Мне один злой комментатор предложил проанализировать «Жди меня» (1941), ошибочно думая, что Симонов был женат в момент сочинения. Я, ждал он, поведусь, опять морально осужу лирического героя, и он по новой начнёт меня обругивать за непатриотизм.

И я вспомнил…

Мне недавно было очень страшно: я как бы увидел смерть. Взял успокоительное, снотворное и велел себе вспоминать пусть даже самые сомнительные признаки, что я нравился кому. И вспомнил, в частности… Она была сокурсница, но очень большая. Ростом всё же, помнится, не выше меня, а во мне тогда было 173 сантиметра. Вообще, это было очень мало для Литвы, где я тогда жил. Однажды одна литовка согласившаяся, что мы встретимся на танцах, там ко мне не подошла, а потом сказала, что я ей увиделся таким маленьким на фоне других парней… Но то было потом, когда я научился танцевать и ухаживать за девушками. А студентом я того и другого не умел. И это как-то уязвило ту, про которую я вспомнил. И вот она однажды на вечеринке (что-то праздновали дома у одного из однокурсников) взяла, буквально взяла, меня танцевать и устроила мне засос в губы. Это был мой первый поцелуй.

И я был сбит с панталыку. Я не мог поверить, что ей нравлюсь сколько-нибудь. Очень уж она была огромная, а я… Тот, у кого мы праздновали, одноклассник, называл меня в школе вместо имени «хиляк». Я был последним учеником по физкультуре (благо, она тогда не входила в аттестат зрелости).

Но вот нам выдали студенческие фуражки (наверно, первым в СССР). Они были с куцым козырьком, составляющим в профиль с околышем и тульей одну прямую. Мне фуражка шла. Со стальным взглядом серо-голубых глаз я выглядел как злодей-белогвардеец. А ещё и набекрень если. И кипа волос с боку торчит, как у Гришки Мелехова…

Раз я бежал в этой шапке набекрень чего-то по партам (длинные такие в нашем институте были) и спрыгнул прямо перед нею. А она  и ахни невольно: «Сёмка, какой ты лихой!»

Я об этом вспомнил лишь той, чёрной ночью.

Потом я защитил диплом раньше многих и был свободен, а она, говорили, совсем зашивается. Один из нас, тоже уже защитившийся, предложил ей помочь, но за деньги. А у неё не было. Я об этом услышал, разозлился и стал ей помогать бесплатно. Ну и раз мы заморочились до ночи в её комнате (она снимала). – Она и говорит: оставайся, как-нибудь разгородимся подушкой на раскладушке. Я подумал, это вместо денег, что ли? – и  ответил: нет, я пойду. И ушёл. А она, наверно, слегка обиделась. Потому что, когда мы вскоре в кафе отмечали получение дипломов, мне привелось услышать, как она кому-то говорит: не, Сёмке мы, провинциалки, не интересны, ему столичную умницу надо.

Что: хороша соломинка, за которую хватаешься в перспективе смерти?

Мне – помогла, наверно. Я заснул. Голь на выдумки хитра…

То же и с Симоновым.

Стихотворение Симонова оказалось ошарашивающе странным для своего времени и потому особенно действенным. Его не приняли к публикации две газеты. Он сам несколько месяцев боялся его пытаться публиковать, понимая, что в СССР тогда официально не приветствовалось выражать очень уж сильную половую любовь. Коллективизм был на флаге идейной работы. А тут – бац!.. То, про что все молчат. Плюс ещё и вообще никакой идеологии нет, и страны, собственно и обозначения, какая это война, что собственно война – не видно. Может, ссылка, тюрьма… Вневременное  внепространственное произведение. И наплюнуто, конечно, на «передовое», тоническое стихосложение 20-30-х годов – возвращена силлаботоника, традиционная. – Ну прямо бунт на корабле. Как кухонные разговоры между в доску своими людьми. Если через полтора десятилетия левый шестидесятник Высоцкий стал кричать народу из своего подсознательного идеала настоящего социализма свои обвинения за утрату гражданской активности, что была, мол, в войну и до войны, то «Жди меня» это, наоборот, гимн мещанству, частной жизни. (Мещанство вечно маскируется под отсутствие идеологии, то есть оказывается врагом настоящему социализму, который тайно бытовал как сокровенное в душах людей как след победившей революции.) Да ещё в стиле загово`ров. Суеверие, понимаешь ли, закатил. В совершенно атеистической стране.

В. С.

Жди меня

Во-первых, для загово`ра нужна настойчивость.

Пожалуйста.

Словесных повторов тут не счесть. Целые предложения повторяются в начале трёх куплетов. Даже несуществующие в природе Желтые ДоЖДи – чтоб было лишнее повторение «ж» и «д» из «Жди». 23 раза повторяется буква «ж» в стихотворении. 36 раз – буква «д». Корень «жд» – 16 раз. 6 слов «когда» с этой «д». – Как набат, не дающий успокоиться.

Во-вторых…

«…чтобы вылечить или уберечь, нужно, чтобы слова шли «от тебя», «говорить, что думаешь», «думать, чтобы помогло»» (Источник).

Пожалуйста.

Стихотворение имеет форму интимного письма к жене. В мистическом действе солдаты сами переписывали его от руки и носили в кармане у сердца, а раненные при непереносимой боли декламировали его сами себе тихонько, обеспечивая это «от тебя».

Глаголов в повелительном наклонении от первого лица, кроме «жди» (10 штук), ещё «желай», и «спеши». Страшные предположения про мать и сына, которые, кажется, и выговорить невозможно – это искренность. На позитив направлены 20 главных и придаточных  предложений из общего числа предложений 36.

«Нужно ещё, чтобы твои слова пристали к пациенту» (Там же).

Пожалуйста.

Вся речь направлена к любимой, которая по всей вероятности младше лирического «я». От младшего старшему загово`ры не действуют.

Явление магии «свойственно маленькой общине» (Там же).

И это выполнено: «кто вместе ждет», «сын и мать», «друзья».

Полная несоветчина, не превращающаяся в антисоветчину, хоть и вполне промещанская. Ну должны быть свои мещане в любом строе. Не всем быть политическими активистами и гражданственным людьми. Надо смириться после залётов 20-30-х годов.

И ещё работает самовнушение. То, чего нет, представляется существующим. Как струйку воды пускают, чтоб маленький ребёнок, сидя на горшке, пописал.

Валентина Серова, да, провожала Симонова на фронт, но не любила его. Не могла отойти от недавней смерти горячо любимого мужа. Принимала его ухаживания холодно. В его отсутствие влюбилась, наконец, но в Рокоссовского. А Симонов к ней в стихотворении обращается как к безумно любящей его жене (они таки поженились, но через два года, в 1943-м).

— Можно ли думать, что Симоновым двигал ещё и подсознательный идеал мещанства, как следующего этапа отрезвления в стране победившей революции, — подсознательный идеал, не данный сознанию? А в сознании был лишь замысел написать Валентине Серовой письмо в стихах?

— По-моему, вполне можно. Доказательством является то, что он почувствовал необходимость это письмо читать друзьям, а потом и вообще пытаться опубликовать. То есть он почуял его ценность, как произведения в стиле настоящего реализма, т.е. чаяния в социуме того, что уже народилось, но никто не замечает или не говорит – наступление эпохи торжества мещанства. До реставрации капитализма в СССР оставалось полвека.

Соломон Воложин

10 февраля 2024 г.