1

Отточенность его стихов не воспринимается в детстве: когда Маршак входил в жизнь поколений: сразу сводом своих произведений.

Великолепная крылатость каждой строки, совершенная компоновка материала, предельная точность, умножаемая на языковую красоту: если бы существовала шкала совершенства, поэзия Маршака приближалась бы к высшей отметке.

Великолепна и ясность – солнечного, богатого оттенками дня поэзии Маршака, и та мера внешней простоты, что сообщается темам и фантазиям.

С детства запоминалось, становилось родным, играло гранями самоцветов:

Жил человек рассеянный
На улице Бассейной.

Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки —
Оказалось, это брюки.

Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!

Надевать он стал пальто —
Говорят ему: «Не то!»
Стал натягивать гамаши —
Говорят ему: «Не ваши!»

Оживёт необыкновенный, огнями полыхающий «Цирк» Маршака, где двумя-четырьмя строчками характеризуется каждый номер, да так – что будто бы видишь всё представление.

Вспыхивают переводы: и тут, что Бёрнс, что Шекспир получают силу русского существования…

По свидетельству Чуковского Маршак был одержим поэзией, воспринимая её, возможно, как органическое свойство мира.

Есть в его словесных построениях нечто от математики – точность цифрового расчёта, красоты словесных формул.

…неожиданной казалась метафизика, прораставшая во взрослые стихи Маршака:

Чудес, хоть я живу давно,
Не видел я покуда.
А впрочем, в мире есть одно
Действительное чудо:

Помножен мир (иль разделен?)
На те миры живые,
В которых сам он отражен,
И каждый раз впервые.

И без чудес мир – чудо, переливающееся столькими гранями и красками; и живые миры, упоминаемые в стихотворение, точно свидетельствуют о глобальности мировосприятия поэта.

Сияющий свод, оставленный людям: такая ассоциация возникает в сознанье при упоминании фамилии Маршак.

2

Отточенность строки, достигнутая Маршаком во всем известных детских стихах, давшая такие шедевры, как «Вот какой рассеянный», «Цирк», «Угомон» и прочие словно переходит и во взрослые его стихи, предлагая компактность мысли, уложенной в совершенную стиховую форму (когда не формулу):

С тобою вместе враг твой был сожжен.

Удавом он сдавил при жизни тело.

Но до конца не мог коснуться он

Того, что и по смерти не истлело.

Ты горстью пепла стала, ты мертва.

Но помню, как у смертного порога

Произнесла ты медленно слова:

«Люблю я сильно, весело и строго».

Стихи, стремящиеся к пределу ёмкости, будто каждая строка должна стать последней, а за нею обрыв… в пресловутую, мало представимую вечность.

Элегичность, пропитывающая иные взрослые стихи Маршака, обоснована, ибо соприкасаются они с темой тем:

Колышутся тихо цветы на могиле

От легкой воздушной струи.

И в каждом качанье негнущихся лилий

Я вижу движенья твои.

Хотя невозможно сказать, какая из тем является темой всех прочих: любовь, смерть, но ясно, что не разрывная связь их подразумевает жёсткость формы и совершенство поэтического видения.

Совершенство! Понятие, к какому и детские, и взрослые стихи Маршака (о переводах нечего и говорить) подходят вплотную, исключая что-либо лишнее, не допуская никакого словесного жира, одутловатости, рыхлости.

Только суть – причём введённая в поля эстетических сияний; и строгие цветы – лилии – наиболее полно соответствуют стихам Маршака.

А детские – вероятно, буднично-праздничным ромашкам: легким, как само детство.

    Александр Балтин

фото взято с сайта biographe.ru