Смоленская обл. «ССО Вязьма-77»

В середине бригадир Толик, по бокам его доходяги. Совсем вас там не кормили что ли? Эх, благодать- дать- дать! Вот ещё б пожрать- жрать- жрать. Через час обед привезут- ведут- везут уже.

Предисловие

Но тема нашего сегодняшнего разговора — дискотеки 70-х. Во-первых, сразу поправлюсь. Никаких «дискотек» в то время не было, назывались они совершенно по-другому — танцы. Слово «дискотека» появилось в начале 80-х и очень быстро вытеснило «танцы». А в середине-конце 70-х были именно танцы.

«В сельском клубе танцы в это воскресенье.
Кто кого здесь любит под гармони пенье.
«Ручеёк» струится, парочки гогочут…
Стонут половицы…Кто кого захочет, —
В боковые двери, в сумрак кинобудки…
Только я – тетеря, к девонькам — не чуткий.
С белокурой крали не свожу я взора.
С кралей Колька местный– крутит с полуслова…».

Летом 1977 года после 1 курса МВТУ им. Баумана я работал в стройотряде в селе Туманово в Вяземском районе. И у нас почти каждую субботу были именно танцы, они начинались в 8 часов вечера и к открытию кроме нас подтягивалась и сельская молодежь, ведь именно для них, и организовывались танцы. Танцы были бесплатными, и никто за них денег не просил. Это в московском саду им. Баумана билет на танцы тогда стоил 50 копеек. Танцплощадка была ограждена высоким забором, который для прыгучего, ловкого и молодого юноши был не препятствием, ему всё было под силу, трудности только закаляли его волю. Танцы- это было одним из основных видов досуга молодёжи в выходные дни, если исключить кино, куда ходили чаще. Перед танцами, как правило, приобретался в складчину на последние деньги портвейшок по-народному «Три топора», по этикетке «три семерки» или плодово-выгодное винцо из червивых яблок по 1 рубль 17 копеек. Из бутылки вылезал пьяный весёлый червяк и с ухмылкой спрашивал: «Чё, мужики, для храбрости выпьете, чтобы коленки перед дамами не дрожали?!». «что придавало храбрости в приглашениях девочек на танец. Всякая танцплощадка жила по своим законам и порядкам, где-то — с обязательными драками в конце, где-то – вовсе с необязательными.

В середине бригадир Толик, по бокам его доходяги….

«Жорик, возможно, потомок Чингизхана»

– Жортинбек Тимирханович, в клуб пойдешь? Через час там танцы начинаются, – спросил я его, роясь в своём выцветшем от солнца рюкзаке, в надежде найти чистую рубашку и красивые брюки.

Настроение у меня было приподнято-возбуждённое, ведь местные девчонки в своём роде были очень красивы и в отличие от московских барышень, были скромны в силу своей ещё не испорченности, менее привередливы ко всему и всегда нас-студентов приглашали на танец – медляк. При этом сами «вгонялись в краску» — цвета ярко-алой вишни, которая ещё не созрела до конца, но налилась соком, который был немного с кислинкой, он «вязал» рот, который однако не закрывался во время танца ни на секунду, ему хотелось — «длинным языком» много рассказать, а студенту в это время поближе прижаться к упругому жаркому женскому телу, чтоб до мурашек, до дрожжи в теле, до «бабочек в животе»…

Жорик был из небольшого, но очень древнего городка Туркестан, что в южном Казахстане и возможно Жорик потомок самого Чингиз-хана, однако он не перенял от него удалецкой смелости и безрассудной дерзости. У него рассудок преобладал над страстью. Жорик не привык ещё к шумной Москве, девчонок сторонился и больше предпочитал сидеть над учебниками, «грызя гранит науки», чем прыгать на танцульках, считая это пустым занятием.

Вот и сейчас он лежал на кровати закатив глаза к потолку и читал. Нет, не на потолке что написано. Там была другая драма, паук, поймав в свои сети муху, тащил её в укромное место. А Жорик, оторвавшись от «Крокодила», был такой сатирический журнал, высмеивающий пороки советского общества, без энтузиазма ответил:

– Женя- джан, какие нафиг танцы- обжиманцы, я за неделю так натанцевался у бетономешалки с полными ведрами раствора и на обнимался со своей подругой — лопатой, так, что извини и отвали.

Я не обиделся, Жорик нормальный казах и пацан, как у нас говорят, по понятиям. Наконец я отыскал в рюкзаке свои парусиновые брюки кремового цвета, которые купил перед отъездом в стройотряд в магазине «Польская мода». Был такой в Москве популярный в советские времена магазин, где можно было купить студенту недорогую, но качественную одежду. Брюки – «маде ин Поланд»», извлечённые мною из рюкзака были жёваны, пережёваны будто стадом коров.

– Жорик, у тебя утюг есть? –  спросил я его, и на всякий случай отошёл от него метра на три, вдруг он запустит в меня чем-нибудь.

Жорик опять оторвал свой взгляд от журнала «Крокодил» читанного — перечитанного, наверное, всем стройотрядом и сказал:

– Возьми в моей тумбочке.

–  Ну, ни фига себе, я так, просто спросил, а он на самом деле в стройотряд с утюгом приехал, – подумал я. – Ну, спасибочко, уважаемый Жортинбек Тимирханович. Что пишет пресса?

 – Да вот читаю смешные объявления, нарочно не придумаешь. Вот послушай: «Из объявления в вестибюле бани. «Получить книгу жалоб можно у директора бани, раздевшись». Или вот такое заявление «Прошу разобраться с хулиганском поступке моего соседа Б.М. и строго его наказать. У меня пропали гуси-20 штук. Он написал письмо в радиоузел и попросил, чтобы исполнили, якобы, мою любимую песня «Ой вы гуси, до свиданья..». После этого надо мной все стали смеяться». Из футбольного репортажа «Арбитр пошел разговаривать со стенкой».

– Ладно, Жорик, а я пошёл гладить брюки.

«В сельском клубе»

Здесь в Туманово никакой открытой танцплощадки с высоким забором, на свежем воздухе и в помине не было. Танцы отчебучивали в местном сельском клубе, где до этого показывали кино, просто убирали деревянные скамейки и вот тебе танцпол готов. В клубе танцевали под живую музыку, на скрипучей сцене играл сельский ВИА-вокально-инструментальный ансамбль, за спиной которого красовался портрет Владимира Ильича со словами «Мы придём к победе коммунистического труда», видимо недавно здесь прошло партсобрание Тумановского совхоза. Музыку играли исключительно «лабухи» — молодые ребята, организовавшиеся в ВИА или как мы их ещё называли бухально- наливально-выпивальный- ансамбль. Тонкий намёк на то, что трезвостью они не страдали, а у нас в отряде был «сухой закон». Основной репертуар у них был советским, хотя, перековеркивая англицкие слова и в основном наигрывая одну только музыку эти «лабухи» спокойно могли что-нибудь этакое сварганить. Талантливые были ребята. Местная шпана за глаза нас, бауманцев, звала «подыхайки». Типа мы для них были, якобы, отдыхающими, и если не врагами, то «инородным телом» для села Туманово. Мы тоже с ними дружбу не заводили, да и когда нам было дружбанить, поэтому драк или так называемых «махачей» на их местном жаргоне, с ними у нас не было.

«Сегодня в сельском клубе танцы,
Нежданно нам, выпал выходной.
И девушки, гордясь убранством,
Стоят у стенки по одной.
«Машина времен» в почёте.
Кто в такт, кто в скок, а кто бегом.
Ребята после «ста» в залёте,
Вбивают ритм в пол сапогом.
И от такого завихрения
Стоят девчонки, открыв рот».

Что ВИА играли на сцене клуба? А вот эту: «Говорят, что некрасиво, не красиво, не красиво отбивать девчонок у друзей своих…». Это что был намек какой-то в нашу сторону? Да, нет, просто совпадение, так как местных девчонок мы у них не отбивали. А, кстати, вон они у стенок стоят и сами же в нашу «подыхайскую» сторону смотрят, мол, когда уже нас приглашать начнете на «медляк». Они были в коротких юбках, которые открывали нам крепкие загорелые красивые ноги, что даже мурашки бежали по спине и спустились в мои парусиновые штаны. Кто-то был в ситцевом платье, которое обтягивало их тело «кровь с молоком» так, что захотелось его испить. Но быть побитым местной шпаной, это желание перебивало, и я вышел на крыльцо клуба, чтобы покурить и успокоиться, чтобы все мурашки из моих парусиновых штанов разбежались, а я настроился на новую трудовую неделю, чтобы приблизить заветы Ильича — построить коммунизм, хотя бы в отдельно взятом селе- Туманово. Пока я курил, началась их любимая девичья песня «Алешкина любовь»: «Для меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взор напрасно. Как виденье неуловимо каждый день ты проходишь мимо…». Наш дамский угодник -лавелас Вадик Кусков мимо не прошел и поймал чей-то девичий взор. После этого «медляка» особо нетерпеливая шпана уже кричали: «Шизгару дава-ай! Давай шизгару!». Но ВИА не торопился исполнять их желание. «Лабухи», посовещавшись, после очередного «медляка» начинали: «Есть герой в мире сказочном. Он смешной и загадочный…».

– Во, блин про меня уже стали петь, – подумал я и прислушался к дальнейшим словам.
«На крыше дом, ну, а в нем живет он — Толстый Карлсон.
Малыши просят Карлсона
Рассмеши нас пожалуйста
И к нам в окно залети и спой нам
Толстый Карлсон».

– Че это за песня, никогда не слышал?» – спросил я рядом стоящего и скучающего ловеласа Вадика, который ждал очередного «медляка».

– Да, так лабудовая детсадовская песня, её поют, по- моему на утренниках «Поющие гитары» – ответил он, зыркая по танцполу.

Я опять стоял на крыльце, а с неба уже лил тёплый июльский грибной дождь. А из клуба лился ещё один шлягер, как тогда казалось, всех времен и народов. «Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою…». И это было уже вторым совпадением. Третьего совпадения я ждать не стал, чтобы не получить в «пятак», я пошёл в наш школьный барак, спать.

Эпилог

Была уже ночь, я шёл мимо совхозного яблоневого сада и тихо, сам себе пел:

«Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то,
правда, это было так давно.
Помню, брел я как-то ночью по аллеям сада,
чтоб шепнуть в раскрытое окно: «Ге-еол, ге-еол…»

Ветер, как паруса, развивал мои парусиновые штаны, купленные явно не для Туманово. В школьном бараке спал Жорик, «Крокодил» валялся на полу около его кровати и смотрел в потолок, где об тусклую лампу бился мотылёк, думая, что он самый умный на свете. А в клубе в это время
на полную мощь вступала басуха. И что там началось, я только догадывался! Стенки опустели, танцпол заполнился плясунами так, что яблоку некуда было упасть, если только на голову бедному Ньютону. Шизгара началась во всей красе сельского вечера!

Евгений Татарников