Год примерно спустя после его смерти (время, как всегда, энергично шутит с не желающей молодеть памятью) утром, в воскресенье, телефонная трель прорезала мозг…

Особенно жёстко: поскольку, занятый последствиями вчерашнего водочного употребления, работал он на замедленно-вялых, депрессивных оборотах…

— Да! – ответил похмельный сочинитель, стараясь ничем не выдать собственное состояние.

— Это Александр? – мелодично звучал женский голос.

— Да-да…

— Это Нонна Весник…

Вот как…

Третья жена жизнелюба – аж с переходом за грань, с соскальзыванием за край Ойкумены – Евгения Яковлевича…

— Да, Нонна, слушаю…

— Мне прислали журнал «Литературный меридиан»… — Повеяло дальневосточной экзотикой. – Я прочитала ваш цикл стихотворений памяти Евгения Яковлевича… Очень вам благодарна…

Тепло и медово стало в сердце не похмелившегося поэта…

— Да что вы, Нонна, не за что…

— Ну как не за что… очень даже есть за что…

— Я всегда Евгения Яковлевича помню…

О чём-то ещё длились слова.

Потом распрощались с Нонной Весник…

Евгений Яковлевич печатался при жизни в этом качественном, выходившем в городе Арсеньеве журнале: выступал с великолепными своими байками, рассказами, анекдотами: всем тем пёстрым ворохом, которым, щедро раздаривая людям, так украшал жизнь…

Он вообще украшал её – такую монотонную, странную, томную, завершающуюся…чем известно…

И жизнь его – богатая и роскошная, как Византия, была рассчитана на одаривание людей, и, хотя на вопрос: Что бы вы посоветовали молодому человеку, собравшемуся в актёры? ответил: Не идти. Волчья тропа! – сам обладал природным каким-то актёрством, алхимией красок, любой жест выверяя ювелирно, будто камни гранил.

У него было 150 походок: в любой момент мог продемонстрировать любую, и любил рассказывать, как одну – из наиболее эффектных – купил у Н. Гриценко за бутылку коньяка…

Весник не представляется без алкоголя: при чём… даже не театральная Москва знала, что может выпить ведро: без особого ущерба для себя…

Было в этом нечто – от сангвинического упоения жизнью, от роскошества её, но и – смазанное как будто ощущением мгновенности, быстролётности извечной: ведь Весник прошёл войну, сто раз могли убить, и, говоря, что война и была подлинной его школой, очевидно высказывал шероховатую наждачную правду…

Он – детдомовец: то есть изначально рассчитан на вторжение в жизнь, если не на покорение её.

…Живёт его Бендер: о! он не играет, играя, головоломный Остап, он существует – в пределах тех измерений, в каких увидел его: с оптической точностью Евгений Яковлевич, и, увидев, поделился с другими: так, что, соприкоснувшись, не забудешь…

Весник выпустил около двадцати книг при жизни: начинённые опытом, юмором, исследованиями оного, радугами радости и метами скорби: напитанные екклесиастовым знанием бытия: они вспыхивали волшебными фонарями и играли острыми, ювелирно исполненными гранями мудрости…

Вместе сохранялось в нём нечто великолепно-детское, невырастающее, залог подлинности: и актёрства, и слова; однако, казалось, что и учиться ему не надо было: способность входит в чужие жизни, исполняя тот, или иной образ, была органична: как запах укропа в огороде.

Некогда я послал ему свою третью книгу стихов: «Тропою волхвов»…

Недели через две пришло от него письмо…

Помимо тёплой благодарности, в нём содержалось обещание прочитать стихотворение «Родная речь» на радио: Весник делал тогда циклы поэтических радиопрограмм; будучи в изрядном возрасте не играл уже, боялся подвести зрителей и коллег, не режиссировал, но читал активно…

Он пользовался лупой: плохо видел…

Он прочитал всего Швейка, сам…отчасти Швейк, великолепно насмехающийся над миром, гениально саботирующий дуроломные приказы.

Он прочитал всю первую часть «Мёртвых душ» — и как прочитал!

И вот, написав, что хочет исполнить одно моё стихотворение, попросил сочинить дополнение: о том, как уродуется речь.

Родная.

В которую рождаемся в не меньшей мере. чем в физиологию…

Я тогда ходил на службу в библиотеку, втиснутая в недра модного вуза, располагавшегося рядом с домом, служба не препятствовал домашним обедам; и письмо я извлёк из сотовой ячейки почтового ящика, именно идя употреблять суп и второе, приготовленные мамой…

Тут же прочитал: стихотворение, о котором он просил, написал – вернее, само сложилось – когда возвращался на службу…

Речь о 2002 годе: не пользовался компьютером я, а Евгений Яковлевич вовсе не признавал этот пёстрый, искусственный мир, упорно тщащийся заменить настоящий…

Он прочитал мои стихи.

Мы перезванивались и переписывались: его звонки…фейерверк баек, рассказов, анекдотов, историй – всё, как в книгах его, переливающихся предельной яркостью огней бытия…

Он был стар.

Но – избыточный – не отказывался от алкоголя: многие шутки его вертелись вокруг оного стержня.

Русский порок-счастье.

Или – порог.

Далее неизведанность…

Сияли роли.

Природный городничий: будто с него писан: низок и пузат, с упругим, будто пружинящим бобриком волос, резко рекущий, и…становящийся егозливым, когда не смог расшифровать фитюльку Хлестакова…

Долго ставил, как режиссёр, оскорблялся всеми вариациями игры с шедевром, утверждал, что у Гоголя настолько всё сценически расписано, что никаких поисков и новаций не требуется.

— Сами напишите и экспериментируйте! – ворчал добродушно: ибо вообще – был прекрасно-добродушен.

Прекраснодушен: обладал такую душой, которая согревает другие.

«Господа Головлёвы», поставленные им сильно отличаются от «Проделок Скапена», срежиссированных им же, но и там и там сквозит такое чувствование классики, такое знание необходимости её корней, что диву даёшься…

Всё равно казалось, что играть: из любого факта появления на сцене, или экране делал благородный перл…

…хоть учитель из «Приключений Электроника» — какова походка одна! Одна – из 150…

Он мог прочесть со сцены телефонный справочник, или поваренную книгу – так, чтобы зрители захлёбывались чистым, детским смехом…

Он мог играть Родриго, директора станции, начальника гастронома: так, что становилось ясно, что такое свет, актёрство и мастерство…

В дополнение жизненных красок – был отчаянным рыбаком…

Он не умер, конечно.

Он…среди нас, растворившийся в своих ролях, режиссёрских работах, книгах…

Просто памяти…

…утром 31 декабря (Весник был Козерогом: знак зимней мистики и метафизической белизны) я возвращался домой с ВДНХ, и на порожках подъезда встретил маму, идущую в магазин.

…ах, молодую маму, ещё молодую, вечную, нельзя же поверить, что умерла!

И сказала она:

— Сейчас сорок минут проговорила с Евгением Яковлевичем… Знаешь, так тепло и светло на душе стало…

Снег сиял счастьем.

Александр Балтин