Гонимый за идеи – но чувствующий себя защитником угнетённых; не находящий себе места в мире – Шелли…

Нет, находит его – в Италии: чьи цветы и цвета всегда манили художников, какими бы смыслами они не пользовались: словом, краской, камнем…

Четыре года итальянской продуктивности: и Прометей вспыхивает огнём освобождения, становясь героем поэмы: столь же романтической, сколь и пылающей…

Трагедия «Ченчи» словно расширяет эстетические пристрастия Шелли: или – вводит в их круг тягу к беспредельности – в столь конечном, столь ограниченном мире.

«Адонаис» проникновенный: и Феокрит заглядывал через плечо быстро слагавшему строки Шелли, и…донеслись вести о греческом восстании.

 Поэт потерял сына…

 Поэт, плывущий на шхуне с одним моряком: и налетевший шквал, уничтожающий шхуну…

 Тело поэта, выброшенное на берег…

…где-то мелькающая мысль о самоубийстве.

Свободолюбивый романтик, опрокидывающий старых богов, верящий в солнце разума…

Просто вытягивающий строки, чтобы суммарно раскрылась бездна созерцания: в том числе просвечивающих через нашу реальность запредельных панорам.

Ретроспекция: Шелли, рано проявивший мечтательность, склонность к созерцанию, и – противоположная: заставлявшая действовать.

В поместье своего деда он ставил химические опыты, отдающие алхимией, стремлением добраться до тайны тайн…

А Итоне он увлекается чтением готических романов…

Самая странная и величественная архитектура – готика: сплошной полёт, оптическая иллюзия, нарушение пропорций ради большей выразительности…

Шелли вновь занимается химией, однако, нравы Итона резко контрастировали с душою – израненной до нанесения ран, повышенной нежности: Шелли навсегда запомнил издевательства, кулачные расправы, пригвоздив их в «Лаоне и Цитне», вспомив своих врагов.

Вероятно, для алхимического вызревания поэтических гроздьев в душе требовалось и такое.

В Оксфорде он уже был автором двух романов: разумеется, написанный в готическом стиле: двух романов – тайн, ужаса и страхов, собравших, суммировавших всё, пережитое поэтом.

Мало впечатлений – и шутовские, ёрнические стихи; но – зачитывается античными классиками, прикасается к свободолюбивому миру Кондорсе, увлекается идеями политической справедливости, пылая прозелитизмом.

Что бесполезно, конечно, понятие «справедливость» столь расплывчато и условно, что использовать его в практическом плане не получится.

…шхуна плывёт: Шелли и Эдвард Уильямс – отставной моряк и друг – на ней.

Шхуна плывёт в Ливорно, оттуда в Пизу: Италия стала для Шелли второй родиной; она доплывёт – и Шелли примет участие в совещании Байрона с Ли Хантом по поводу новой, затеянной газеты.

 А назад…

 …туман будет наползать медленно, слоиться волокнисто, сгущаться в подобие творога.

Трудно видеть.

Голоса вязнут в мякоти природного естества, и кратко налетающий шторм в щепы разбивает несчастного «Ариэля» — как звалась яхта…

Взгляды Шелли укладываются в рамки Просвещения: он был вполне пренебрежителен к верованиям и учениям прошлого; разум казался ему всепобеждающим.

«Политическая справедливость» Годвина была пропитана идеями революционного анархизма, и Шелли относился к ней серьёзнее, чем к Писанию.

 Его поэзия смелая.

Очень искусная.

Он красиво ткёт словесные ковры, и нити строк, используемые им, испускают сияние в пространство.

Амбивалентность была присуща ему: рационалисту и романтику, проповеднику и художнику, и идеи, исповедуемые поэтом, не всегда становились образным строем его стихов.

…хрустальный мир идей, мерцающих прозрачными шарами: они сшибаются, и иные бьются: а осколки сыплются в людские умы и души.

Шелли был мыслителем.

Он чувствовал запредельность, но не хотел признавать её, противоречащую разуму.

В Италии Шелли погружался в Данте, именую благословенную страну «раем изгнанников»; через её возрождение, он, казалось, познал, глубже ощутил поэтов старой, весёлой Англии елизаветинских времён, когда котёл творчества кипел, переполнен…

 Словно и Шелли участвует в этом.

Его памфлеты предлагали реформы, и очерк, философически осмысляющий их, был смел, хотя, вероятно, написан под воздействием Годвина.

Атеизм «Королевы Маб» перекликается с преклонением перед разумом: но форма, близкая к совершенству, когда бы его можно было определить, подразумевает иноприродный источник творчества.

Шелли сходится дружески с Байроном, хотя многое в великом современнике и шокирует его; он знакомится с Китсом: того периода, когда написаны величайшие произведения последнего.

Шелли захлёбывается: романтизмом, страстью жить разумом, поэзией, драматургией, философией.

Он захлёбывается культурным космосом, а не водой: или вода – заливает тот мистический огонь, в котором горит великий романтик-творец всю жизнь: без остановки, без перерывов.

Кажется, он сам не хотел жить в мире, где политическая справедливость невозможна, а песни, включая нежнейшие и самые глубокие, слышат столь немногие…

              Александр Балтин

фото взято из открытых источников