Часть I

Часть II

Новелла третья.

«Уже приспели гибельные дни…»

Ferro ignique vastare – искоренять мечом и огнем.

Латинская поговорка

С тех пор прошло много лет, и жизни наших героев сложились по-своему. По исполнившемуся предвидению Глеба Галашко с тех пор они ни разу не увиделись воочию, хотя оба друга поддерживали довольно оживленную переписку, а с появлением интернета и социальных сетей практически еженедельно напоминали о себе друг другу. Однако в истории их отношений, начавшихся в киевском госпитале, еще не была поставлена точка, и легенда, связавшая их с фантомом появлявшегося в не упокоившемся теле русского шляхтича Филона Кмиты-Чернобыльского, не давала им отдохновения: такое случается с людьми, посвященными в одну, зачастую ужасную тайну. Оба понимали, что должны остановить зловещую деятельность навязчивого призрака, но не знали, как это сделать, а делиться сим с сослуживцами коллегами не представлялось возможным из-за опасности прослыть странными, подвергнувшись лихому обаянию молвы, недоумений и насмешек. Слова из популярной песни Перестройки группы Nautilus Pompillius – «Скованные одной цепью, связанные одной целью…» (опять же 1986 год!) – это не только сатира на советскую партийную номенклатуру, но и о них, как бы прискорбно сие не звучало. Подобное положение вещей нередко ваяет из людей религиозных фанатиков или ярых приверженцев той или иной метафизической и политической идеи, которая в их случае являлась весьма благородной: уничтожить источник зла, как лианами опутавший их некогда общее Отечество, освободив алтарь Чернобога от использовавшего его в своих целях одного из воплощений вселенского разрушительного упадка, средоточие которого в украинском Полесье, неподалеку от границ с Белоруссией и Украиной, на что определенно намекал в своих исследованиях и граф Иван Потоцкий, родившийся и живший в имении, когда-то принадлежавшем Филону Кмите-Чернобыльскому. Впрочем, перейдем к тому, как складывались почти до наших дней линии жизни обоих друзей.

Итак, Глеб Галашко закончил исторический факультет Киевского государственного университета, затем поступив в аспирантуру Института археологии Национальной академии наук Украины, которым руководил выдающийся археолог Петр Петрович Толочко. Защитив диссертацию по язычеству славянских племен древлян и северян и став кандидатом исторических наук, он долгое время проработал в вышеназванном научном учреждении Украины, из которого был уволен «майданной» властью летом 2015 года за несогласие с ее политикой в отношении Донбасса. Годом ранее развелся со своей женой Мариной, горячо поддерживавшей киевский Евро-майдан: их дочь Оксана выросла и к тому времени уже жила в Канаде, работая в Торонто в одном из украинских научных центров, специализировавшихся на концепциях украинской политической истории. Уйдя из официальной украинской науки, Глеб Галашко с 2016 года сделался сталкером в зоне отчуждения на Чернобыльской АЭС, постоянно в лесу посещая испещренный тонкими щелями черный камень Чернобога, но обходя стороной вдруг призрачно возникающую и так же исчезающую находившуюся неподалеку хату Филона Кмиты-Чернобыльского.

У Романа Беневоленского судьба складывалась куда успешнее, не отличаясь семейными драмами на фоне политических событий. В 2015 году он уволился в запас из центрального аппарата МЧС России в звании генерал-майора. К этому времени его два сына-близнецы Борис и Глеб Беневоленские закончили физико-математический факультет МГУ и уже трудились в одном из КБ концерна «Алмаз-Антей». Сам генерал-майор был приглашен в группу советников руководителя Росатома, в которой курировал вопросы безопасности эксплуатации как новых, так и давно действовавших объектов ядерной энергетики, благодаря чему посетил несколько стран дальнего зарубежья, где строительство их велось российскими специалистами. Он пытался привлечь отовсюду изгнанного в Киеве Глеба Галашко на работу по линии информационно-культурных программ российского атомного ведомства, но тот отказывался, объясняя это тем, что быть сталкером в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС вполне для него уместно и сподручно. Так шли годы, пока не настало 24 февраля 2022 года и не началась Специальная военная операция на Украине. Когда Роман Беневоленский узнал о планах занятия российскими войсками самой ЧАЭС и территории вокруг нее, то для него уже не стоял вопрос ехать или не ехать туда, и он подал о командировке в то место, где в далекой лейтенантской молодости принимал участие в ликвидации последствий катастрофы, с которой поистине и начался развал Советского Союза.

27 февраля Роман Беневоленский прибыл на ЧАЭС во главе отряда специалистов Росатома, приступившего к проверке и обследованию объекта совместно с ее украинскими сотрудниками. В течение первых двух недель времени ни на что не хватало – загруженность оставалась и после, но уже более щадящая: удалось найти общий язык с местным коллективом и выстроить алгоритм системной работы. Он знал, что Глеб Галашко находился в качестве сталкера в зоне отчуждения и успел уже с ними созвониться несколько раз: они договорились с ним обстоятельно увидеться на территории электростанции 20 или 21 марта, тем паче друг пожелал передать Роману тетрадь своих наблюдений и исследований местности вокруг не дававшего ему покоя Чернобогова камня. Глеб сам позвонил ему со своего допотопного мобильного телефона Nokia поле обеда двадцатого числа, предложив перенести встречу на следующий день – славянское празднование весеннего равноденствия (индоиранского Навруза), обосновав это возможными интересными аномалиями на наблюдаемой местности и необходимостью их письменного и фотографического фиксирования. Больше Роман Беневоленский не услышит на грешной земле голоса друга, поскольку по предвидению друга не суждено им было встретиться во второй раз, хоть, может, сам Глеб Галашко и забыл о нем – озвученном еще в советском только что пережившем Чернобыльскую аварию Киеве столько лет назад. Последнее и врезавшееся в память Роману Беневоленскому из разговора 20 марта: на сей раз Глеб настаивал, что появление Дива над Припятью за неделю до катастрофы означало не только ее последующие ужасы, но и грядущее возрождение, для которого должны пройти годы и, разумеется, не одно десятилетие. Роман, кажется, подумал, что время наконец пришло, но он, как выяснилось, еще сильно ошибался. Правда, тут же после разговора с другом он вызвал командира батальона ВДВ подполковника Олега Вихнянского, попросив, чтобы его люди прочесали местность, где завтра оказался бы Глеб Галашко. Вскоре десантники вернулись оттуда, ничего подозрительно не обнаружив ни у Чернобогова камня, ни по периметру самой поляны, а скорее некая сила не дала им этого сделать.

Глеб, вооруженный цифровой видеокамерой SONY, купленной еще в далеком 2005 году, был утром у заветного камня уже без одиннадцати минут девять. Не торопясь, он принялся тщательно снимать сам камень, а затем прошелся руками по его поверхности, и она ему показалась не по сезону теплой, особенно на ее участках, расположенных у щелей, что его, тут же озадачив, укрепило в решимости идти до конца. Он отметил в тетради приблизительную температуру поверхности камня у щелей и устремился по часовой стрелке на северо-западный край поляны, где находилась хата получеловека-полупризрака, как он его определил, Филона Кмиты-Чернобыльского. Вот уже перед ним показалась ее высокая камышовая крыша, и пока еще за деревьями едва виднелся плетень с нанизанными на подпирающие его оглобли малороссийскими макитрами. Ничего не изменилось за все то время, когда он повстречался в ней с ее сумрачным хозяином, перешедшим из человеческого состояния в разряд нежити. Подворье окутывал неплотный, пронизываемый лучами мягкого мартовского солнца туман, напоминавший нежное свечение богемского стекла, а повсюду царило оглушительное безмолвие. Полный завзятой решимости, но с едва скрываемым волнением – прошло столько лет! – он заснял камерой подворье и, пересекши его бодрой поступью, за мгновение до того, как зайти в дом, посмотрел на часы – они показывали 9.10. Странным образом дверь нисколько не скрипнула, когда он вошел внутрь, став посреди пустой без образов и распятий горницы с запахом деревянного пола, а то самое зеркало справа было завешено отрезом черного бархата с золотым полумесяцем посередине.

– Как приятно, старый знакомый. Чем обязан, пан ученый, вашим посещением? А вы еще, как вижу, и снимаете все своим клятым фонарем, ну это мы зараз исправим, – сзади него прозвучал давно знакомый голос.

Глеб Галашко словно онемел и резко повернулся к двери не в силах что-то ответить.

– Не утруждайте себя, пан ученый, – опять дохнул на него сзади тот же голос, и Глеба пронизал с затылка до оконечностей Ахиллова сухожилия на пятках мертвенный холод, – скоро ваши московиты уйдут, а на Украйне вновь воцарится Руина, воля и Руина, Руина и воля, но не для всех, разумеется – романтика прямо по поэме москаля и висельника Кондратия Рылеева «Войнаровский». Впрочем, ступайте к моему недоброжелателю и недругу Яну Потоцкому, некогда владевшему моим имением, и иже с ним – вас там давно дожидаются. Ну а ритуал жидов с Новогрудка и Подляшья, ставших хасидами, кого я и привел в Чернобыль, как видите, оказался весьма действенным. Итак, прощайте!

Как только Глеб Галашко перекрестился, в тот же миг в распахнутую Кмитой-Чернобыльским дверь хаты влетела шаровая молния, прожегшая Глебу своим выскочившим языком сначала правый глаз, затем молниеносно последовали: удар, невыносимое жжение, темнота – и его душа, вдруг ощутив неимоверную легкость и блаженство, устремилась ввысь в мерцающее свечение далеко от грешной земли, от Украины, где разыгрывалась страшная трагедия под названием Руина – 2.0. По времени оказалось всего 9.11 утра, когда на Чернобогов камень спустился черный ворон, жалобно прокаркавший на нем целых одиннадцать минут. Затем он улетел, как будто бы растворившись в нежном дуновении лесного утра дня весеннего солнцестояния.

Тем же утром Роман Беневоленский, находясь в своем просторном кабинете, который покинул украинский заместитель генерального директора, правил предназначенные для донесения в Москву отчеты по безопасности Чернобыльской станции и состоянии дел у саркофага четвертого энергоблока. Как вдруг висевшая за его спиной картина местного художника Степана Казимирчука «Ранняя весна в Полесье в окрестностях Припяти» гулко грохнулась на пол, развалив свое старорежимное обрамление из уже позеленевшей советской твореной позолоты. Все банально: не выдержал единственный гвоздь, на котором и висело полотно. Советник Росатома взглянул на часы: ровно 9.11, а затем вызвал рядового сотрудника Росгвардии, осуществлявшей охрану ЧАЭС, и хотел было попросить его сбить распавшуюся рамку и повесить на новый более крупный гвоздь, как вдруг передумал и приказал свернуть полотно, отправив его полевой почтой в адрес своего ведомства в Москву. А дальше нахлынули нехорошие предчувствия – он неоднократно пытался дозвониться Глебу, но голос по-украински и английский отвечал, что номер вне зоны действия сети. Затем он вызвал подполковника Вихнянского и посоветовался с ним о поиске друга. Тот ничтоже сумняшеся и в мгновение ока дал команду командиру первой роты капитану Петру Нестеренко направить один из ее взводов на обнаружение сталкера Глеба Галашко, распорядившись, чтобы капитан лично возглавил поисковые мероприятия. К полудню военнослужащие уже достигли на двух БМД Чернобогова камня… Они нашли пресловутую и почему-то нетронутую пожаром хату и к обеду уже доставили сильно обожженное тело Глеба Галашко вместе с расплавившимися телефоном и видеокамерой, превратившимися в пластиковую кашу, для опознания на ЧАЭС, что не составило труда. Больше всего повезло тетради наблюдений зоны отчуждения: она выгорела снаружи и по краям, а посередине была сильно обезображена, вероятно, из-за температуры горения и дыма, так что записанное Глебом оказалось почти неразличимым, но все же один лист в первой ее трети оказался чудесным образом целым – это была вырезка стихотворения из «Литературной России» за 1990 год репрессированного большевиками в 1937 и похороненного на полигоне в Бутово замечательного казачьего поэта Георгия Денисова. Потомок волжских иереев Роман Беневоленский как-то слышал о нем в связи с тем, что тот происходил из семьи священника селения Донская Балка Новогригорьевского уезда Ставропольской губернии. А посему эти чудом уцелевшие строки из тетради уже покойного друга словно электрическим зарядом ударили в разум советника Росатома, растекшись по его душе обжигающей кипучей лавой, ведь они, написанные сто лет назад, возможно, в 1933 году, о настоящем – о том, что происходит именно сегодня:

Уже приспели гибельные дни –

Боянов стих летит по медным струнам,

Кровавые встают, мутнея, Луны,

Обиды древний лик из глубины возник.

—

Над тёмными просторами полей

Машинных табунов скрежещущее ржанье,

И гуд, и рёв, и стягов колыханье

Сплелись в одном клубящемся узле.

—

В дыму костров полёт зловещих птиц –

Раскинул враг победные становья,

Обрызгана земля дымящеюся кровью

И чёрным молоком железных кобылиц.

—

О Русь? Твой горький час шеломом не испит,

Вновь рыжие лисицы пробрехали,

Суля тебе погибель на Каяле

Под сталью тяжкою бесчисленных копыт.

—

И вот распад и горестный поло́н,

И вдовий вопль над пажитью целинной,

А время выстлалось унылою равниной

И каждый миг тоской испепелён.

—

Но плотно, как зерном, засеяна земля

Костями тех, кто пал на перепутьях,

Пора вязать разрозненные прутья,

По крохам собирать забытое в полях.

—

Уж в облаках червлёные щиты,

Волна червлёная у берегов донецких.

Пусть кличет Див: над пленом половецким

Взойдут суровые посевы Калиты…

«Волна червлёная у берегов донецких», – повторил про себя Роман Беневоленский: резкий комок с оскоминой подступил к его горлу – и он дал волю своим слезам по неосуществившейся встрече с другом, а по сути названным братом, все же несущей будущую надежду, о которой кличет славянский вестник Див.

Уже за обедом, когда все молча доедали в постную пору украинский наваристый борщ с салом и пампушками, памятуя, что они в походе, Олег Вихнянский, воспитанный в московском детстве на сказках своей харьковской бабушки о всякой малороссийской нечисти и нежити, сам предложил нанести удар тремя одиночными выстрелами из РСЗО «Град» по координатам хаты наваждений Филона Кмиты-Чернобыльского: локацию строения с подворьем сегодня точно определили десантники во время поиска сталкера Глеба Галашко. Подполковник был прав: дом уже к ночи мог исчезнуть, а тогда – поминай как звали. На чем и порешили. В 15.00 расчет приданного десантному батальону «Града» трижды ударил по установленным координатам, а к 16.00 командир экипажа несколько отклонившегося от курса по указанию начальства российского фронтового вертолета, патрулировавшего зону отчуждения, доложил о полном уничтожении жилой постройки с усадьбой у большой поляны в 8 км от Припяти, причем Чернобогов мегалит нисколько не пострадал.

Утром 29 марта командование российской группировки, дислоцированной в районе городов Чернобыля и Припяти, получило секретную директиву из генштаба об отводе войск через союзную Белоруссию на Донбасс. Началась эвакуация военнослужащих и прикомандированных специалистов Росатома с территории ЧАЭС и расположенного в Чернобыле Института проблем безопасности атомных станций. Хоть тело Глеба Галашко пребывало еще в морге, дожидаясь киевских родственников, его душу, тем не менее, как и положено, помянули за столом в обед в столовой ЧАЭС на девятый день с его смерти, совпавший с оглашением директивы об отступлении с занимаемых позиций на киевском и черниговском оперативных направлениях. Роман Беневоленский передал станцию местным атомщикам и по итогам подписал с ними акт об отсутствии претензий к российской стороне, а ранним утром уже находился в головном броневике колонны, разместив документы и ценные для науки и изъятые на станции предметы на следующих за ним броневиках «Тигр» и «Уралах». Через окно броневика взирая в последний раз на объект «Укрытие» или саркофаг четвертого энергоблока ЧАЭС, он произнес слова из Бхагавадгиты на санскрите, сказанные в июле 1945 года при успешном испытании первой атомной бомбы в Лос-Аламосе выдающимся американским физиком Робертом Оппенгеймером:

divi sūryasahasrasya bhavedyugapadutthitā । БхГ 11.12

yadi bhāḥ sadṛśī sā syādbhāsastasya mahātmanaḥ ॥12 БхГ 11.12॥

—

Если бы светы тысячи солнц разом на небе возникли,

Эти светы были бы схожи со светом того Махатмы.

Эту строфу из великой древнеиндийской поэмы он выучил наизусть вслед за Оппенгеймером, когда уже после Чернобыльской аварии во время службы в управлении Московского округа гражданской обороны ему удалось приобрести у книжных спекулянтов на Арбате ашхабадское издание «Бхагавадгиты» (1977 года) в самом точном русском переводе Бориса Леонидовича Смирнова. Тогда же ему подумалось: «Кто сей махатма, как не Чернобог?».

Из Припяти колонна, возглавляемая генерал-майором Василием Переверзевым и подполковником Олегом Вихнянским, выдвинулась по пути вдоль железнодорожной ветки на Славутич, имея в виду вскоре пересечь украинско-белорусскую границу у р. Несвич, а далее, достигнув большой автомобильной трассы и оставив позади белорусский районный центр Комарин, прошествовать по ней вплоть до Брагина. Однако уже у самой границы между двумя республиками колонна была атакована ДРГ спецназа украинской погранслужбы и, как всегда в таких случаях, целью оказался головной автомобиль: били по нему из двух усиленных натовских гранатометов с небольшого расстояния и наискось: водитель сержант-контрактник из Орла Саша Филимонов и лейтенант Сергей Воскресенский из Санкт-Петербурга погибли мгновенно, Роман Беневоленский был тяжело ранен в живот и грудь, а крупными осколками от лобового стекла у него оказались сильно обезображены правый глаз с глазной впадиной. Колонна приняла бой, быстро развернув минометы и, вскоре рассеяв украинских пограничников, пятеро из которых лежали бездыханными в пятнадцати метрах от дороги на лесной опушке. Романа Беневоленского быстро вытащили из броневика с убитыми сразу же военнослужащими, Олег Вихнянский пытался вызвать вертолет, чтобы срочно доставить советника Росатома в близлежащий госпиталь, сетуя на то, что позволил ему занять место в головном броневике колонны, но было уже поздно. Перед смертью, истекая кровью и теряя силы, Роман Беневоленский прошептал первое четверостишие Геннадия Шпаликова, прозвучавшее в знаменитом кинофильме «Подранки» (1976 год) режиссера Николая Губенко:

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Его похоронили 6 апреля 2022 года в Москве на Троекуровском кладбище. Присутствующий на гражданской панихиде в морге госпиталя Бурденко глава Росатома, выразив глубокое соболезнование и засвидетельствовав искреннее почтение к семейству погибшего за Отечество офицера и профессионала-атомщика, передал его вдове Анастасии и сыновьям Борису и Глебу картину художника Степана Казимирчука «Ранняя весна в Полесье в окрестностях Припяти», полученную экспедицией Росатома в день его смерти от тяжелых ранений – 30 марта.

Новелла четвертая.

Вечно возвращающаяся история

Ну а на грани ночи и утра праздника Благовещения Пресвятой Богородицы 7 апреля того же года от памятника святому равноапостольному князю Владимиру на прежнем Александровском спуске к Днепру, где ныне расположен парк «Владимирская горка», а в XVIII столетии находились виноградники Михайловского златоверхого монастыря, едва заметно и неслышно окутанные в синевато-серую речную дымку, характерную для этого времени года, отъехали, не отбрасывая теней и почти не касаясь земли, на быстроногих скакунах, черном и белом, два всадника при мечах и в боярских шапках, облаченные один в посеребренные, а другой в вороненые доспехи: путь их лежал вдоль Днепра на север. Доскакав подобным образом до Вышгорода и миновав его, когда рассвет только входил в свои права, они остановились и, резко обернувшись, бросили в последний раз свои мимолетные проникновенные взгляды с резко проблеснувшей слезинкой в левых глазах обоих (на их правых глазах находились черные повязки) на местную церковь первых русских святых – братьев Бориса и Глеба. Они перекрестились на нее и затем еще какое-то время незвучно ехали по берегу Киевского водохранилища и, достигнув края земли, где многими столетиями впадала в Днепр древлянская Припять, они снова замерли на мгновение, а услышав клекот парящего вкруговую над ними ворона, когда стало уже совсем светло, витязь в посеребренных доспехах сказал своему бравому соратнику в вороненых латах:

– Вот и достигли мы с тобой кромки Чернобогова царства. Что ж, прощайся с ним здесь на земле, брат Глеб! А все же не прав был поэт Геннадий Шпаликов: иногда стоит возвращаться в прежние места.

– Согласен, брат Роман! Ну с Богом, а Чернобогов крук уже с нами.

Их скакуны оторвались от земли с восторженным каркающим клекотом угольно-черной птицы, заскользив, заблистав своими подковами по утренней глади повсюду расплескавшегося над Полесьем неба, еще не растревоженного отзвуками набирающей обороты военной крамолы, и унося седоков в бескрайние просторы космоса. Вскоре они совершенно растворились, исчезнув из вида, и только уменьшающаяся черная точка ворона неслась вперед, преодолевая миры и пространства, неотвратимо приближаясь к лимбу, где две братские души должны были обрести покой.

Войдя в атмосферу планеты ΧΑΩ, они спустились очень близко к ее поверхности и ворон Феникс показал им южную сторону озера Адбалы, на несколько километров вдоль и от берега заросшую местными кувшинками, похожими на земные цветы такого же рода, но более крупными и отличающимися особым ароматным благоуханием, изрядно испробовав которым, можно было заснуть на целые сутки, характерные для ΧΑΩ, предавшись сладостным галлюцинациям, что однажды и случилось с душой любителя крепкого табака в земной жизни физика Роберта Оппенгеймера. За кувшинковыми полями озера присматривала все та же служившая здесь садовником душа Артура Эдварда Уэйта, осматривавшая их на своей венецианской гондоле и располагавшая антидотом от их запаха. Они спешились, отпустив своих небесных коней, черного и белого, у парадного входа дворца королевского искусства, где их встречали душа Елены Сергеевны Нюренберг и Бонифаччо, явно недовольный вновь прибывшими душами гостей-обитателей этого дома знаний и пытавшийся даже исподтишка напасть на присевшего было передохнуть рядом Феникса, но получивший от него решительный отпор клювом и скрывшийся затем, вероятно, в поисках вина и компаньонов, с недовольным мяуканьем и растопыренной шерстью в глубине дворца, не успев отяготить новых постояльцев своим изощренным кошачьим рассудком.

В сопровождении души Елены Николаевны Нюренберг души Романа Беневоленского и Глеба Галашко вошли во дворец и в уютном фойе, расположившись на креслах, сработанных в несколько громоздком викторианском стиле присоединились к беседе душ Михаила Булгакова, Якова Голосовкера и графа Ивана Потоцкого.

– Не смущайтесь, соотечественники и киевляне, – промолвила душа автора «Мастера и Маргариты», внимательно взирая на вошедшие в древнерусских доспехах души, – ах вам, безусловно, следует переоблачиться, поскольку сегодня вечером у нас состоится премьера новой постановки оперы «Волшебная флейта» Моцарта, в которой роль принца Тамино исполнит великолепный русско-шведский тенор Николай Гедда, а за дирижерским пультом будет непревзойденный Герберт фон Караян. Елена Сергеевна уже распорядилась приготовить для вас лучшие смокинги, находящиеся в гардеробе нашего дворца. После нашей беседы с вас снимет замеры камердинер Курт Шульц и подберет их из уже имеющегося у нас. А посему смелее, милостивые государи. Впрочем, «Волшебная флейта» – опера о посвятительном крещении или испытаниях людей водой и огнем в земной жизни, которые вы с честью прошли, получив свое посвящение еще в соприкосновении с испепеляющим излучением Чернобыля, связавшим до конца земных дней ваши две судьбы. Но Бог милостив – и вот вы среди нас. Отныне для вас начинается новая жизнь в лимбе упокоения, а опера иногда посещающего наш дворец Вольфганга Амадея Моцарта о франкмасонских ордалиях явится окончательной точкой, подытоживающей ваше витиеватое у обоих земное бытие. Как знать, возможно, когда-нибудь в грядущем Господь вновь призовет вас обоих на землю совершить достойный небес подвиг, но не сегодня и, полагаю, даже не завтра. Не так ли, Яков Эммануилович?

На этом душа Булгакова резко прервала свою приветственную речь, с мягкой строгостью посмотрев исподлобья на немного оцепеневшую душу Голосовкера.

– Все так, досточтимый мастер, – взбодрившись, ответила душа последнего, – просто предаюсь ностальгии, увидев двух красавцев, еще недавно находившихся и гулявших по Киеву и Москве. Как видим, в Киеве ничего не меняется, а старый спор, как писать и произносить кит или кот, – в сей миг душа Голосовкера оглянулась на вальяжно бродившего на безопасном от них удалении, но все слышавшего Бонифаччо, сразу повернувшегося задом с пушистым хвостом к честной компании, – обрел поистине очертания кровавой фантасмагории.

Выражение «двух красавцев» у души Голосовкера прозвучало с нотками суровой иронии, так как она наблюдала черные повязки на месте заживающих правых глаз душ Романа Беневоленского и Глеба Галашко.

– Хочу выразить от себя вам личную благодарность, братья, – уверенно вступила в разговор душа графа Иван Потоцкого. – Итак, по быстро достигающим и нашу неспешную по времени планету ΧΑΩ слухам из Предвечного Совета тело Филона Кмиты-Чернобыльского (моего предшественника по имению в Пикове) наконец преставилось вследствие нанесенного русскими десантниками удара по его подворью, с которого оно не успело скрыться, и его душа уже в пути к одному из отдаленных отсюда кругов ада, где и будет пребывать отныне и вовеки. Значит, больше нет поджигателя распри, как писать и произносить кит или кот, питавшегося черной энергией обоюдной ненависти, к чему я и сам приложил свою руку, по заблуждению искренне посчитав малороссиян иным, нежели великороссы, народом. В чем, разумеется, каюсь. Стало быть, зона отчуждения вокруг Чернобыльской станции чиста, а нечисть, притягиваемая заклятым русским шляхтичем и Оршанским старостой, уже не сможет воспользоваться Чернобоговым камнем. Отсюда выходит, что победа в украинской крамоле уже принадлежит одной из стороны и вы знаете какой. Думаю, впредь нам представится предостаточно времени для общения на разные интересующие нас вопросы подобного содержания. А посему добро пожаловать, братья, в наше деятельное интеллектуальное упокоение на планете Хирам – Альфа и Омега!

– Как вам не совестно упоминать всуе обо мне, да еще не единожды, – жалобно заверещал в упреке, переходя на мяуканье откуда ни возьмись появившийся Бонифаччо.

– А не много ли ты на себя берешь, хатуль мадан, или как там тебя, кит-кот? – возмутилась душа Булгакова, встав и быстро выдворив распушенного провокатора за пределы помещения, где происходила ставшая уже теплой и дружеской беседа.

– Давно бы так, – не унимался хвостатый в другой зале, – вот хатуль мадан достойное меня имя, а то не могут между собой на земле разобраться и обвиняют нас во всех неприятностях, сделав даже камнем преткновения в своем языковом споре.

Правда, вскоре Бонифаччо напрочь утратил интерес к компании киевлян, к которой присоединилась затем душа философа Николая Бердяева, и в надежде на хорошее угощение стал ластиться к душе уроженца России немецкого либерального теолога Адольфа фон Гарнака, бурно обсуждавшей что-то с душой знаменитого швейцарца и основоположника аналитической психологии Карла Густава Юнга. Однако зная чопорность и скаредность многих душ немецкого извода, Бонифаччо вряд ли удалось поживиться вкусненьким, разве что его затмил научный блеск обеих и умение их держать долгий увлекательный разговор. Впрочем, к началу оперы Бонифаччо уже набрался благородных напитков и, взгромоздившись на свое место, располагавшееся в театральном зале неподалеку от мест душ Романа Беневоленского и Глеба Галашко, сладко, иногда слегка похрапывая, проспал оба действия выдающегося произведения в столь же выдающемся исполнении.

Пока Бонифаччо не донимал своим присутствием души киевлян и москвичей в уютном фойе дворца королевского искусства, сюда пожаловал Феникс и, торжественно вышагивая на своих когтистых лапах, доставил в клюве душе Булгакова общую тетрадь, в которой душа Беневоленского сразу же узнала наполовину сожженный дневник наблюдений за зоной отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС Глеба Галашко с чудом уцелевшей вырезкой из газеты «Литературная Россия» со стихотворением Георгия Денисова «Уже приспели гибельные дни…». Душа Глеба Галашко немного недоумевала, поскольку не знала, что стало с тетрадью после смерти тела. Странным образом, но душа автора «Мастера и Маргариты» открыла тетрадь на той, сохранившейся на земном плане странице со вклеенной вырезкой, подчеркнуто продекламировав последнюю строфу стихотворения:

—

Уж в облаках червлёные щиты,

Волна червлёная у берегов донецких.

Пусть кличет Див: над пленом половецким

Взойдут суровые посевы Калиты…

– Прекрасный был поэт, – продолжила душа Булгакова. – Спрашивается, почему я о нем ничего не знал? Впрочем, стоит навести справки о его посмертной участи и, если сие возможно, пригласить его к нам на ΧΑΩ в лимб упокоения. Уверен, ему будет чем заняться в нашем ученом и творческом сообществе.

Душа Булгакова быстро просмотрела еще несколько страниц сгоревшего на земле текста тетради, а затем, на мгновение усомнившись, кому ее стоит передать, протянула ее в руки душе Глеба Галашко, подытожив:

– Я же говорил всем вам, что рукописи не горят, просто охваченные пламенем они проецируются на астральном плане, тем самым попадая в архивы и хроники Акаши – живой памяти Земли, а изъять их оттуда это, как говорится, уже дело техники. Вам никогда не приходило в голову, почему сжигается профанское завещание франкмасона, посвящаемого в первую степень ученика. Именно поэтому! Итак, возьмите тетрадь своих наблюдений, Глеб Владимирович, и сдайте ее в библиотеку на острове Кафарон Артуру Эдварду Уэйту. Полагаю, она окажется очень любопытной для нашего друга Роберта Оппенгеймера. Господа, времени у нас в обрез, а посему надо разойтись, передохнуть и подготовиться, чтобы в свежем виде с хорошим парфюмом и с бокалом Воскресающего Митры воспринять на сцене нашего дворца великую оперу…

Отыграла в ночи «Волшебная флейта» с проникновенными сольными ариями душ артистов, некогда составлявших цвет мирового оперного искусства, изумительно перевоплотившихся в героев произведения, благодаря которым души новых двух насельников дворца королевского искусства образно прошли посвящение в три степени символического франкмасонства, теперь уже небесного, существующего, оказывается, и за пределами скорбной земной юдоли человека; ибо все в нашей жизни – образ, символ и мимесис,  что и ожидает нас, вероятно, в жизни будущего века. Все повторяется вновь, согласно идее Вечного возвращения Заратустры, предстающего в «Волшебной флейте» Зарастром, верховным жрецом Осириса и Исиды, наяву ли, во сне или в нави – лимбе, месте упокоения и отдохновения душ, недвусмысленно обозначенном Михаилом Булгаковым в гениальном романе «Мастер и Маргарита».

После оперы уже нежными проблесками струился рассвет, все больше с каждым местным мгновением озарявший эту сторону планеты ΧΑΩ. Как и в «Волшебной флейте», рассеивался мрак, и царица Ночи теряла свою власть, уступая ее жрецам солнечного света и Зарастру. Компания киевлян и москвичей отправилась на лодке, полностью схожей с солнечной ладьей Осириса, на остров Кафарон по тихой озерной глади Адбалы: на носу лодки важно пристроился Бонифаччо, а на корме восседал строгий и немногословный Феникс. Когда они уже почти приплыли и до острова оставалось метров сто, с южного берега острова, у которого находились кувшинковые поля, повеял легкий ветерок, насыщенный их ароматом: все души на мгновение, наверное, равное вечности, погрузились в расслабляющую полудрему, но их привел в себя стук носа лодки, врезавшегося в берег. На острове их встречала в белом розенкрейцерском облачении душа Артура Эдварда Уэйта, служащая смотрителем острова, а равно садовником и библиотекарем дворца королевского искусства, вскоре сердечно поблагодарившая душу Глеба Галашко за дар в фонд этой библиотеки дневника наблюдений зоны отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС. Уже находясь в доме садовника за рюмкой инжировой наливки, облагороженной настоем черной полыни с южного берега Адбалы винном дистилляте, гостившие здесь души узнали от души Артура Эдварда Уэйта, что в саду, засаженным инжиром и расположенном за домом садовника в направлении востока, души стражников сада накануне в день прибытия на ΧΑΩ душ Романа Беневоленского и Глеба Галашко видели прогуливавшегося здесь между деревьев златорога, грациозной серны с золотыми рогами, золотистой шерстью и длинным золотым подобным конскому хвостом, в образе которой чаще всего приходит Великий Архитектор Вселенной – Бог Вседержитель. Ибо сказано в «Песне Песней» царя Соломона, построившего великий Иерусалимский Храм: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (8: 14). Души стражников спугнули благородную серну, и она устремилась к восточному берегу острова, а затем столь же легко, едва скользя по поверхности воды, удалялась на восток, и когда стала подниматься ввысь, то озерная гладь четко отражала очертания ее разрастающейся тени, пока в одночасье все не исчезло. Души Романа Беневоленского и Глеба Галашко восприняли это как личное благословение, решив отныне оставаться на острове Кафарон, служа помощниками дворцового садовника Артура Эдварда Уэйта. Как знать, возможно, однажды Господь ЯГВЕ-ЭЛОХИМ-САВАОФ (ЯВЬ-НАВЬ-ПРАВЬ), спустившийся с гор Вефильских, вновь призовет их на грешную Землю.

ЭПИЛОГ

В славянской (позднее словенской) мифологии златорог являлся посланником Чернобога и происходил из окрестностей Триглава, что должно понимать и буквально как гору в Словении, так и символически, поскольку Триглав это главное божество полабских славян, о котором Герборд в 1124 году пишет: «Были в городе Щецине четыре контины (храма), но одна из них, главная, была сооружена с удивительным старанием и мастерством. Внутри и снаружи она имела скульптуры, выступавшие из стен изображения людей, птиц и зверей, столь соответственно своему виду переданные, что казались дышащими и живущими… Было также здесь трехголовое изваяние, имевшее на одном теле три головы, именовавшееся Триглав; завладев им, [Оттон] одни лишь соединенные головы, уничтожив тело, забрал с собой в качестве трофея и позже отправил в Рим как доказательство их обращения…» (см. Köpke, Rudolf. Herbordi Dialogus de vita Ottonis epsicopus Babenbergensis. II, 32. Hannover 1868. P. 89-91). Тогда как в «Слове о полку Игореве» оно обозначено как Троян, а Боян обретает вдохновение «рыща по Тропе Трояна». Вместе с тем, Русская земля называется «Землей Трояней», стало быть Триглава, а в принятой греко-православной вере землей Святой Троицы – той, где пересекаются царства Яви, Нави и Прави, пусть даже впоследствии языческие боги и принимают демонический окрас. Так языческая ведическая традиция переплетается, соединяясь, с восточным эллинистическим христианством, образуя в итоге синтез русских культуры, цивилизации и государственности, которым отнюдь не чужд дух тайных сообществ, посвятительных союзов и организаций – в противоположность тому как думают об этом рядящиеся в черное отдельные квасные патриоты со щами в бороде. Да и сумрачное болгарское православие, замешанное на манихейской ереси, по мнению отечественных теологов и философов, было не свойственно Древней Руси и проникло в русскую церковь лишь в лихие безнадежные времена татарщины. К сожалению, оно еще до сих пор не изжито.  Но вернемся к златорогу.

Замечательный немецкий поэт Рудольф Баумбах (1840-1905) изложил словенскую легенду о нем в своей одноименной эпической поэме. Опираясь не только на нее, но и на словенские устные народные предания, получается, что златорог владел садом на вершине Триглава, где хранил свои сокровища. Однако на них позарился один злобный и жадный охотник и, подкравшись к великолепной серне, застрелил златорога, из крови которого вырос на месте преступления волшебный цветок, вернувший ему жизнь. Тогда разъяренная благородная серна растерзала злодея, и с тех пор ее больше никто не видел в словенских Альпах. Некоторые говорили, что она ушла далеко на запад в Швейцарию, где поселилась в окрестностях некогда славного святилища Аполлона или Аполлиона.

Собственно, черный гиперборейский Аполлон из наиболее архаической греческой мифологии (он же Аполлион в значении неведомого бога космической бездны) это и есть Чернобог, стоящий за Триглавом или Трояном. Что касается златорога, то это Адонис-Таммуз сиро-финикийской традиции, умирающий и воскресающий бог древних мистерий. Он же соответствует скотьему рогатому богу Пану, сыну Гермеса и смертной Пенелопы, из преданий древней Аркадии, да и общеславянское обращение «пан», т. е. господин, идет, вероятно, оттуда. А свирель Пана не что иное, как волшебная флейта из одноименной франкмасонской оперы Вольфганга Амадея Моцарта. И слова из сочинения Плутарха (45-127 н. э.) «Об упадке оракулов» «умер великий Пан!», возвещенные в царствование императора Тиберия, свидетельствуют о хаотизации всех основ жизни, разрушении тела прежнего мистериального космического Адониса-Таммуза (он же πανμέγας) и его преображенном воскресении в славном теле вечного Христа Спасителя: здесь у нас богословско-философическая антиномия – мертвый сиро-финикийский Таммуз и воскресающий еврейский Мессия, культ мертвого Христа испанского католицизма, впитавшего в себя корни Ханаана (Chaos), и всегда юный возрождающийся Христос эллинистического христианства (Ordo ab Chao), исконное единство обоих начал в символической легенде о мастере Хираме, которая разыгрывается под сенью франкмасонского храма, когда символически убивается подмастерье, играющий его роль, и восстает к новой жизни новым мастером через пять точек братства.

И вот здесь мы уже подошли к главному раскрытию личности Чернобога, когда уже можно с нее совлечь последний плотно ее облачающий покров. Как раз он и заключен в правильном истолковании славянского слова север и племенного названия северян, наряду с древлянами, поклонявшихся этому божеству. Итак, оба названия происходят от индоевропейского k’euero->sk’uro- (север), благодаря сатемизации преобразованного в общеславянское – severъ (старославянское – с(ять)веръ). Разумеется, есть связь и с латинским caucus, обозначающим северо-западный ветер и, вероятно, с общеславянскими kijev, kijevo и kujavija, kujava, как и латинское слово, не подвергшимися сатемизации. Кроме того, по Максу Фасмеру: «<…> Сюда же Сѣверъ — область племени северян (Пов. врем. лет, часто), неподалеку от Чернигова, а также болг. племенное название Σέβερεις в Мизии (Феофан 359; Нидерле, Slov. Star. 2, 2, 407). Этот этноним не имеет ничего общего с названием восточных саваров (Птолем.), вопреки Шафарику (Slav. Alt. I, 212), Маркварту (UJb. 4, 270 и сл.), Первольфу (AfslPh 7, 604), Файсту (WuS 11, 31), Туулио (Stud. Orient. 6, 148). До того, как вост. славяне распространились через Белоруссию до Новгорода, северяне были самым северным у них племенем <…>» (Этимологический онлайн словарь русского языка Макса Фасмера | ΛΓΩ).

Куда более глубокой и обоснованной нам представляется версия о происхождении наименования племенного союза северян современного историка Лидии Грот, подытоживающей: «Корни этнонима севера/сивера древнего происхождения, уходят на глубину истории древних русов и ариев в III-II тыс. до н.э. Вполне правдоподобной в этом контексте представляется приведённая выше мысль о генетическом родстве летописной Северы с вышеприведённым иранским *seu, *sew – «чёрный», поскольку от иранской лексемы перебрасывается мостик к древнерусскому сивер как полночь, т.е. край полуночный – край мрака и холода. А образ Деметры Мелайны – «Черной» напоминает о том, что наиболее древние великие богини, одной из которых была Сива, властвовали и над светлым царством живых, и над тёмной страной мёртвых. Древнерусский сивер как северный холодный ветер родственен древнегреческому Борею – божеству северного ветра, образ которого стал олицетворять север, веющий зимними стужами и метелями, следовательно, сивер могло когда-то быть и теонимом Сивер – древнерусским «собратом» древнегреческого Борея» (Источник).

Очень ценное предположение Лидии Грот о том, что Сивер – это теоним, что нас напрямую выводит и на Чернобога. Историк разобрала женский аспект славянского божества, но наиболее архаические небожители зачастую изображались андрогинными, чего не избежал и древнегреческий Зевс, проглотивший богиню Метиду и породивший из своей головы через ухо знаменитую Афину Палладу. Так вот Чернобог это тоже Сива, только в еще более древнем мужском и мужественном выражении Отца богов-аватаров и индоарийской Триады – Тримурти. Ведь Сива (Siva) на санскрите значит благой и милостивый, что соответствует качествам полабской богини Сивы, являвшейся одним из трех главных божеств балтийских славян (померанский город Старгард назывался в XI-XII вв. Сиваром), разоблачая стоящего за Чернобогом индоарийского, а на наш взгляд, гиперборейского бога Шиву-Рудру, главное лицо Тримурти (Шивы, Брахмы и Вишну), которого таковым считали автор «Арктической теории» брахман Бал Гангадхар Тилак и выдающийся французский эзотерик начала XIX столетия Антуан Фабр д’Оливе. И поскольку у Шивы жена Шакти, постольку у Чернобога она Сива. Стало быть, в итоге все становится на место: этноним севера/сивера, рассматриваемый как происходящий от теонима Сивер, сопряжен с изначальными пластами индоевропейской и индоиранской религиозности и культуры, испокон века возвещавших троичность в триединстве.

Крипто-христианин еврей Роберт Оппенгеймер веровал в Святую Троицу, обретя ее не только в Евангелии, но и в системах древнеиндийской философии, прежде всего в Мимансе и Веданте. Безусловно, он считал Шиву Парабрахманом или Абсолютом, Ишварой, а одно из имен первого лица шиваизма Ишу явно указывает на типологию с Иешуа – Иисусом, нареченным по-иудейски. Разумеется, великий американский физик судил о Троице в универсальном всеохватывающем смысле в сочетании и гармонии христианских и индуистских элементов (и, как мы видим, общеславянских вместе с ними), отчего свое ядерное испытание назвал «Trinity» в честь стихотворения выдающегося английского поэта и проповедника, настоятеля собора Святого Павла в Лондоне Джона Донна (1572-1631), которое известно еще как Сонет XIV:

Бог триединый, сердце мне разбей!

Ты звал, стучался в дверь, дышал, светил,

Но я не встал… Так Ты б меня скрутил,

Сжег, покорил, пересоздал в борьбе!..

—

Я – город, занятый врагом. Тебе

Я б отворил ворота – и впустил,

Но враг в полон мой разум захватил,

И разум – твой наместник – все слабей…

—

Люблю Тебя – и Ты меня люби:

Ведь я с врагом насильно обручен…

Порви оковы, узел разруби,

—

Возьми меня, да буду заточен!

Твой раб – тогда свободу обрету,

Насильем возврати мне чистоту!..

(Перевод Д. В. Щедровицкого)

Но каковой была философская цель удавшегося ядерного испытания для Роберта Оппенгеймера, спросите вы. Хотел ли он повернуть время вспять или остановить его, или, наоборот, намного ускорить и без того его стремительный, когда зачитывал о нем вышеприведенную строфу из Бхагавадгиты? Дело в том, что он уподобился Орфею без Эвридики, без страха и упрека взглянув смело в лицо Черному Солнцу Чернобога, попав под испепеляющую тень Троичного Божества и увидев пространства темной материи, которые пытался обуздать, будучи слабым человеком, «мыслящим тростником», по меткому выражению Блеза Паскаля. Он по-своему исполнил миссию, достойную королевского искусства, каковая не под силу всему ангельскому сообществу, тем самым превратившись в спутника Чернобога – вороненого Феникса. По воспоминаниям его близких сотрудников, его словами, подытоживающими испытание, были позаимствованные из средневековой алхимии: Igne Natura Renovatur Integra (лат. вся природа непрестанно обновляется огнем); что соответствует значению, почерпнутому им из Бхагавадгиты, и аббревиатуре I. N. R. I. Господа нашего Иисуса Христа. Впрочем, после Лазаревой субботы 26 апреля 1986 года и до сих пор – многоточие… Утешает лишь то, что мы видим изображение Ишу или Шивы Натараджи, повторяющее движение атомов, соответствующее выражению сидящего на престоле из Апокалипсиса: «… се, творю все новое» (Откр. 21:5). Его же статуя украшает с 18 июня 2004 года ЦЕРН – Центр европейских ядерных исследований в Швейцарии, построенный на месте древнего святилища черного Аполлона, Аполлиона или Чернобога, в окрестности которого некогда удалился из словенских Альп златорог, а табличка на его постаменте, воспроизводящая текст из бестселлера противоречивого американского физика и глубинного эколога буддиста и христианина-католика Фритьофа Капры «Дао физики», впервые опубликованного в 1975 году и выдержавшего 40 изданий на разных языках, гласит: «Ананда К. Кумарасвами, взиравший за пределы непревзойденного ритма, красоты, силы и благодати Натараджи, однажды написал об этом: «Это ясный образ Божественной деятельности, которым никакое искусство или религия не может похвастаться». С чем, согласитесь, не поспоришь.

День Святой Троицы Пятидесятницы

23 июня 2024 года

Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ,

GOTJ KCTJ,

военный историк, переводчик