Сын учился в шестом классе, это он помнил совершенно точно. Оставалось вспомнить, какая из букв алфавита стояла после этой цифры, и в школе кто-нибудь да подскажет, кто у его дитяти руководитель. Однако, буковка не вспоминалась. Забывчивый отец достал мобильник и набрал номер жены. Ага, шестой «А»!

Охранник при входе потребовал документы, долго сверял фотографию на паспорте с оригиналом и путано объяснил, как пройти к Мэлсу Родионовичу.

Мэлс… Что-то далёкое, полузабытое ворохнулось в памяти Максима Сергеевича. Кажется, так звали его друга детства? Помнится, этим звучным именем восхищались мальчишки их дома и даже окрестных дворов. Его в то время давали своим чадам родители в честь вождей мирового пролетариата — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Но не это вызывало восторг пацанов. Мэлс! Напоминало имена любимых книжных заграничных героев: Жан Вальжан, Том Сойер, Оливер Твист, Питер Блад… Погружённый в сладостные воспоминания, он заблудился в бесконечных школьных переходах. Выручила девчушка с повязкой дежурного на рукаве.

Через минуту Максим Сергеевич уже стучал в дверь, обозначенную искомой цифрой.

— Войдите, — послышался звучный, до боли знакомый голос.

Сомнений быть не могло. Он рванул на себя дверь и… в изумлении остановился. Вместо румяного толстощёкого мальчишки с белобрысой, вечно спутанной шевелюрой, Максим Сергеевич увидел перед собой тощего, сутулого, с редким венчиком волос на голове мужчину. Только голубые глаза озорно поблескивали из-под пушистых, будто взятых напрокат у какой-нибудь прелестницы, ресниц.

 «Не он, — с сожалением вздохнул про себя отец нарушителя классной дисциплины. — А может всё-таки он. Голос, глаза…»

— Ну что ты там бормочешь, Макс? — Друг детства выпрямился во весь свой немаленький рост и лихо подмигнул ему. — Кажется так звучали наши с тобой позывные: «Мы — спина к спине — у мачты, против тысячи вдвоём!»

— Мэлс!

Они крепко обнялись.

После долгих хлопков по спинам и тычков в прочие части тела, наконец, уселись: Макс – за парту. Мэлс – за стол.

— Прежде чем мы перейдём к воспоминаниям, скажи сразу, чего натворил мой отпрыск?

— Ровным счётом ничего похожего на то, что в «школьные годы чудесные» творили мы с тобой. Они же сегодня на свет божий появляются индивидуалами. Юное продвинутое поколение «пепси», айпадов, айфонов-смартфонов и планшетов. Замкнуты, сосредоточены на себе. Друг с другом общаются в основном в сети. Они не знают, что такое лапта, гигантские шаги, колдуны, городки. Не играют в прятки, жмурки, пятнашки, казаки-разбойники. Мальчишки не считают за счастье нести за понравившейся девчонкой её портфель…

— Какие сейчас портфели?

— Пусть рюкзаки, но…

— Погоди. Всё это я знаю не хуже твоего. Ты не ответил на мой вопрос.

— Ничего твоё сокровище не натворило. Я же недавно пришёл работать в школу. Назначили руководителем пятого «А». А как увидел Даню, сразу подумал: твой сын.

— А ты не мог у него просто взять мой номер и позвонить по старой дружбе?

— Сколько лет мы не виделись?

— Погоди… когда тебя перевели в другую школу, нам было… сейчас мне… мы не виделись двадцать пять лет.

— Чего же ты хочешь? Я тут как-то позвонил старому другу детства…

— Можешь не продолжать. Жизнь сейчас всех круто разбросала. Одного выше облаков, другого ниже плинтуса. Но как ты умудрился стать педагогом? Мы не очень жаловали это сословие. Ты был единственный из нас, кто за детскую футбольную команду города выступал. Думали: смена Эдуарду Стрельцову подрастает, и на тебе.

— Он ещё спрашивает. С твоей лёгкой руки.

— С моей?!

— Ты напряги память — то?

И Максим Сергеевич напряг…

***

— …Макс, Елена Владимировна в школу отца вызвала, — захлопал девчачьими ресницами Мэлс.

— За что?

— Ни за что. Тебе хорошо. Лежишь, болеешь. Апельсины-мандарины трескаешь, а тут…

— Ты по делу можешь говорить?

— Ну, принёс я мяч в школу, чтоб на переменке поиграть с пацанами. Ну, выпал он у меня из парты и покатил прямо к учительскому столу. Ну, выдала она, что у меня в голове никаких шариков, кроме этого мяча, никогда не водилось. А потом в дневнике накатала.

— Сказал бы, что дневник дома забыл.

— Как же! Она мне туда за «Чуден Днепр при тихой погоде» в начале урока трояк влепила.

— Покажи?

— Что показать, трояк?

— Дневник покажи, центральный нападающий.

— Кончай прикалываться. Смотри, если так хочется.

— Поглядим… Та-ак… «Очень бы хотелось, наконец, повидать вас, Родион Фёдорович, для серьёзного разговора. Жду вас завтра в классе с двух до четырёх». Классно излагает! О, идея, Мэлс! У тебя же папа в театре артистом работает!

— В театре не работают, в театре служат. Так он говорит.

— Как собачки, что ли…

— А в глаз?

— Он её видел когда-нибудь?

— Когда мама с нами жила, она в школу ходила. Ему ж некогда. У него то спектакли, то гастроли.

—А фотка отца у тебя есть?

— Дома сколько хочешь. Он там в разных ролях изображён.

— Отец у тебя видный мужчина. Так моя мама говорит. И девчонки наши, когда спектакль с его участием посмотрят, весь следующий день только о нём и шепчутся. А что это мать твоя от такого знаменитого на весь город артиста ушла?

— Потому и ушла, что к славе его ревновала страшно. Она-то была актриса так себе. Ей ролей почти не давали. Вот и мучилась. Всё в другой театр его перейти уговаривала. А он ни в какую! Ты это к чему?

— К тому. Сейчас ты пойдёшь в школу, там стенд есть с фотографиями наших учителей. Так ты фотку нашей любимой классной руководительницы аккуратненько вытащишь…

— У тебя самого все шарики на месте? Отец настоящий трагический актёр. Он из-за этого вызова в школу мне такую сцену устроит, что злодейства шекспировского Ричарда Третьего невинной забавой покажутся. А уж за фотографию Елены…

— Что значит актёрский ребёнок! — воздел руки к небу Максим, явно подражая какому-то актёру. — И, хотя я ничего не понял из той белиберды что ты сейчас наплёл, послушай какую комическую сценку я предлагаю нам с твоим отцом и Еленой разыграть, и тебе отцовских оплеух миновать. Может, после этого вопросы про шарики отпадут.

***

На входе Мэлсу пришлось долго препираться с охранником. Уроки первой смены, видишь ли, закончились, в списке на продлёнку его фамилии нет, а болтаться по школе не положено. Хорошо, старшеклассник, который у папы в драматическом кружке занимался, выручил. Ни слова не говоря недоделанному блюстителю порядка, взял за руку и провёл.

Мэлс шмыгнул в туалет, дождался пока прозвенит звонок с переменки и, ежесекундно оглядываясь по сторонам, прокрался к стенду с надписью «Они являются гордостью нашей школы…» С его ростом дотянуться до фотографии не составило никакого труда. Он слегка приподнял рамочку, потянул на себя, и тут раздался стук каблучков. Унимая предательскую дрожь в коленках, Мэлс с независимым видом обернулся и, к своему ужасу, увидел ту, кого в данную минуту желал бы увидеть меньше всего. Кончик носа похитителя фотографии лучшей учительницы школы ни с того ни с сего зачесался. — Извините, — буркнул он и, проклиная про себя футбольный мяч, Макса с его дурацкой идеей, самого себя, сунул фотографию Елене Владимировне. Та растерянно приняла её.

— Что это значит, Медведев?

«Пропади всё пропадом! — Мэлс с размахом прошёлся по носу ногтями и чуть не взвыл от боли. Но именно это вернуло способность соображать».

— Меня папа попросил.

— Он попросил снять со стенда мою фотографию!?

— Если бы только снять. Вы ещё ему дарственную надпись накатать должны.

— Что я должна сделать?

— Накатать… в смысле, написать.

— Зачем заслуженному артисту республики фотография никому не известной учительницы русского языка и литературы?

— Моё дело маленькое. Он попросил, я передал. Не хотите, как хотите. — Мэлс понял, что в ситуации, в которую он, по совету своего лучшего друга попал, наступил момент, когда пора было срочно «сматывать удочки».

Но следующая фраза Елены Владимировны настроила его на оптимистический лад.

— Что ты Мэлс! Как я могу отказать в такой пустяковой просьбе твоему замечательному отцу. Только меня немного смутило вот что: мы с ним незнакомы, за год, что я являюсь вашим классным руководителем, он ни разу не пришёл на родительское собрание. Где же он мог меня увидеть?

— Из-за кулис. У артистов привычка такая. Перед началом спектакля поглядеть в щёлочку на зрительный зал. Помните, вы нас на утренний спектакль про парижских коммунаров водили?

— Припоминаю…

— Вот тогда он вас в эту самую щёлочку и углядел. А потом дома всё время спрашивал меня: кто такая эта очаровательная дама, что рядом с тобой в кресле сидела?

Вся ахинея, которую нёс Мэлс, была явно шита белыми нитками. Но женщины, даже если они классные руководительницы, народ загадочный.

— В театре столько красивых артисток, он мог бы… — запинаясь через каждое слово начала она, — он мог попросить кого-то из них…

Не самый лучший ученик пятого «А» беззастенчиво перебил её.

— А он артисток терпеть не может. У него уже была жена-артистка. Не сошлись характерами.

— Твоя мама была актрисой? Я этого не знала… Ну, хорошо, — с опаской, но Елена Владимировна всё же шагнула в искусно расставленную двумя авантюристами ловушку, — я подпишу. Только не в коридоре же. И в учительской неудобно. Выйдем на улицу, Медведев…— она вернула ему рамочку.

Мэлс благоразумно припрятал её, и они двинулись к выходу.

Когда придуманная на ходу и блестяще разыгранная юным импровизатором интермедия была завершена, он на голубом глазу, как бы между прочим, спросил:

— А заслуженному артисту завтра приходить?..

— А как же! — с излишней горячностью воскликнула Елена Владимировна, немного порозовела, но нашла в себе силы достойно завершить эту сценку. — Мы должны с ним поговорить о твоём будущем.

— Без проблем, — великодушно согласился юный враль.

Если бы хоть на мгновение Мэлс мог представить, какое «будущее» ожидает его в ближайшее время, он не был бы столь беспечен.

***

К отцу с фотографией он подлез во время традиционного вечернего чаепития. Тот недоумённо пожал плечами, мельком глянул на изображение и уже собрался забросить фотокарточку куда подальше, как сын перевернул её обратной стороной.

Заслуженный артист прочёл посвящение раз, другой, снова глянул на незнакомое личико и промурлыкал:

— А ведь недурна. Право слово, недурна. И кто же эта прелестная незнакомка?

— Наша училка по русскому. Еленой Владимировной зовут.

— Друг мой, что за вульгарщина? «Училка»! Впрочем, я в твои годы и не такими определениями пользовался. И сколько же сейчас, — отец сделал ударение на слове «сейчас», — лет этому, прямо скажем, милому созданию?

— Это её последний снимок. Я его со стенда свистнул… — начал Мэлс и тут же прикусил язычок.

Но отец не заметил его оплошности. Он был увлечён разглядыванием «милого создания» и текстом на обороте, который, судя по выражению лица, доставил ему удовольствие.

— А с чего она решила преподнести мне сей презент?

— Да она на все твои спектакли ходит. И ко мне пристаёт. Расскажи ей, да расскажи, какой ты бываешь в быту. То есть, какими бывают великие артисты в домашней обстановке.

— Она так и сказала?

— Сказала. А что, ты разве не великий? Ещё какой великий! — перешёл в атаку Мэлс. — Вся наша школа так считает. А она, как услышит твоё имя, так даже нормально правила правописания на уроке объяснить не может. — И, не передохнув, закончил. — Ты бы ей свою фотографию подписал. Знаешь, как ей приятно будет.

— А где же я ей её вручу? Впрочем, ты завтра передашь ей от меня поклон, вручишь фото и скажешь, что на ближайшего Гамлета ей контрамарка обеспечена. Погоди. Ей же на двоих пригласительный будет нужен. У такой очаровательной леди наверняка поклонник есть и не один.

— Что ты! Какие в школе поклонники?! У нас же учителя сплошь женщины. Когда им по поклонникам бегать. Тетрадки бы успеть проверить. Фотографию я ей передам, а вот контрамарку ты уж сам вручи. Ладно?

— Это каким же образом? На дополнительные занятия к ней записаться что ли, — рассмеялся отец.

Мэлс подхихикнул.

— Погоди, погоди, а ты часом ничего не натворил?

— Ничего я не натворил. Она по поводу… по поводу…

— Чего ты мямлишь. Излагай внятно.

— Вспомнил! Она хотела, чтобы ты у нас с лекцией выступил о системе этого…как его…

— Станиславского, что ли?

— Ага.

— Что-то ты, братец, темнишь. Вам до этой системы расти-не дорасти. Я сам-то в ней мало чего соображаю. Ладно. Завтра разберёмся. Скажешь ей, что приду. А сейчас спать. У меня спектакль сегодня трудный был. Отелло изображал.

***

В школу Мэлс пришёл ни свет ни заря. Подкараулил Елену Владимировну на входе, отвёл в сторонку, передал фотографию, и тут червячок сомнения заполз к нему в душу. А не переборщили ли они с лучшим другом, затевая эту комедию? С такой пылкостью прижала к себе классная руководительница снимок, на котором был изображён отец, читающий монолог Гамлета «Быть или не быть», что ему стало не по себе. Дал бы ему отец пару подзатыльников за фокусы с мячом и дело с концом. Но… сделанного не воротишь.

У отца, зная его вспыльчивый характер, он забрал паспорт, сам предъявил документ охраннику, проводил родителя до классной комнаты, открыл дверь и благоразумно встал за его широкой спиной.

Взрослые застыли, не сводя друг с друга глаз, напрочь забыв о его существовании. Первой опомнилась учительница.

— Медведев, — ангельским голосом чуть ли не пропела она, — можешь идти на урок.

Мэлс аж поперхнулся от неожиданности.

— Елена Владимировна, уроки у нас закончились. Ваш последний был.

— Неужели? — Она послала улыбку трагическому артисту. — Я последнее время такая рассеянная… тогда иди во двор, поиграй с ребятами… Родион Фёдорович, у вас такой замечательный сын…

Мэлс понял, что благоразумнее всего исчезнуть и не мешать им доигрывать эту сцену самостоятельно. Классно всё получилось! В одном только его друг ошибся.  Не тянуло всё это на комедию.

***

Отец позвонил, как всегда после спектакля, но вместо привычного: «Не спишь? Тогда подожди ещё немного, сейчас приеду, чаёк перед сном попользуем и на боковую» — Мэлс услыхал:

— Такое дело, сынок… неожиданно ночную репетицию назначили… так что ты меня не жди. Я прибегу утречком, завтрак приготовлю. В школу голодным не пойдёшь».

— Всё в порядке, папа, — бодро отрапортовал он, — я же актёрский ребёнок, мне к спартанскому образу жизни не привыкать. Завтрак сам себе приготовлю. Помнишь, как я тебе на гастрольных поездках утренний чай из буфета приносил?

Однако спать он улёгся, так и не почаёвничав. И повторяться эта ситуация стала чуть ли не каждый вечер. До тех пор, пока однажды в доме не появилась Елена Владимировна. И осталась в нём. Они с отцом поженились. Вот тогда ночные репетиции разом закончились. И посиделки с приятелями после спектакля, и преферанс на дому полночь-за полночь, и многое другое, против чего никогда не возражала мама. Но она-то была театральным человеком. Прощала отцу его маленькие слабости. «Артист должен иметь минуты отдохновения для души, — говорила она. — Ему необходимо расслабляться, особенно поле исполнения таких серьёзных ролей, как король Лир».

Елена Владимировна этого не понимала и не принимала. У неё отец вскоре стал по струнке ходить, как, собственно, и сын.

***

— Да, учитель, лихие мы были на выдумку ребята. Дальше можешь не продолжать. Я прекрасно помню, как злая мачеха начала отваживать меня, лучшего друга, и от тебя, и от твоего дома. Как ни позвонишь, она первая цап трубку: «Он занимается русским языком. А тебе, Максим, я бы посоветовала повторить параграфы девятнадцатый, двадцатый и двадцать первый. Правописание у тебя хромает». Потом, если мне не изменяет память, нас рассадили на разные парты, потому что я мешал твоему правильному усвоению учебного процесса. Потом ты неожиданно стал хорошистом и тебя стали ставить в пример. Ох, как я тебя возненавидел тогда…

— А потом меня выгнали из футбольной команды за пропуски тренировок, — в тон другу подхватил Мэлс. — А потом она перевела меня в школу с углублённым изучением русского языка. Вот где я по-настоящему увлёкся чтением и понял, что такое наша великая литература.

— И ты решил стать Ушинским, Макаренко и Песталоцци в одном лице, — усмехнулся Макс, скептически оглядев его более чем скромное одеяние. — Немного же ты в этом преуспел. У меня охранник на фирме наверняка получает в разы больше твоего. Хочешь, я устрою тебя специалистом по связям с общественностью. Работа не бей лежачего. С жалованьем не обижу.

— А потом папе снова захотелось ночных репетиций, посиделок за пулечкой и прочих радостей жизни, — продолжил Мэлс, пропустив мимо ушей реплику старого друга, — и он переехал жить к маме, которая к тому времени, слава богу, оставила сцену и полностью посвятила свою жизнь отцовским прихотям.

— А Елена?

— Исчезла, «как сон, как утренний туман». Но я до конца жизни буду ей благодарен за то, что она меня наставила на путь, по которому я с радостью шагаю по сегодняшний день.

— И ты тогда остался один?

— Ну… я к тому времени был уже совсем большим мальчиком. Окончил школу с серебряной медалью, поступил в педагогический, отслужил в армии.

— В партизанских войсках кантовался?

— Служил за границей переводчиком.

— На каком же языке ты шпрехаешь?

— Я пишу, читаю, говорю на английском, французском, немецком. Немного хуже с испанским и португальским.

Макс присвистнул.

— И с таким золотым парашютом ты всего-навсего преподаватель русского языка и литературы!

— Я хочу учить детей тому, что знаю и умею сам. Это мой долг, если ты ещё не забыл, что означает это слово.

— Извини старого пижона, —виновато улыбнулся Макс. — Занесло.

— Проехали.

— Слушай, Мэлс, что мы тут кантуемся? Звонок прозвенел, уроки закончились. Пора по домам. Сейчас подгребём прямо ко мне. Я звякну жене, она сообразит то, что нужно и…

— Не обижайся, Макс, но устраивать сабантуй по поводу встречи однокашников на глазах Даниила – это… в общем, непедагогично. По крайней мере на первых порах. Вот завоюю я у него авторитет как учитель и классный руководитель – без проблем. А пока давай всё это организуем на нейтральной территории?

— Замётано.

Уже когда они проходили мимо охранника, Макс подмигнул приятелю.

— А ведь крутую мы с тобой комедию разыграли двадцать пять лет тому назад. «Вильяму нашему Шекспиру» подобного ни за что бы не придумать.

— Кто бы спорил…

Геннадий Киселёв, член Союза Писателе России

фото взято с сайта zen.yandex.ru