Впервые начинал эту книгу читать ещё когда в школу ходил, в нулевые, когда горячие события в Чечне были обжигающие как лава, когда чеченская тема была остро актуальной, напоминала о себе чуть ли не каждый день. Пугала и завораживала, о далёкой и непонятной Чечне страстно хотелось узнать побольше, но книжек в доступной для подростка форме объясняющих, что такое Чечня, и какова её история, вокруг не было вообще… Дочитал тогда, помню, чуть дальше сотой страницы и было непередаваемо, неповторимо, до жути интересно, потом  кто-то из друзей слямзил книгу, но кто – так и не признались.

Недавно я эту книгу  нашёл  у букинистов (переиздана издательством «Вече»),  и вспомнилось первое ощущение – потрясение от неё.  Возгорелся желанием дочитать, чтение начал под новый год. Дочитал и ходил в ошарашенном состоянии несколько дней. То, что ожидалось как остросюжетный детектив в экзотическом антураже, — переросло сначала в психологически-политический триллер, а потом и в социально-метафизическую притчу о народе, постепенно понимающем революцию, принимающем её. Автор  бросает читателя из сюжета в сюжет безжалостно и абсолютно неожиданно, на него сыплется  очередная сюжетно-идейный сноп искр, коих в «Часе двуликого» немало.

«— Ты к тому же и дурно воспитан, Шамиль. Разве гость перебивает хозяина? Я закончу мысль. Эволюция есть непрерывный процесс самоочищения, она мудрее и терпеливее любой революции. И рано или поздно российская революция истлеет и рассыплется в прах, как дохлая туша кита в вечно живом океане времени.

— Ты очень красиво говоришь, имам, — сказал Шамиль, и Митцинский долго вслушивался в отзвук его голоса, силясь уловить в нем насмешку. Но так и не понял, хорошо это или плохо — красиво говорить»

Эта цитата про дохлого кита дорогого стоит. Учитывая то, что книга написана в 1980 годы, многократно переиздавалась, и подаётся от имени главного отрицательного героя, чеченца Османа Митцинского, духовного и военного лидера, поднявшего против  Советской власти восстание, указывает на огромную смелость автора Е. Чебалина, удосужившегося провести этакую фразочку в подцензурном советском произведении. И указывает на гигантскую прозорливость Е. Чебалина — он предугадывал, что доминирующая идея победы революции в Советской стране вот-вот пойдёт прахом. Да, Чебалин не педалирует эту идею, он вкладывает её в уста главного идейного врага советской власти в этой книге, но он эту идею озвучивает и предоставляет к обдумыванию внимательного советского читателя 80 годов, который перерос в читателя 2020-х. А советский читатель восьмидесятых годов был очень внимательным и читать идеологические вещи умел…

Но в основе своей книга безусловно просоветская и иначе в то время быть не могло. Обозначу несколько тем, а скорее деталей, меня захвативших.

1) Обличение нэпманского быта, коростой наложившегося на юные годы советской власти, быт нэпманов, как болезнь, повлиявшая на годы становления советской власти — тема актуальна для Чебалина в 80 годы и это показательно. (НЭПман Курмахер до ограбления в романе.)

2) Очень остро поразила меня будто бы второстепенная, а для постсоветского человека весьма важная линия белого полковника Федякина, где  пульсирует боль автора за трагический разлом  между «белыми» и «красными». Излагаю телеграфно, в книге же — выпукло, потрясающе монументально, красиво. Офицер родом из той же Чечни, русского кавказского казачества. Поражение, плен, лагерь общий для уголовных и для политических (это уже по сюжету видно, 1918 — 21 годы). Жуткое давление уголовников, вынужденное убийство уголовного пахана после его нападения, карцер. Вроде бы звоночек, но читаю-читаю и этому белому офицеру сочувствовать начинаю до сердечной боли, даром что ведь убийца описывается. Описывается с симпатией (!) белый офицер-убийца в советской книге с просоветской агитацией! Как это прошло в то время?!

Наши современные либеральные читатели в такой парадокс если сами не прочтут — не поверят! Дальше. Офицер Федякин, отбыв срок, освобождён. Сценка переполненного поезда двадцатых годов XX века, когда поезда переполнены мешочниками, когда места надо завоёвывать с боем. А дальше — сцена встречи в казацкой станице с потерявшей рассудок матерью, убеждённой, что любимый сын произведён в генералы, укоряющей его за небритость, а сама с подругой, бывшей служанкой уже которую неделю в полуголодном состоянии, живут в изветшавшей усадьбе на подаяния соседей… Сцена бьёт наотмашь, хватает, что называется, за горло и удивляешься — как советская цензура вообще могла такое пропустить, как могла прорваться эта книга в наше время, в XXI век!

3) Сцены с ловлей сома для голодной матери, с выращиванием помидор, с медленным привыканием к нормальной мирной жизни. И тут — бац! (вся эта книга построена на постоянных неожиданных «бац!») Приходит чекист- посыльный, который Федякина вроде бы знает, вроде бы от Федякина погиб его родич в недавних боях (и неважно, что тут Федякин ни при чём). Сцена глупого мщения этого чекиста с клацнием затвором оружия: пошли за мной в ЧК, там с тобой разберутся. А полковник уже вкусил спокойствия мирной жизни, он не хочет ни бороться, ни воевать, он до боли хочет мирной человеческой жизни, в тюрьме у него жизни уже не будет… и происходит непоправимое — удар за ударом, полковник убивает чекиста, тот, умирая, шепчет — да тебя же только на учёт надо было, на регистрацию… служебная, не рассуждающая оголтелость чекиста — опасная тема для советского писателя, но Чебалин идёт на описание этой темы, а за ней скрывается то, чем были и белый, и красный террор. И помнить надо и то, и другое! Боль, страх и тотальный, непереносимый ужас нашей гражданской войны, как любой  Гражданской войны любого государства!

Дальше пересказывать не буду. Нервничать начинаю! А самое жуткое — вот дальше прибился человек к Митцинскому, и  Митцинский  выстраивает для казацкого офицера бессмысленно жестокий дикий протурецкий халифат.        Удивительно, но при прочтении книги я даже с большим сопереживанием относился к Федякину, чем к малолетней дочке Ушахова, которую по вине бандита Хамзата загрыз в лесу дикий зверь… Плохо это характеризует меня, плохо. Усматриваю в этом своём отношении отдалённое влияние либеральной парадигмы 90-х, которая диктовала пренебрежение и ненависть к большевикам и сочувствие к анти-большевикам. Пропаганда неприязни к большевикам хорошо сработала в 90-х, хоть сознательно я к ним испытываю не ненависть, а некое странное чувство томительного, мучительного всматривающегося интереса, некоей надежды на примирение и общественную симфонию. Не ненавидеть надо, а пытаться понять. И белых, и красных, и монархистов, и  умеренных исламистов, и либералов. Мне сложнее всего понять либералов, а временами… себя.

4) Крайне интересна психологическая дуэль чекистского начальника Быкова и Османа Митцинского, описал их Чебалин так, что живыми для меня стали, хоть и вымышленные персонажи.

5) Социальная мотивация чеченцев Ушаховых принять советскую власть выписана Чебалиным с блестящим знанием психологии чеченца и экономической ситуации Кавказа. При царском правительстве — никакой автономии для Чечни, это горский враждебный край, который нужно военным образом победить и зажать налогами — правительству налог дай, солдат на постой размести, плюс — не забудь, что своё родное духовенство тоже кормить надо. И ему налог дай. Сам живи впроголодь и дети впроголодь — будь или полудохлым рабом, или иди в абреки к тому, кто посильней и побогаче, грабь в соседних областях, что похуже лежит.

Приходит Советская власть, для Чечни вводится автономия, в книге показывается самое начало введения этой автономии, начинается цивилизованная уважительная торговля с чеченцами, начинают вводиться зачатки научного прогресса. Трактор как символ движения к новой жизни в романе. Силой трактора вводится советская власть и становится для чеченцев родной.

6) Архиинтересная тема контактов лидеров газавата с грузинским паритетным комитетом, с меньшевиками Грузии. Стимулирует меня к более детальному изучению политической истории Гражданской войны в Грузии, к становлению политических партий в Грузии, как таковых вообще. Тут текст полон интересными историческими намёками, их я не до конца понял, ибо в истории Грузии слаб. Якобы, для борьбы с большевиками Н. В. Рамишвили и Н. Н. Жордания (реальные исторические фигуры) были готовы к использованию Грузии как плацдарма для ввода турецких оккупационных сил, а И. Г. Церетели яростно против, настолько против, что даже выпускает антитурецкую, но профранцузскую брошюру »Ислам и Россия». Используя эти противоречия, книжный Быков Чебалина, который,что называется, живее всех живых, с ними и борется. Во всём этом из постсоветского времени видится мне и вот какая параллель. Сочетание в художественном произведении тем политической борьбы в Грузии и в Чечне. Напрямую в 80 годы литераторы  ещё опасались поднимать тему репрессий чеченцев в годы Великой Отечественной, но для любопытных читателей как бы вскользь по ассоциативной цепочке автор предлагает тему: «Сталин, народы Кавказа и депортация». И лишь спустя годы Е. Чебалин поднимет акцию депортации чеченцев и ингушей во всю яростную мощь в своей книге «Статус-КВОта». Тема — огнедышащая, и поныне слабо исследованная. Поражаешься смелости автора.

7) Архетипичный для советской литературы сюжет заманивания важного лидера контрреволюции чекистами. Базируется на принципе того, чего не было в реальности, выдумать невозможно. Это то, как в романе Чебалин создал всю линию с Омаром Митцинским, братом Османа. Мне этот сюжет напоминает послереволюционную историю с Б. В. Савинковым, его биография в советской литературе описывалась многими талантливейшими авторами, известнейший пример — «Возмездие» В. Ардаматского, либо аналогичный пример — Операция «Трест» и поимка С. Рейли.

Замечательный шедевр Евгения Чебалина «Час двуликого» (!) Надеюсь, что своими спойлерами не отбил начисто желание читать. Есть над чем подумать в этой книге, после чего долго ходишь с воспалёнными мозгами.

Геннадий Кравченко